— Мне не нужен никто, Карина! — тянется ко мне, вкладывая в голос как можно больше уверенности.

— Так, если ты не помнишь, почему уверен?

— Я так чувствую.

— Знаешь, я поняла, что тебя недостойна. Ты добился столько всего, пытался воспитывать сына, как мужика, а я лишь всё портила, — грустно смотрю в пол, качая головой. Даже Станиславский бы поверил в мою игру, и Рубцов прекрасно понимает, что я издеваюсь.

— У нас ребёнок, — напоминает мне. Да я на смертном одре буду помнить, что у меня есть Кир. Ради него и живу.

— Не только у нас, — понижаю голос. — Есть ещё одна женщина, у которой от тебя ребёнок. Девочка. Красивая, кстати.

Желваки ходят на его лице.

— Зачем ты хочешь всё сломать?

— Я? — удивляюсь, смотря на него с интересом. — Действительно. Ты так чудесно всё устроил: создал империю, которую решил подарить неизвестно зачем кому-то другому, и нашёл себе другую женщину. Это из того, что я знаю! Когда представляла, что у нас будет большая семья, я не этого хотела. Вот правильно говорят, что желания следует посылать в космос с осторожностью, — хмыкаю себе под нос.

— Что мне сделать, чтобы ты простила? — вопрос простой, но, чёрт возьми, я не знаю, как на него ответить. Потому что не существует таких вещей, ради которых я просто закрою глаза, делая вид, что ничего не было. Я не смогу. Не буду. Я перестану уважать себя первой, если опущусь до такого. Потому тратить время больше не следует.

— У тебя завра операция? — спрашиваю, и он как-то неуверенно кивает, отчего закрадывается сомнение по поводу правдивости слов врача. — Рубцов, — зову его по фамилии, хотя никогда прежде так не делала. Потому что я зла, потому что это разъединяет нас, удаляет друг от друга. — Ты мне снова наврал, да? — усмешка. Горькая и вымученная, потому что чувствую себя неимоверной дурой.

— Разве таким шутят? — будто пытается найти оправдание. — Сложная процедура, — переиначивает слова. — Тебе же говорили врачи, что я теперь инвалид?

В глазах тоска. Неимоверная, тягучая, безысходная. Будто весь мир на него обрушился, а я добиваю. Втаптываю каблуком лежачего. Ну да, прям сделал из меня стерву.

Вижу, что ему страшно, и смотрю на успевшее осунуться лицо. Нос заострился, щёки впали, под глазами тёмные круги. Даже не думала, что за такой короткий срок человек может настолько измениться.

— Хочешь жалости? — спрашиваю спокойно.

— Нет.

— Тогда зачем это всё, Макс? — развожу руками. — Для чего ты устроил это шоу и позвал меня?

— Иначе ты бы не пришла.

Сокрушённо качаю головой, матеря его на чём свет стоит. Играть на чувствах другого может лишь подонок, но никак не мужчина.

— Опять деньги решают всё? Сколько дал врачу? — интересуюсь, а потом понимаю, что это мог быть вовсе и не врач. А любой его друг. Только разве я могла предположить, что он настолько низок, что пойдёт на подобные меры? Хотя, чему я, собственно, удивляюсь?

— Кариночка…

— Знаешь сказку про Петю, который всем постоянно кричал про волка? — вздыхаю, смотря на потолок. Белоснежный, чистый, будто вчера только ремонт закончился. — Вот ты тот самый Петя, Макс.

— Я не хочу тебя терять.

— Красивые слова.

— Это правда!

— Да? — смотрю на него, ничего не чувствуя, кроме отвращения. Надо же, как бывает. От любви до ненависти действительно один шаг. Столько прожить вместе, копить чувства, пытаться их сохранить. И в один момент резануть так, что они лопнули, отбросив нас по разным концам.

— Ты должна мне поверить!

— Ничерта я тебе не должна, Макс. А вот ты, как оказалось, и дом, и фирму должен Горячеву. Не хочешь рассказать, что у тебя произошло? — задаю опрос, но тут же машу рукой. — Ты уже настолько заврался, что спроси я у тебя, откуда восходит солнце, обязательно скажешь, что с Запада.

— Я всё решу, Карин. Только поверь мне! — отчего-то настаивает Рубцов.

— Зачем? — не понимаю. — Ты столько лет лгал мне, а теперь цепляешься за мёртвое тело под названием «брак»? Но для чего, Макс? Тебе же было так чудесно с Ингой, что ты её притащил на открытие фирмы!

