Мы стояли спиной к спине, готовясь к последнему бою. Я чувствовал, как Броня Гнева заводится, словно мотор, гудит, требуя выхода.

И тогда толпа перед нами расступилась.

Из глубины коридора, из-за спины своих безмолвных солдат, вышел он.

Барон Алексей Курташин.

Он был в том же дорогом кашемировом свитере, что и на фото из поместья, но теперь он был залит кровью с головы до ног. Его поза была прямой, аристократичной, но движения… движения были чужими. Плавными, как у рептилии, и неестественно экономными. Его лицо, когда-то благородное, теперь было маской холодного, безразличного превосходства. А глаза… в них горел тот же лиловый огонь, что плясал в сердце воронки над нашими головами.

Он остановился в десяти шагах от нас, и его губы растянулись в улыбке, в которой не было ни капли человеческого тепла.

— Марк Апостолов, — его голос был многоголосым эхом, тем же, что звучало из Ани, но теперь — в разы сильнее и увереннее. Он обвёл нас пустым взглядом, — Как любезно с твоей стороны… избавить нас от необходимости тебя искать. О-о-о, как же долго мы ждали этой встречи…

Слова повисли в воздухе — и я даже не успел ничего предпринять. Воздух загудел, сжался, и затем обрушился на нас.

Одержимые двинулись — не с рыком, не с криком — это был шелест сотен ног по бетонному полу, скрежет неестественно вывернутых суставов. Их пустые глаза были устремлены на нас, а рты растянуты в одинаковых, нечеловеческих улыбках. Волков, прижавшись ко мне спиной, издал короткий, хриплый выдох — это был не страх, а принятие.

— Кажется, это всё, барон…

— Держись, Инквизитор! — оскалился я — и мир взорвался.

Моя первая атака была сокрушительной — ледяной веер, вырвавшийся из раскрытых ладоней, сковал передние ряды в монолитные глыбы, создав временный заслон.

Треск замерзающей плоти, хруст костей и звяканье падающих на пол осколков льда прозвучали оглушительно громко. За моей спиной щёлкнул затвор автомата Волкова, и огненная очередь, усиленная магией его перстня, прошила несколько тел в дальних ряда — но они лишь качнулись, будто их толкнули, и продолжили движение.

— Бесполезно! — крикнул я, — Нужно уничтожать голову!

Хотя на самом деле было понятно, что стрельба и точечные удары ничего не решат. Одержимых были сотни. Броня Гнева на моём теле, насыщенная смертями Шадринска, гудела, требуя выхода. Она была тяжёлой, тёплой, почти живой.

Курташин стоял в отдалении, наблюдая с тем же ледяным любопытством, с каким учёный взирает на реактивы в колбе…

Отчаянный и прямой, как палка, план, родился мгновенно. Если этот урод так любит энергию — пусть получит её с избытком!

Я впился взглядом в барона, игнорируя наваливающихся на нас тварей. Волков, поняв мой замысел, рванул вперёд, прикрывая меня, его автомат защёлкал снова и снова, пробивая черепа.

— Курташин! — проревел я, и мои ладони, сжатые в кулаки, разомкнулись.

Я не стал метить в него заклинанием. Вместо этого направил чистый, нефильтрованный поток кровавой магии, что копила Броня. Алый, багровый сгусток энергии, свившийся из тысячи смертей, пронзил воздух. Он взрезал реальность, оставляя за собой дымящийся след палёной плоти и озона. Это был ядовитый, перегружающий удар, который должен был разорвать Курташина изнутри.

Но барон лишь улыбнулся.

Он не уклонился — просто поднял руку, и моя атака, эта буря украденных жизней, коснулась его ладони — и растворилась! Не поглотилась, не отразилась — просто перестала быть моей!

— Спасибо, Пожиратель, — многоголосый шёпот Курташина прозвучал у меня прямо в голове, — Отличное топливо.

И тогда одержимые вокруг нас изменились. Их ауры, до того тусклые и пустые, вспыхнули тем самым багровым светом, что только что исходил от меня! Их движения, до того плавные, стали резкими, яростными, наполненными украденной силой. Они рванули вперёд с новой скоростью, сдирая с себя ледяные оковы.

— Чёрт! — выругался Волков, отступая под натиском.

Отступать было некуда. Ловушка вокруг нас сомкнулась — и тогда я отправил отчаянный мысленный приказ.

