Я наклоняюсь к Кинсли и поддразниваю:

— Я думала, ты вернула кольцо Киану.

Она ухмыляется.

— Вернула. Он ведь тогда плакал, помнишь?

Я смеюсь, вспоминая, как в пятилетнем возрасте они сделали кольца из проволок, а в десять лет поссорились из-за какой-то ерунды, и Кинсли драматично вернула свое кольцо прямо на рождественской вечеринке.

С тех пор между они то спорят, то заигрывают, любовь и ненависть в чистом виде.

— Вам стоит попробовать быть добрыми друг к другу постоянно, а не только время от времени, — предлагаю я.

Кайли усмехается.

— Она и так слишком добра к нему в последнее время.

Щеки Кинсли заливает румянец. Она бормочет:

— Заткнись.

Я наклоняюсь ближе.

— Что я пропустила?

Кинсли закатывает глаза, заявляет:

— Ничего, — и бросает на Кайли предостерегающий взгляд.

Кайли просто ухмыляется.

Кинсли меняет тему, с игривыми нотками в голосе предлагая:

— Может, устроим подмену и посмотрим, сколько времени ему понадобится, чтобы нас различить? Его это бесит.

Я выгибаю бровь.

— Вы до сих пор так людей разыгрываете?

— Иногда, — признается Кинсли.

Кайли пожимает плечами.

— Здесь больше нечем заняться. Скукотища.

Я откидываю голову назад.

— Мы в Чикаго. Как это может быть скучно?

Кинсли говорит:

— В Нью-Йорке будет намного веселее. Там гораздо больше возможностей.

— Не знаю. Я выросла там, но предпочитаю Чикаго, — замечаю я.

— Кайли! Кинсли! Сюда! — раздается голос Ромео, старшего сына Джанни Марино. Он стоит рядом с Кианом, и оба выглядят так, словно замышляют что-то недоброе.

Девочки переглядываются, потом смотрят на меня.

— Ну, не стойте тут из-за меня. Идите, — велю я.

— Еще раз спасибо, что пришла. Поговорим позже, — говорит Кинсли, обнимая меня.

Кайли следует за ней, и я наблюдаю, как они исчезают в толпе тел.

В Aspen, новом ресторане Максима Иванова, который он назвал в честь своей жены, настоящий аншлаг. Максим не пожалел средств и работал над проектом вместе с Анной, женой Дмитрия. Она превратила это место в один из самых роскошных ресторанов Чикаго, и каждый раз, когда я здесь, меня поражают сложные детали и вещи, которые я раньше не замечал.

Я оглядываюсь в поисках собеседника и вдруг сталкиваюсь с Аспен.

— Ой! Прости! — ахаю я.

Она сияет.

— Я тоже рада тебя видеть.

— Я бы не пропустила это событие, — отвечаю я, и мы обнимаемся.

— Твои мама и папа уже здесь? — спрашивает она.

У меня сжимается живот. В последние месяцы я почти не разговаривала с родителями. Мой план на вечер, избегать их любой ценой.

— Еще нет. Я как раз любовалась рестораном. Он всегда поражает меня.

С горящими глазами она говорит:

— Спасибо. Максим всегда перебарщивает со своими подарками, ты же знаешь. — Она улыбается, и ее улыбка полна любви и признательности к мужу.

— Зара, — раздается голос отца позади меня, и у меня учащается пульс.

Аспен переводит взгляд с меня на него и радостно восклицает:

— Шанель! Лука! Рада вас видеть.

Они обнимаются, а я лихорадочно обдумываю, как сбежать, не слишком выдавая себя, но вариантов у меня нет.

Придется разбираться с этим прямо сейчас.

Напряжение, которое я чувствую при каждом разговоре с родителями, нарастает. На следующий день после того, как я ушла из их квартиры, мама позвонила мне. Она утверждала, что мой отец рассказал ей все, что ей нужно было знать, и что у них нет никаких секретов. Но что именно он сказал, она так и не объяснила.

Я спросила, есть ли у отца другая семья и есть ли у меня сестра где-то там.

Она ответила, что я его единственный ребенок.

Тогда я потребовала объяснений насчет той женщины с младенцем.

Она заявила, что это не мое дело и отказалась обсуждать это дальше.

Я разозлилась, а она настаивала, чтобы я сказала, кто дал мне те фотографии. Как и отец, она беспокоилась о моей безопасности.

