Но оно работало.
Я мысленно повернул невидимый регулятор на напульснике. Мир вокруг дрогнул, поплыл. Краски поблёкли, звуки стали приглушёнными, будто доносящимися из-под толстого слоя воды. Я посмотрел на свою руку — её контуры исказились, стали прозрачными, размытыми. Я был не призраком, а скорее живой «помехой», сбоем в картинке, частью переплетённой «реальной» магии и МР, мимо которой взгляд скользил, не цепляясь.
Прямо передо мной, в двадцати метрах, периметр больницы патрулировала группа «изменённых». Пятеро. Их суставы были вывернуты, позволяя им двигаться скачками, а спины покрылись блестящими, хитиновыми пластинами.
Стоило сделать шаг вперёд, как они замерли, их головы повернулись в мою сторону. Я остановился, затаив дыхание, чувствуя, как напульсник жжёт кожу, высасывая магию Искры…
Их пустые, желтые глаза скользнули по мне, сквозь меня… и уставились в пространство. Один из них издал короткий, булькающий звук, и они двинулись дальше, продолжив свой обход.
Сердце колотилось где-то в горле. Сработало!
Я двинулся к больнице, мои шаги были бесшумными, а аура — абсолютно пустой, как у камня. Я шёл мимо одержимых — они стояли по периметру, как застывшие часовые, их сотни глаз смотрели в никуда. Некоторые были облачены в лохмотья формы Нацгвардии, с автоматами в окоченевших пальцах. Другие, в разодранных халатах, методично раскачивались на месте. Третьи, самые жуткие, сидели на корточках, выведя на асфальте перед собой сложные, геометрические узоры из собственной крови и внутренностей.
Я прошёл через главные ворота, которые теперь представляли собой оплавленный проём. Внутри царил тот же мертвый порядок. Одержимые стояли в коридорах, как мебель, их грудные клетки равномерно поднимались и опускались в унисон.
Мне не пришлось пробираться через вентиляцию или взламывать двери. Я шёл по центральной лестнице, словно приглашённый гость. Моя прозрачная форма скользила мимо одержимых, и они не видели меня, не чувствовали!
Я был багом в их системе, нулём в их матрице.
С каждым этажом давление нарастало. Воздух становился ещё гуще, вибрируя от сконцентрированной мощи. Свет аварийных фонарей мерцал, окрашивая пространство в багровые тона. Стены пульсировали — словно дышали! — а с потолка свисали странные, волокнистые образования, похожие на нейронные связи или спутанные провода.
Наконец, я достиг верхнего этажа.
Двери в длинный, знакомый по прошлому визиту коридор были распахнуты. За ними простирался тот самый огромный холл, сияющий неестественной чистотой. И он был полон. Сотни тел стояли здесь неподвижно, обращённые к центру зала…
Я замер на пороге, все ещё невидимый, чувствуя, как напульсник на запястье, раскалённый докрасна, отрабатывает свои последние минуты… Мне нужно было успеть!
Сделав несколько шагов вперёд, я почувствовал воздух — здесь, в огромном зале операционного блока, он был не просто густым — он был жидким, тягучим, словно сироп, и каждый вдох обжигал лёгкие смесью озона, разложившейся плоти и чем-то острым, металлическим, чего я не мог опознать.
Звуки снаружи — отдалённые крики, гул — исчезли, поглощенные оглушающей, давящей тишиной, которую нарушал лишь низкочастотный гул, исходящий отовсюду сразу.
И тогда я увидел узоры.
Между сотен стоящих, неподвижных одержимых, были выложены «скульптуры», которые я не заметил сразу… Нет, не скульптуры! Это были не просто тела — это была настоящая архитектура из плоти!
Десятки, сотни людей — медсестёр, врачей, пациентов, солдат, принесённых сюда жителей города — были сплетены в чудовищные, симметричные структуры, похожие на гигантские нервные узлы или схемы каких-то неведомых процессоров.
Они не лежали — они росли из пола и стен, их конечности, тела и позвоночники причудливо срослись, образовав арки, колонны и спирали, уходящие под потолок. Кожа в местах сращивания лопнула, обнажив мышечную ткань, которая пульсировала в такт вибрации «воронки», а вместо крови сочился густой, перламутровый сияющий гель.
