Его зубы, которое следовало бы отбелить, потому что они больше похожи на кусок жёлтого сыра, сжимаются так, что выдают оскал. Не думаю, что он стал бы говорить подобным образом, не будь это правдой. — Спасибо за работу, — поднимаюсь с места, — обычно добрые вести приносят люди с куда более милым лицом.

Его брови хмурятся, а я улыбаюсь, отправляясь на выход. Лучше не поворачиваться спиной к хищнику, особенно к таким, как Логинов. Но я знаю, что его поводок натянут достаточно сильно.

В машине сразу же делаю фотографию каждого листа, отправляя своего новому адвокату. Конечно, она по бракоразводным процессам, но я уверена: не разбирайся в подобном, у нее есть тот, кто понимает.

И она не подводит. Через час говорит мне то, о чем я и подозревала.

— Документально всё отлично, дом ваш.

Я сижу в машине, остановившись около теперь уже своего особняка, не в силах выбраться. Внутри всё ликует от осознания, что всё получилось. Что я каким-то немыслимым образом вернула себе дом. Но тут же становится страшно.

Это слишком дорогой подарок от незнакомца. Что я действительно знаю о Романе? Почему он помогает мне? Что лежит в основе его бескорыстности?

Ответов ноль. Остаётся лишь нанять частного детектива, чтобы он нашел сведения о другом частном детективе.

Только после всего, что для меня сделали, это будет, мягко говоря, некрасиво.

Общаюсь с адвокатом на тему, что может лежать в основе щедрого дара, но она лишь пожимает плечами.

— Наверное, он в вас просто влюблён, — выдаёт немыслимую догадку, но я сразу отвергаю это. Мы знакомы всего-ничего, этого просто не может быть.

Только теперь во мне рождается уверенность в том, что я просто обязана придумать для Романа что-то невероятное. Нет, не свидание. И, конечно, не близость. Я не продаюсь, такие вещи должны происходить лишь по желанию. Просто дружеский подарок от чистого сердца. Времени катастрофически мало, и, как назло, ни одной мысли. Он возвращается завтра. Я просто не успею ничего купить или забронировать. Но и не могу сидеть, сложа руки. Что же сделать для Романа?

Я не спала всю ночь. Не потому, что одолевала бессонница. Просто давно не рисовала по памяти. Кажется, уже лет пять как. Не знаю, насколько похожим получился человек на хосте на Романа, и я не была довольна результатом, и вырубилась уже в районе шести утра прямо в мастерской. Конечно, кабинет, где работала, не тянул на звание мастерской, но всё равно, как художнику, мне хотелось называть его подобным словом. Не было мольбертов, кучи красок, эскизов и этюдов. Но рисовала по старинке. Как учили на первых курсах, в классическом стиле.

Все эти кубизмы, импрессионизмы и сюрреализмы не для меня. Хотя есть что-то в том же Пиросмани, родоначальнике примитивизма, или в Дали. Но я придерживаюсь классических устоев изображения людей и предметов.

Лиза прилетела утром, и я не до конца понимала, что женщина в проёме — моя сестра.

— А я думала, что я плохо выгляжу, — хмыкает она, прижимая меня к себе. Длинное молочное пальто распахнуто, шапка чуть сдвинута на бок, а нос красный. На улице ещё не так холодно, чтобы от погоды.

— Плакала? — интересуюсь, когда шмыгает носом.

— Последние слёзы, — обещает нам обеим.

— Про малыша помни.

— Да-да, я сильная, конечно, — она отстраняется, провозя чемодан внутрь, а я гляжу за её спину, высматривая Рустама.

— Ты про вашего друга? — понимает сразу. — Он уехал. Доставил меня, как посылку, и уехал.

— Вы поругались? — не сразу понимаю, что лежит в основе её слов, но она качает головой, снимая сапоги, а я прикрываю дверь.

— Он у вас такой, что с ним вообще нереально поругаться. Не понимаю, почему от него ушла жена. Сумасшедшая баба. Или он маньяк, у которого дома в подвале кто-то сидит.

— Он не наш, Лиз. Он свой. И не неси чепухи. В двушке на третьем этаже просто не может быть подвала.

— Да-да, — опускается грузно в кресло, будто у неё уже последний месяц беременности. — Будешь спрашивать, как всё прошло?