Я снова солгала, что не знаю. После этого наш разговор зашел в тупик.

Я по-прежнему в неведении. Каждый раз, когда они выходят на связь, я требую правды.

И каждый раз получаю один и тот же ответ.

Они отказываются мне что-либо говорить, и я продолжаю злиться.

Впервые в жизни я не знаю, верю ли я своей матери. Действительно ли отец рассказал ей все? Или он солгал? Если женщина и ребенок на той фотографии, не его другая семья, то кто они и почему он не может сказать мне? И почему он выглядел так, словно дружил с Абруццо, людьми, от которых меня всю жизнь велели держаться подальше?

Эти тайны разрушают наши отношения. И чем дольше они заставляют меня вариться в собственных мыслях, тем сильнее я убеждаюсь, что совершенно не знаю своего отца. А моя мать? Она вообще его знает? Или она просто наивная женщина, которую он обманывал все эти годы?

Эта мысль причиняет боль, гораздо сильнее, чем я ожидала.

Отец притягивает меня в объятия, но я не отвечаю ему взаимностью. Он шепчет мне на ухо:

— Зара, пора отпустить это.

Я молчу. Мы уже не раз обсуждали это, и я устала от споров, но это не значит, что я прощаю его. Пятнадцать лет я хотела знать, кто и где мой отец и почему его не было в моей жизни. Когда он, наконец, появился, я полюбила его безоговорочно. Я простила его и верила, что он будет держаться подальше ради моей безопасности. Я дала шанс истории, которую рассказывали мне родители. Но после того, как увидела те фотографии, я поняла, что не смогу вернуться к прежнему доверию без объяснений.

Лицо отца мрачнеет, когда он понимает, что я не уступлю.

— Обними свою маму. Ей больно от того, как ты с ней обращаешься, — велит он.

— Она не жертва. И ты тоже, — отмечаю я.

— Ты отдаляешься от нас, — обвиняет он.

— Лука, не сейчас, — вмешивается моя мама, подходя ближе.

Я действую механически.

Она обнимает меня, и я едва касаюсь ее в ответ.

В каком-то смысле я злюсь на нее даже больше, чем на отца.

— Как ты, дорогая? — спрашивает она.

— Нормально. Много работаю.

— Ты с кем-нибудь встречаешься?

— Извините, я вижу кое-кого, с кем мне нужно поговорить, — лгу я, вырываясь из разговора и ругая себя за то, что вообще пришла.

Я думала остаться дома, но не хотела проявлять неуважение к Кинсли, Кайли или кому-либо из Ивановых.

Кора сыграла важную роль в моей карьере. Она была моим наставником и дала мне работу в своей юридической фирме. Я стала лучшим адвокатом благодаря ее советам.

Кроме того, я нянчилась с девочками и их младшим братом Дионом, когда Кора и Сергей уезжали на свои каникулы. Пропустить их выпускной было бы неправильно. И я горжусь ими. Но прямо сейчас сожалею, что пришла.

Я приближаюсь к бару, и передо мной появляется официант с подносом шампанского. Я беру два бокала, один залпом выпиваю и тут же ставлю его обратно на поднос.

Официант, которому, вероятно, столько же лет, сколько и девушкам, усмехается. Он игриво поднимает брови и спрашивает:

— Плохой день? — при этом его взгляд скользит вниз, явно оценивая мою грудь.

— Нет, — отвечаю я, затем пробираюсь сквозь толпу, перебрасываясь ничего не значащими фразами.

— Вот ты где, — щебечет Фиона, появляясь рядом с полуполным бокалом голубого мартини.

— Слава богу, я тебя нашла. Мои родители здесь, — говорю я.

— Вы все еще в ссоре? — спрашивает она.

— Да.

— И ты говорила, что это связано с... — она многозначительно улыбается, приподнимая брови.

Я делаю большой глоток шампанского, злясь на себя. Фиона ничего не знает о Преисподней. Я не рассказывала ей ничего, кроме того, что у меня проблемы с родителями. Однажды, напившись, я призналась, что избегаю их, но я промолчала, когда она спросила подробности.

Выражение ее лица становится обеспокоенным. Она подходит ближе и понижает голос.

— Все настолько плохо?

Я бормочу:

— Ты даже не представляешь, — и допиваю шампанское до дна.