Глаза этих несчастных были открыты, зрачки расширены и мерцали лиловым светом, но в них не было ни боли, ни безумия — лишь абсолютная, бездонная пустота. Они были живыми деталями, биологическими проводами в этой чудовищной машине.
В центре этого кошмарного собора, на возвышении из переплавленной плоти, стоял Курташин. Вернее, то, во что он превратился.
Его дорогой кашемировый свитер исчез, сменившись сложным, постоянно меняющимся облачением из сгустков тени и мерцающего кода, который обвивался вокруг его тела, словно цифровые змеи. Руки мужчины были подняты, пальцы изящно и быстро двигались в воздухе, словно набирая текст на невидимой клавиатуре или перемещая незримые ползунки.
Перед ним, в трёхмерной проекции, плавала карта Шадринска. Улицы на ней пульсировали, как вены, а в эпицентрах заражения — на центральном рынке, в педагогическом университете, на заводе металлоизделий, политехническом колледже и больнице — бились яркие, лиловые точки, словно сердца, перекачивающие энергию сюда, в этот зал. От каждой такой точки к центру, к Курташину, тянулись тончайшие нити света, вплетаясь в кокон энергии, что формировался вокруг него.
Он не просто сидел в центре мерзости.
Он был её ядром, её процессором. Барон плёл заклинание, но не магическое, в привычном смысле — он компилировал реальность. Перезаписывал законы физики и магии на уровне кода, используя жизнь и волю тысяч людей как источник питания и строительный материал.
Воздух трещал от напряжения, и мне казалось, что сама ткань мироздания вот-вот не выдержит и порвётся, подчиняясь этой чужеродной, бездушной логике.
Я сделал шаг вперёд, и пол под ногами упруго подался, ибо я наступил на живую плоть. В этот миг его пальцы, порхавшие в воздухе, замерли. Голографическая карта Шадринска дрогнула, исказилась помехами — резким, цифровым шумом.
Голова Курташина медленно повернулась. Его глаза, два уголька лилового огня, уставились не на то место, где я стоял, а чуть левее, словно он видел не меня, а искажение, сбой в своей идеальной реальности. Его губы, тонкие и бледные, растянулись в улыбке, лишённой всего человеческого.
— Пожиратель, — его голос прозвучал в моём сознании, обжигая ледяной сталью, — Ты научился… скрываться. Любопытно…
Его рука небрежно метнулась в мою сторону. Пространство вокруг сжалось, повинуясь той же чудовищной команде, что стёрла Мунина. Давление стало невыносимым, кости затрещали, лёгкие отказались вдыхать этот тягучий, отравленный воздух…
Но на этот раз я был готов.
Я рванул рукой вперёд, и напульсник на запястье взорвался ослепительным белым светом.
Вместо того чтобы сжаться, пространство вокруг меня завибрировало. Серебряные нити на полимерной основе плавились, испаряясь, но они успели сделать своё дело — считали частотную сигнатуру чужеродной магии и преобразовали её.
Я впился взглядом в Курташина, чувствуя, как жар напульсника прожигает мне кожу, вплавливаясь в мясо, и высвободил всё, что оставалось у меня в Искре.
Я не пожирал его энергию, о нет! Я пожирал сам принцип, алгоритм его атаки. Моя собственная магия сомкнулась с грубой, прямолинейной логикой моего устройства. Мы образовали — всего на мгновение! — единый контур, и в ответ на атаку Курташина по пространству между нами пробежала цифровая волна.
Лиловый свет, что сжимал меня, дрогнул и рванул обратно, к своему создателю. Он ударил в центр голографической карты, и та взорвалась ослепительной вспышкой. Курташин вскрикнул — впервые за всё это время его голос прозвучал не как эхо, а по-настоящему, с ноткой шока и ярости.
Всё вокруг поплыло. Кошмарный собор из плоти, пульсирующие узоры, густой воздух — всё это начало таять, как мираж. Реальность заколебалась, и на её место, словно проступая сквозь дымку, хлынули стерильные, геометрически правильные формы. Белые плоскости, чёрные линии, бесконечные сетки координат.
Мы падали сквозь слои бытия, и я, цепляясь сознанием за обезумевшего от гнева Курташина, тащил его за собой. В место, которое я знал до мелочей. В место, где он был никем.
