— Я ж так долго этого хотел… Так долго голову ломал… Я… Когда? — бормотал при этом Бледнов.

— Пока не известно, — сказал я. — Бюрократия, все дела. Пока машина провернется, пройдет какое-то время. Может, несколько недель. Но начотряда приложит все силы, чтобы помочь своим. Я его знаю. Когда на Шамабаде случилась беда с тем бунтом, он нас не оставил. До последнего стоял за своих. И сейчас будет стоять.

— С-спасибо… — глаза Бледнова заблестели, когда он тряс мне руку, — спасибо, Саша!

Вдруг на пороге появился старый Муаммар. За его покатым плечом почти сразу показалась и Анахита. Старик смотрел на нас с умиротворенным спокойствием. Анахита — с тревогой.

— Не бойся ты, красавица! — крикнул ей Муха с улыбкой, — не бойся. Сегодня мы плохих вестей не принесли. Только хорошие.

Она не ответила. Просто не успела, потому что к ней кинулся Бледнов. Он обнял ее и старика за плечи. Принялся тихо, но возбужденно им что-то рассказывать.

Я видел, как лицо Анахиты менялось на глазах. Как оно сменило выражение с настороженного и взволнованного на счастливое и удивленное.

Девушка что-то спросила у Бледнова. Тот осекся. Застыл. Обернулся к нам.

— Едет только Анахита? — спросил он.

— Она, ваша малолетняя дочь и вы, товарищ лейтенант, — ответил я.

— А дедушка? — Анахита опередила хотевшего было открыть рот Бледнова.

Мы с Мухой переглянулись. Старлей нахмурился.

— Сожалею, — покачал я головой, — но свидетель по делу только вы. Уважаемому Муаммару придется остаться в Айвадже.

Глаза Анахиты наполнились страхом. Она быстро глянула на дедушку. Муаммар был спокоен.

— Дедушка… Я не могу тебя оставить… — пробормотала девушка, утирая побежавшие по щекам слезы.

— Анахита… — вмешался было Бледнов.

Девушка резко посмотрела на него, и лейтенант замялся.

— Все хорошо, Анахита, — с добротой в голосе проговорил старик. — Все хорошо. Ты выросла сильной и смелой. Ты…

— Я не могу бросить тебя одного… И…

— Я стар, Анахита, — старик бережно коснулся ее щеки своей узловатой ладонью. — Моя жизнь близится к закату. А ты молода. Твоя жизнь еще длинная. И тут тебе не дадут ее хорошо прожить. Тут над тобой вечная тень моего дома. Там теперь твоя жизнь. С Иваном.

С этими словами старик посмотрел на Бледнова.

— Ваня, поклянись душой, что будешь защищать моих внучку и правнучку всеми силами. До тех пор, пока жизнь теплится в твоей груди.

— Клянусь, — сказал Бледнов.

И сейчас в его голосе я не услышал никаких сомнений. Ответ оказался по-офицерски тверд и решителен.

— Хорошо, — покивал старик немного погодя. — Тогда езжайте с миром. Я буду каждый день молить Аллаха, чтобы у вас все было хорошо. Каждый день просить у него здоровья для вас троих.

— Я тоже… — пискнула девушка, утирая слезы, — я тоже буду молить Аллаха… И… И когда-нибудь мы вернемся за тобой. Очень скоро вернемся! Я обещаю! Вернемся и тоже заберем тебя в Союз. Ведь заберем же?

С этими словами она заискивающе глянула на Бледнова. Тот растерялся. Он явно не знал, что ответить Анахите. Его спас Муаммар.

— Заберете. Конечно, заберете, — заверил он Анахиту с доброй улыбкой.

Девушка не справилась с собственными чувствами и совсем по-светски кинулась обнять деда. Тот медленно, несмело положил ей на спину свои руки. Бледнов стоял рядом и нежно гладил Анахиту по плечу.

Волков растрогался. Даже отвернулся, сделав вид, что увидел за забором что-то интересное.

Муха просто смотрел на них и улыбался.

Я знал, что они все понимают. Знал, что и Анахита, и старый Муаммар, пусть может быть и в глубине души, но осознают — это время до отъезда — последние дни, что они проведут вместе. Как одна семья.

Что когда Бледнов увезет Анахиту и Катю с собой, они больше не увидят старика.

И все же у них осталось еще немного времени, чтобы пообманывать себя сладкой надеждой.

