Муха зло засопел. Обернулся ко мне.

— И после этого ты думаешь, что они не дезертировали?

— Тут есть пара комсомольских билетов, — заметил Филипенко, — и один партийный. Всё это они порезали.

— Ясно всё, — мрачно буркнул Муха. — Дезертирство чистой воды. Сворачиваемся. Доложим командиру заставы, что у него отделение в полном составе в душманы ушли.

— Что-то здесь не так, — сказал я, прислушиваясь к интуиции. Обратился к Филипенко. — А фамилии?

Тот стал просматривать документы и бормотать:

— Нестеров, Ткаченко, Комаров, Тюрин… Да… да обычные фамилии…

— Все русские? — кивнул я вопросительно.

— Русские… Украинские… О. Один Балодис. Латыш нашелся.

— И что? — спросил Муха.

— Ни одной восточной, — покачал я головой. — А русскому человеку, советскому, в чужое, особенно мусульманское общество уйти не так-то просто. Менталитет слишком чуждый.

— Это домыслы, Селихов, — покачал головой Муха. — Как по мне — тут всё понятно. Пускай теперь сами со своими перебежчиками разбираются.

— Нужно обыскать машину тщательнее, — возразил я.

— Зачем?

— Нужно, товарищ командир.

Мы с Мухой заглянули друг другу в глаза. Смотрели долго. Наконец какое-то понимание мелькнуло в его взгляде.

Я понимал — старший лейтенант борется с собственным упрямством, которое так привык проявлять. С одной стороны, он держался за старое. А с другой — последние события в Айвадже явно напоминали ему о том, что не всегда он может быть во всём правым. Не всегда может опираться лишь на себя.

Муха вздохнул.

— Ну лады, Селихов. Давай ещё хорошенько всё осмотрим. Но только я тебе сразу говорю — тут всё очевидно. Ничего нового ты не найдёшь.

Муха приказал остальным ещё раз осмотреть машину, но сам не пошёл. Остался у люка осматривать вершины окруживших нас гор.

Я же сосредоточил свой поиск под колесом, там, где нашёл фотографии и письма.

— Нету тут больше ничего интересного! — отозвался Махоркин.

— У меня тоже нету!

— Пусто! Всё что можно уже выгребли.

— Тогда надо проверить следы, — сказал я, сидя на корточках у колеса.

— Проверим, — сказал Муха. — Но потом — закругляемся.

Я вздохнул. Поднялся и шагнул было к Мухе, а потом услышал какой-то хруст под сапогами. Убрал ногу.

Под подошвой я обнаружил лопнувший карандаш, который затерялся в пыли. Я поднял его верхнюю половинку. На ней была какая-то аббревиатура — серебряные буковки на выкрашенном чёрной эмалью тельце карандаша.

— PIA, — прочёл я.

— Что-то нашёл? — спросил у меня Муха, а потом поспешил подойти.

Я передал ему карандаш.

— Что ещё за PIA? — удивился наблюдательный старлей.

— Не знаю, — покачал я головой. — Но иностранный. Это уже странно.

— Одна странность — не показатель, — вздохнул Муха. — Саш, я понимаю, что ты не хочешь верить в их предательство, но…

— На войне бывает всякое, командир, — возразил я. — Но тут не вопрос веры или неверия.

— А чего тогда?

— Слишком странная ситуация. Подозрительно странная.

— P-I-A, — Смыкало, подобравшийся сзади, медленно прочитал аббревиатуру поверх Мухиного плеча. А потом поразил всех своей внезапной осведомлённостью. — Пакистанские авиалинии, что ли?

— А ты откуда знаешь? — уставился на Смыкало удивленный Муха.

— Да у меня в школе точно такой карандаш был, — пожал плечами Смыкало. — Красивый, не наш. Только я дурак, сгрыз его за уроками.

Муха вопросительно приподнял бровь. Волков округлил ничего не понимающие глаза.

— А… Да батя у меня доменщик, — поспешил ответить Смыкало. — Он с семьдесят шестого по семьдесят восьмой летал в Пакистан, КМЗ строили. В нынешнем году запустили первую доменную печь.

Эти слова Смыкало произнес с такой гордостью, что лицо у него сделалось словно у кота, наевшегося сметаны до отвала.