— Если хочешь — можешь ответить. Иногда не с руки, когда кто-то пристаёт с расспросами.

— Он там был всё же, лежал в гробу тихий и спокойный, — говорит явно уже о фотографе и смотрит в стену, а её нижняя губа подрагивает.

Тяжело провожать в последний путь того, кого любишь. Последние похороны были у родителей. У Лизы была истерика. Сейчас она выглядит сносно. Но я вижу на лице глубокую морщину скорби. Она не играет, когда говорит о своих чувствах.

— Всё кончилось, — пытаюсь согреть сестру словами и объятьями, хотя в комнате комфортная температура.

— Да. Всё, — согласно кивает. — Теперь я точно мать-одиночка, — её голос срывается, и она снова принимается плакать, но тут же шумно втягивает воздух носом, будто вспоминая о своём обещании.

— Я рядом, Лиз, — шепчу ей на ухо. Мы две сестры, две подруги по несчастью, две души в поисках тепла и веры в других мужчин.

— Знаешь, он мне реально помог! — вытирает слёзы, укладывая голову мне на грудь. — Рустам. Он будто создан для того, чтобы быть полезным. Стоял рядом, держал за руку, дал выплакаться в жилетку.

Звучит очень неприятно, и меня коробят её слова.

— Не пользуйся добротой человека, если не намерена ничего давать взамен.

— Предлагаешь мне с ним переспать? — фыркает Лиза, и тут же в дверях появляется Кир. Я не имела ввиду это!

Доброе утро, что называется. Не хватало объяснять сыну, что такое переспать. Наверное, это всё отражается на моём лице, потому что Кир тут же говорит.

— Мам, расслабься. Я в курсе, что это такое, — а потом обращается к Лизе. — С прилётом.

Мои глаза не могу сомкнуться, смотря, как девятилетка, которому скоро десять, но это не добавляет ему прям сильно возраста, спокойно проходит к холодильнику, чтобы познать его содержимое.

— Когда ты говорила, что дети быстро растут, я не думала, что настолько, — усмехается сестра, а я поднимаюсь с места, желая задать вопрос.

— Откуда, Кир?

— Из спальни, — не сразу понимает он.

— Нет, откуда ты знаешь такие вещи?

Он смотрит на меня взглядом: мам, ты сейчас серьёзно? Но всё же отвечает.

— Гаджеты, — разводит руками в стороны, — ребята. Разговоры. А тебе сколько было, когда ты узнала?

Лиза давится смехом. Вот такая трагикомедия. Сперва слёзы, потом ржач. Мы сейчас серьёзно будет говорить с третьеклассником во сколько я узнала, что такое секс? Я даже не задумывалась ещё над вопросом, когда поговорить с ним на эту тему. А тут вышло наоборот. Наверное, мои щёки становятся розовыми, и я увожу глаза.

— Приготовлю завтрак, — подхожу к чайнику и занимаю себя работой, чтобы сбить настрой покраснения. Дожили. Меня вгоняет в краску собственный сын. И даже не подросток! Акселерация нынче семимильными шагами идёт.

— А ты почему в масляной краске? — Лиза решает сменить тему, спасая меня с одной стороны. Только теперь придётся признаваться в другом.

Поднимаю рукав, смотря, насколько он испачкан. Да и сама кофта на груди требует стирки.

— Ещё на лице, — возникает рядом Кир, протягивая руку, чтобы коснуться моей щеки. И его глаза такие большие и добрые, такие открытые. Ресницы обрамляю коричневые озёра, в которых плещется забота. Не насмешка. И я улыбаюсь, понимая, как мне повезло с моим мальчиком. Он всегда будет мне опорой и поддержкой.

— Просто рисовала, — признаюсь ему, обнимая и поворачиваясь к сестре.

— Работа, да? — подсказывает он мне выход из ситуации.

— Да, — тут же соглашаюсь.

— И кому нужны краски? Сейчас же век технологий, — пожимает он плечами.

Может, он прав, и стоило рисовать портрет на планшете? Почему-то вчера мне захотелось нечто осязаемого. Как бумажная книга. Так и обычный портрет, который можно повесить на стену. Только нужно ли это Роману?

Сегодня вчерашняя идея уже не кажется такой превосходной, и настроение спускается градусами по шкале вниз. Может, есть ещё время до нашей встречи?