Ну что ж. Пускай обманывают. На войне каждый лечит душу как может.

Пусть надежда будет и им временным лекарством.

Вечерело. Мы медленно тряслись по дороге в железном брюхе БТРа.

В кишлак за нами прибыла Шишига. Вернувшись к точке заставы, мы почти сразу же отправились в обратный путь.

Захваченного Псалая, к слову, оставили на точке ждать эвакуации. Что ни говори, а язык будет нам полезным подспорьем. Как минимум, он сможет во многом подтвердить слова Харима. Не говоря уже о том, что наши обязательно выбьют из него еще какую-нибудь полезную информацию.

Внутри машины было шумно. Тут царил полумрак. Рычали двигатели БТРа. Рык этот хоть и был привычным, но все же казался осязаемым, будто еще один, лишний пассажир: кузов вибрировал и скрипел. Когда машина преодолевала неровности, низко подвывала напрягающаяся броня. Грохотали сиденья.

Несмотря на то что верхние люки машины мы открыли, внутри все равно было душно. Пахло машинным маслом и соляркой. Потом, сырым металлом и пылью. К этому запаху примешивался еще один — нескончаемый душок табака. Это Махоркин закуривал одну за одной.

Усталый Волков сидел на почти пустом ряду сидений. Повесив голову, рассматривал, как среди мусора и пыли на полу по дрожащему корпусу пляшет какая-то гайка.

Муха сидел через место от меня. Пытался выйти на связь с «Ландышем», чтобы предупредить о нашем прибытии и осведомиться, как у них обстановка.

— Ветер два, как слышно? Говорит «Ветер один». Ответьте, — звал он, приложив гарнитуру к уху. — Повторяю: «Ветер два», ответьте.

— Нет связи? — спросил я громко.

Муха оторвался от наушника. Глянул на меня и покачал головой.

— Лоботрясы! Видать, снова Кулябов забыл аккумулятор зарядить, чтоб его! Кот из дома — мыши в пляс! Как обычно, мля!

— А мож, мы не в радиусе? — спросил Волков, оторвав взгляд от гайки. — Мож еще не въехали?

Муха выдохнул. Глянул на часы.

— Мож и не въехали, — заключил он. — Лады. Чуть попозже еще попробую их вызвать.

Некоторое время ехали молча.

Пусть события в Айвадже и пошли не по плану, но все же я чувствовал удовлетворение от того, как мы провели это дело. Это спокойное, немного усталое удовлетворение походило на то, какое бывает, когда своими руками закончишь тяжелую физическую работу. А потом спокойно, умиротворенно рассматриваешь плоды своих трудов.

Казалось, даже у Мухи, несмотря на всю усталость, приподнялось настроение. Как минимум, выражение его лица перестало быть угрюмым и мрачным. Хотя и все еще оставалось суровым.

Волков же, по всей видимости, просто устал. Сейчас, казалось, у него не было сил даже на то, чтобы просто вести праздные диалоги ни о чем.

Внезапно нас всех дернуло, когда машина застыла на месте.

Сквозь гул моторов я слышал, как громким матом ругается Махоркин, сидя в кабине.

— Что там такое⁈ — подорвался Муха со своего места.

Командир, пригнувшись, прошел к месту механика-водителя. Заговорил о чем-то с Махоркиным.

— Ну что там? — спросил я, когда Муха обернулся.

— Пастух! Овец перегоняет! — крикнул сквозь гул двигателя старлей.

Я аккуратно полез наверх, выглянул сквозь люк в крыше.

Большое стадо овец медленно пересекало белую, как мел, дорогу. Оно напомнило живую реку мохнатой, бесконечно бекающей и мекающей скотины. Тут и там среди серых пышных спин животных я видел сидящих, вываливших языки могучих алабаев. Собак было две. Псы направляли животных, внешне вяло наблюдали за тем, как те начали перебираться через дорогу.

Но стоило хоть одной овце отбиться, как какой-нибудь из алабаев подскакивал и, расталкивая широкой грудью отару, прыжками спешил к отбившемуся животному. Гавкал, слегка кусал, чтобы овца вернулась на место.

Пастуха я заметил почти сразу. Это был маленький, скрюченный, словно сморчок, старик, сидевший на камне и покуривавший трубку. Казалось, его совершенно не интересовало ни собственное стадо, ни бронемашина, рычавшая на дороге на холостом ходу.