Кажется, Смыкало ожидал от окружающих какой-то похвалы, но когда никто ему никак не ответил, тот продолжил:

— У него таких карандашей было пруд пруди. Потому как время от времени он с командировки в Москву прилетал пакистанским рейсом. Ну и мне давал в школу карандаши, если где умыкнет.

Муха засопел. Задумался. Еще чуть-чуть покрутил обломок карандаша в руках. Потом глянул на меня.

— Ну и мало ли чей это карандаш? Может, у кого тоже батя вот так по Пакистанам летал.

Я протянул Мухе руку. Тот уставился в мою грязноватую ладонь. Потом вернул карандаш, и я спрятал его в нагрудный карман.

— А то, что нужно проверить все версии. И теперь, варианту с банальным дезертирством, появилась еще одна — вдруг тут как-то враг руку приложил?

Муха засопел. Чуть-чуть помолчал, размышляя.

— Лады, — наконец сказал он, — покамест снимаю приказ доложить на заставу. Осмотрим следы вокруг БТРа. Может, еще че интересное найдем.

Группа переключилась на следы. Стала внимательно осматривать каменистую, а местами пыльную землю вокруг брошенной бронемашины.

Это было непросто. Большинство следов оказалось нечеткими. Другие затоптали мы сами.

Тогда я решил отделиться от группы и пройти немного выше по тропе.

— Селихов! Ты куда? — вдруг окликнул меня Муха.

Я обернулся.

— Там ничего не найти. Мы сами хорошо потоптались у машины. Надо проверить, что есть на тропе.

— Сам не ходи, — сказал Муха, немного погодя. — Смыкало! Прикрыть Селихова! Смотри в оба!

— Есть!

Я пожал плечами и, не обращая особого внимания на побежавшего за мной Смыкало, продолжил не спеша подниматься по тропе.

Но нужно признать — место это было небезопасным. Находясь почти на дне ущелья, оно прекрасно простреливалось с тыла и фронта. Неплохо — справа. Только с левой стороны можно было быстро укрыться за большущим валуном. И это при условии, что среагируешь на вражеский огонь достаточно быстро.

Потому и возражать против прикрытия я не стал.

Тропа оказалась достаточно широкой — по ней можно было плечом к плечу пройти вдвоем. Однако была она по большей части очень каменистой — будто бы камней набросали в русло давно иссохшего ручья.

И потому найти здесь какие-то следы сразу оказалось непросто. А вот края тропы оставались достаточно землистыми, чтобы на них отпечаталась чужая подошва. Потому именно их я и стал осматривать в первую очередь.

Смыкало решил меня немного опередить, чтобы засесть вверх по тропе, и я приказал ему двигаться по камням, чтобы случайно не нарушить какой-нибудь след. Боец, конечно, недовольно зыркнул на меня, но послушался. Через пару мгновений он засел за большими камнями метров на пять выше того места, где находился я.

Я осматривал тропу долго. Внимательно выискивал и просматривал каждое место, где могли оказаться следы.

— Селихов! Ну че там⁈ — кричал Муха. — Может, тебе кого на подмогу? А то долго возишься!

— Нет! — отмахнулся я. — Много людей — неудобно, я сам.

Первый след я нашел, когда мы со Смыкало поднялись еще метров на десять выше по скале. Это оказался след, отпечатавшийся во влажной земле едва заметно бегущего между камней ручья. Даже несмотря на оклики Мухи о том, что мне не следует отдаляться слишком сильно от бронемашины, я продолжал искать.

И в конце концов мне улыбнулась удача.

— Товарищ командир! — крикнул я. — Есть кое-что.

Муха поспешил подняться ко мне. Когда он, немного сбив дыхание, забрался вверх по тропе и опустился рядом со мной на корточки, то нахмурился.

— Спортивная обувь, — сказал он угрюмо.

В пыли, на краю тропы я заметил след. Человек, что оставил его, носил кросовки или кеды. Это через несколько лет советские солдаты в Афганистане предпочтут легкие кеды тяжелым кирзовым сапогам. Так легче ходить по горам. Да и в общем смысле внешний вид бойцов преобразится.

Солдаты, активно участвующие в рейдах и военных действиях, станут походить на настоящих партизан, одетых кому как удобно. Сейчас в рядах вооруженных сил все еще сохранялось единообразие. По крайней мере в основной своей массе. Увидеть мотострелка в кроссовках — нонсенс.