Я не кричу, нет. Не возмущаюсь. Слышу свой голос: ровны й, спокойный, будто замогильный. Словно вынули все эмоции, а вместо этого звучит робот.

— Потому что я люблю тебя!

— Ясно, — разворачиваюсь, чтобы уйти. Господи, как можно быть настолько циничным? Как можно быть настолько слепой, что не видеть этой циничности раньше?

— Карина. Да, ошибся, но нельзя же отворачиваться от человека, когда он нуждается в твоей помощи.

— Ах, в помощи? — криво улыбаюсь. — Тебе вынести утку или найти очередную шл. ху, которая с радостью раздвинет перед тобой ноги?

— Ну зачем ты так? — говорит негромко. — Я же просто хотел поговорить. Что мне сделать, чтобы ты поверила?

Останавливаюсь, ухватившись за дверную ручку, и всё же говорю,

— Верить нужно тем, кто желает обманываться. Мои розовые очки треснули, как только я узнала, какое же ты ничтожество. Попробуешь манипулировать мной или Киром — я тебя жёстко накажу! Это понятно?!

Сама не знаю, чем угрожаю. Просто хочу, чтобы он понимал: за меня есть кому заступиться.

Поворачиваюсь, и он бледнеет. Кажется, в моём лице видит холодность и отверженность.

— За дом можешь не переживать, Игнат решит этот вопрос, — пытается увести меня с тропы войны.

— И в этом нет ТВОЕЙ заслуги. Ты лишь можешь рушить, а отдуваться другим, ДОРОГОЙ. Счастливой операции, — говорю и спешу туда, где воздух не отравлен ложью. — Идём, — киваю Киру, и в который раз покидаю это чёртово место неимоверно опустошённой.

Игнат звонит на следующий день, предлагая встретиться. Только дело клонится к вечеру, и я ищу отговорки, но он настаивает, что это очень важно.

— Карина, — выпаливает, как только отвечаю «да», — я договорился. Вы можете жить в доме. Надо подписать бумаги с Горячевым.

— С Горячевым? — сильно удивлена, как ему удалось это всё же, и на сколько потянет благодарность. — Сейчас? Половина одиннадцатого.

— Он занятой человек. Думаешь, нарочно под тебя будет подбирать время?

— Нет…, - раздумываю. Даже не ожидала, что такое возможно.

По голосу трезвый.

— Ну давай уже, он ждать не любит. Еле договорился. У меня самолёт в шесть утра, вернусь только через пару недель. Надо решать вопрос сейчас, пока он готов на уступки. Но настаивать не буду, как скажешь. Давай, раз, два…

Что-то мне подсказывает, что мне нагло врут, но вдруг он говорит правду? К тому же друг Рубцова.

Джинсы, белые кеды и джемпер. Волосы в хвост. Еду на нужный адрес, только кафе напротив, а Игнат ждёт меня в машине в тупиковой улице, и я в нерешительности останавливаюсь у мусорных баков, не зная, стоит ли мне садиться внутрь. Фары вспыхивают и тут же гаснут. Да вижу я тебя. Быстро пишу сообщение Лизе, где именно нахожусь. Воровато оглядываюсь, будто меня могли провожать какие-нибудь нелицеприятные личности, а потом всё же набираюсь смелости и открываю машину.

— Где он? — спрашиваю.

— Через двадцать минут подъедет, — отзывается тут же. — Садись, пока почитаешь договор, — протягивает мне бумаги, и я сажусь на переднее сиденье, зажигая свет.

Только сейчас замечаю, что Игнат успел набраться. Насколько неприлично, судить не могу, ибо не знаю его градации опьянения. Но это уже говорит о многом. Я не знакомая, которую следует дёргать в подобные моменты.

Шмыгает носом, трогая кончик, и бросаю взгляд на столик между нами, на котором едва заметна белая пыль. Хватаюсь за дверную ручку, но тут же двери блокируются, отрезая мне путь на улицу, а внутренности скручивают тугой бечёвкой от неприятных предчувствий.

— И? — обращаюсь к нему, держа руку на дверной ручке, чтобы снова попытаться открыть чёртову дверь. — Зачем позвал?

Можно не читать бумаги, и так ясно, что это всё враньё. Кроме одного: место, где мы стоим, действительно то, где я видела Горячева.