Но Пчеловеев, кажется, не унимался, так его поразил вид советских бойцов, которые, по его мнению, только недавно бросили машину и избавились от всех документов и писем из дома.

А вот меня терзали сомнения — какого черта они тут сидят? Чего ждут, когда надо быстрее бежать и скрываться? Что-то тут было не так.

И я догадывался, что именно.

— Значит, все-таки в горы уйти решили… — не выдержал возмущенный Пчеловеев, — за душманов драться решили… Падлы… Надо спускаться, доложить Мухе!

— Погоди чуть-чуть, — сказал я.

— А что погодить-то? Все ж и так понятно!

— Тихо…

— Надо доложить, Саша, — серьезно сказал Пчеловеев, — Мухе доложить, что мы…

Я схватил Пчеловеева за одежду.

— Тихо, я сказал. Ни звука.

Он зло уставился на меня, даже надулся, как обиженный школьник. Я отпустил его. Сам стал наблюдать.

Один из бойцов вдруг обернулся. Выкинул сигарету. И тогда я понял — моя догадка верна.

У бойца была короткая черная борода и явно восточные черты лица. Но главное — на левое плечо он повязал черную повязку душмана.

Пчеловеев, увидев лицо бойца, на мгновение даже рот приоткрыл от удивления. Пока он осознавал увиденное, я уже давно понял, что мы попали в ловушку.

Ряженые духи — ничто иное, как приманка. Как попытка заманить группу к ручью, где нас легко можно было бы взять под перекрёстный огонь.

Но и без этого мы наверняка уже под прицелом хитрого и ловкого врага, давно изучившего все эти горы.

Решение нужно было принимать быстро. Ведь понимал я и то, что боя скорее всего не избежать при любом раскладе.

И опасения мои подтвердились немедленно.

— Нужно вернуться, — наконец осознал происходящее Пчеловеев. — Вернуться и…

Договорить он не успел.

По тропе, где затаилась группа Мухи, немедленно открыли огонь из нескольких пулемётов, чьи позиции были скрыты где-то в горах.

Пчеловеев было обернулся, чтобы посмотреть, что происходит ниже по склону. А мне оборачиваться было некогда.

Как только началась пальба, душманы тут же сгруппировались и, держа автоматы наготове, устремились в горлышко, чтобы выйти на тропу и обстрелять прижатых огнем пограничников.

Этого я допустить не мог.

— Огонь! Огонь! — крикнул я, уже взяв духов на прицел.

Пчеловеев замешкался, подтягивая автомат, чтобы взять его наизготовку.

К этому моменту я уже открыл огонь.

Оружие судорожно стало биться у меня в руках. К резкому, прерывистому треску вражеских пулемётов примешался новый звук — грохот моего собственного оружия.

Неприцельная, длинная очередь веером ударила в сгруппировавшихся и плотно идущих один за другим душманов.

И они явно не ожидали такого поворота.

Первый упал как подкошенный, когда две или три пули перебили ему ноги, а четвертая угодила в торс, чуть пониже подмышки.

Второго тоже достала моя очередь. Я видел, как сначала на его левом плече, а потом и на лице расцвели страшные раны.

Духи просто завалились на тропу. Один ещё слабо шевелился, второй тут же упал замертво.

Остальные двое, смекнув, что им зашли с фланга, кинулись в укрытия, за камни. Стали отстреливаться в ответ.

Не успел Пчеловеев открыть огонь по врагу, как у нас над головами засвистели пули. Они щёлкали по камням, рикошетя, протяжно выли, крошили каменную крошку и разбрасывали пыль, сыпавшуюся мне за шиворот, неприятно щекотавшую кожу шеи.

Они не знали, где именно мы сидели, и только и могли, что стрелять куда-то в нашу сторону, на звук выстрелов.

— А! Падла! — крикнул Пчеловеев, когда пуля угодила так низко в булыжник, что каменный осколок, отскочив, оцарапал ему щёку.

— Огонь! Огонь! — подбадривал я бойца, — нельзя, чтобы они подняли головы, ну⁈

Пчеловеев, опустив голову и поставив автомат на магазин, вслепую стал палить куда-то в сторону врага.

Его нестройные, короткие очереди будто бы уходили вникуда. Лишь иногда можно было заметить, как пуля поднимает струйку пыли на тропе, как, угодив в воду, выбивает из лужицы небольшой фонтанчик.