Мунин! Хугин! На помощь!

Через секунду стёкла коридора взорвались. Мириады осколков, сверкающих в тусклом свете, как дождь из алмазов, осыпали одержимых. А сквозь образовавшиеся проёмы влетели две чёрные тучи.

Мои маледикты.

Но приземлились они уже не птицами. В полёте их тела исказились, вытянулись, кости хрустнули, перья слились в чёрную, блестящую хитиновую броню. Они влетели в больничный коридор уже человекоподобными тварями — высокими, худыми, с длинными когтистыми лапами увенчанными перьями, и клювами, полными игл.

Их тени легли на толпу, и от них пахло болотной гнилью и озоном грозы.

Мадедикты врезались в ряды одержимых, как тараны! Хугин, слева, расшвыривал тела, словно тряпичные куклы, его когти рвали плоть и ломали кости с сухим треском. Мунин, справа, действовал точнее — его клюв-кинжал находил глаза, гортани, височные кости, а перья с предплечий слетали вихрем и отрубали одержимым конечности, и те падали, не успев издать ни звука.

На несколько драгоценных секунд вороны создали хаос — и передышку для нас.

— Прорываемся! — крикнул я Волкову, готовясь ринуться в образовавшийся проход.

Но Курташин был спокоен.

Он наблюдал за битвой, и его пальцы сплелись в странном, незнакомом жесте. Не рунном, не шаманском — что-то иное, геометрически точное и чужеродное…

Но при этом очень знакомое…

— Один из двух, — проговорил барон, и его голос приобрёл металлический оттенок.

Пространство вокруг Мунина сжалось. Не силовое поле, не клетка — сама реальность сложилась вокруг него, как лист бумаги. Я увидел, как мой маледикт, только что яростно сражавшийся, вдруг замер, его хитиновый панцирь покрылся сетью мерцающих линий. Он издал звук — не птичий крик, а полный боли и ужаса скрежет — и затем просто исчез!

Хугин, видя это, отшатнулся с оглушительным карканьем, полным животного страха, и, метнувшись к разбитому окну, выпорхнул в ночь.

Предатель? Нет, это был инстинкт самосохранения — и моя команда. Я понял, что против этой силы ему не устоять.

Курташин повернул к нам свой безразличный взгляд и просто… качнул головой.

И тогда мир перевернулся, смешался — и превратился в мешанину образов.

Это не была иллюзия в привычном смысле. Моё магическое зрение, обычно пробивающее любые обманы, среагировало дикой болью. Оно показывало мне всё ту же больницу, но наложенную на какую-то иную реальность — бледную, размытую.

Я видел стены, но сквозь них проступали другие очертания. Я видел Волкова, но его фигура двоилась и троилась. Звуки смешались в какофонию — рёв одержимых, шум ветра, чьи-то голоса из прошлого, свист моей «Ласточки»… Запахи — лекарства, кровь, озон — переплелись с ароматом скошенной травы из моего поместья и пылью древних архивов.

И сквозь этот хаос пробилось что-то знакомое. До мурашек знакомое!

Эта манера искажать реальность, этот специфический почерк… Я сталкивался с этим. Но где?

— Держись за меня! — закричал я Волкову, пытаясь пробиться к нему сквозь наваждение. Но его рука, которую я схватил, оказалась пустотой. Я обернулся и увидел, как его фигура растворяется, как дым, а на её месте возникает силуэт Игоря Тернавского, умирающего на асфальте.

Я зажмурился, пытаясь отсечь ложные образы, полагаясь только на внутреннее чутьё, на Искру, на магическое зрение. Но и это бунтовало, свечение вокруг мерцало и искажалось, подчиняясь чужой воле…

Я отчаянно пытался найти якорь, точку опоры в этом безумии — но почва уходила из-под ног в прямом смысле. Пол подо мной поплыл, расплылся, потерял твёрдость.

И вдруг всё оборвалось.

Звуки, запахи, образы — всё схлопнулось в одну точку и исчезло.

Я стоял — в абсолютной тишине и абсолютной пустоте.

Бесконечное, безграничное белое пространство простиралось вокруг меня во всех направлениях. Не было ни пола, ни потолка, ни стен. Не было света и тени. Не было ничего. Только я. И оглушающая, всепоглощающая белизна…