Но этого мне и было надо. Главное — душманы, сбитые с толку огнём, залегли, пряча головы.

Я быстро достал Ф-1 без запала, нащупал и УЗРГМ. Принялся торопливо вкручивать его в тело гранаты.

К этому моменту враг уже спохватился и вслепую стал поливать нас огнём. Пчеловеев, ругаясь матом, пригнул голову, прижался к земле чуть ли не щекой.

И всё же мы с Пчеловеевым оказались в выгодной позиции — на господствующей высоте. И к тому же в слепой зоне пулемётчиков. Будь у вражеских точек возможность подавить нас, они бы уже давно это сделали. Но валуны, застывшие на вершине, закрывали врагу сектор обстрела.

Да только это создавало Мухе и оставшейся группе дополнительные проблемы — они стали основной целью пулемётного огня противника.

Я закрутил запал, быстро, выверенным и экономным движением разогнул усики чеки, выдернул её.

А потом ловко, совсем так, как показывал когда-то парням, перегруппировался набок.

— Граната! — крикнул я и кинул Ф-1.

Лимонка полетела на тропу, куда-то за спину душманам.

И надо сказать, увлекшись нами, духи её не заметили.

Грохот взрыва смешался с усилившимся рокотом пулемётов.

Быстро приняв положение лёжа для стрельбы, я успел заметить, как один из духов вывалился из-за укрытия, контуженный взрывом и поражённый осколками.

— Огонь! — приказал я.

И выстрелил. Когда пули настигли раненого, но всё ещё живого врага, он затрепыхался на тропе, словно бы в конвульсиях. А потом затих.

Последнего, четвертого, не было видно ещё несколько мгновений. Потом, краем глаза, я заметил движение. В этот момент Пчеловеев выстрелил.

Его автомат последовательно выплюнул три патрона. Исколотый взрывом душман вывалился из-за камня. Несколько раз вздрогнул и затих.

— С-с-сукины дети… — протянул Пчеловеев, вытирая с лица грязный пот, смешанный с кровью и поднимаясь на колени.

Я ему не ответил. Вместо этого сел на колено и обернулся. Валуны немного заслоняли обзор, но я видел оставшуюся часть группы Мухи, прижатую к земле на тропе.

По ним всё ещё работали несколько вражеских пулемётов. Группа, стараясь пережить огонь, отстреливалась редкими выстрелами и очередями.

К этому моменту уже работал Андро и его парни. Я понял это прежде всего по интенсивности звука стрельбы. Треск многочисленных выстрелов смешался в один сплошной колеблющийся вой. Кроме того, на левой стороне ущелья то и дело мерцали редкие дульные вспышки, чьё пламя пробивалось сквозь дневной свет.

— Мля!.. Их прижало! Делать-то что будем⁈ — крикнул мне Пчеловеев.

Я снова ему не ответил, быстро оценивая тактическую обстановку.

Муха оставался прижатым. Пулемётчиков врага было не меньше четырёх или пяти, это не считая тех, кого Андро и его отделение успели распознать и подавить огнём.

Вдруг я увидел, как один из пулемётчиков Геворкадзе открыл огонь по скоплению крупных камней на противоположном склоне. Редкие трассы его пуль указывали на новую распознанную пулемётную точку.

Проследив за ними, по едва заметному движению и редкому дульному огню, я распознал пулемётчика, спрятавшегося в тех камнях. Душман, кажется, и не понял, что пограничники выявили его точку. Слишком он увлёкся огнём по группе старшего лейтенанта.

А вслед за треском нашего пулемёта раздался гулкий хлопок подствольного «Костра». В следующий момент бабахнуло. Средь камней взвился высокий столбик дыма. Беззвучно, словно бы в замедленной съёмке, в стороны полетели отколотые взрывной волной камешки.

Пулемётчик затих.

— Да! — сквозь зубы, с какой-то особенно ярой злобой, выплюнул Пчеловеев, — сейчас Геворкадзе всех их накроет!

— Не накроет, — ответил я, наблюдая.

— Это ещё почему?

А ответ был прост. Несмотря на то что наша группа огневой поддержки уничтожила несколько точек, до всех она дотянуться просто не могла. Остальные душманы, всё ещё молотившие по пограничникам, оказались в слепых зонах. Пусть Андро и приказывал своим вести огонь, но неровности склона, складки местности и камни хорошо укрывали врагов от его глаз.