Мы терпеливо ждали.

— Они… — начала она, когда девчушка подутихла и успокоилась, — они нашли меня на базаре, когда я ходила купить молока. Сын пастуха по имени Псалай подошёл ко мне. Завязал разговор. Разговор тот был безобидным. Обыденным. Но потом он намекнул мне, что они знают про Катю.

— Как… Как они узнали?.. — спросил Бледнов полумёртвым голосом.

— Я… Я не знаю… Может, от соседей. Может, ещё как-то… Они не говорили… Они…

— Как узнали, это уже неважно, — сказал я. — Важно то, что конкретно ты им рассказывала.

Девушка поначалу молчала. Молчал и Бледнов, изумлённо ожидая ответа.

— Вы… Вы правильно догадались… Вы… Я… — залепетала она. — Я говорила им всё, что рассказывал мне Ваня. Всё, что удавалось узнать. Если он упоминал о какой-то вылазке — я рассказывала. Если о какой-то операции — рассказывала. Если о своей службе — рассказывала. И о том…

Она замялась, подняла на меня глаза.

— О том, что к кишлаку придут разведчики, тоже рассказывала…

Я покивал.

— Анахита… — прошептал Бледнов. Кажется, он до сих пор не мог поверить в то, что сейчас происходило.

— Они говорили… Говорили, что расскажут всем про Катю. Про то, что она ребёнок советского солдата. Шурави… — Губы Анахиты затряслись. — Они называли её ублюдком. Сказали, что если я не стану рассказывать о нашей с тобой каждой встрече — меня забьют камнями как грешницу…

— И тот человек, которого я увидел… — спросил было Бледнов.

— Да, — Анахита кивнула. — Это был один из них. Его звали Садо Самандари.

— Почему… Почему ты не сказала мне?.. — с тихим, бессильным изумлением спросил Бледнов. — Почему…

— Они бы убили тебя. И меня бы тоже убили, — повесила голову Анахита. — И нашу дочь тоже.

— Они ничего не говорили о вас, Анахита, — начал я, выдержав небольшую паузу. — А вот о вашем дедушке — да.

С этими словами я глянул на старика.

— Ты знаешь много, молодой шурави, — вздохнул Муаммар. — Полагаю, спрашивать тебя, откуда ты обо всём узнал, сейчас нет смысла.

— Я расскажу, когда придёт время, — ответил я. — Но сейчас мне нужно услышать ваши показания.

Старик покивал.

— У нас с Кандагари был договор. Он говорит своим людям, что я передаю информацию, а взамен не рассказывает об Анахите и моей правнучке, — старик поджал губы. — Несмотря ни на что, он разумный человек. Понимал, что кто-то из его подчинённых, узнав о дочери советского офицера и афганской женщины, может явиться вопреки приказу и совершить самосуд…

Старик сглотнул. Засопел.

— О Кате, Анахите и Иване знали только несколько самых приближённых к Кандагари людей.

— Как он выглядит, этот Кандагари? — спросил я.

— Его ни с кем не перепутать, — сказал старик. — У него раненое лицо и один глаз. Аллах будет мне свидетелем — если увидишь такого человека, запомнишь на всю жизнь…

Старик закончил. И в доме стало тихо. Казалось, всем — и Анахите, и Бледнову, и старому Муаммару нужна была пауза, чтобы лучше осмыслить, что же происходит.

— И… и что же ты теперь намерен делать, Селихов? — спросил наконец Бледнов, подняв на меня полный мрачной решимости и одновременно беспомощности взгляд. — Твоё расследование закончилось успехом. Теперь ты нас сдашь? Меня расстреляют как предателя, а моих жену и дочь закидают камнями как связавшихся с неверным. Этого ты хочешь?

Я встал с корточек. Посмотрел на Бледнова свысока.

— У меня есть другая идея, — сказал я решительно.

— Другая? — спросил Бледнов несколько удивлённо.

— Скажите, товарищ лейтенант, — начал я с ухмылкой, — приходилось ли вам работать с дезинформацией?

Пахло гарью и дымом.

Я стоял у левой от фасада стены дома Анахиты. Смотрел и слушал кишлак.

Огонь, судя по всему, затушили. Горело со стороны сараев, что располагались за базаром. Это место располагалось недалеко от дома девушки. Нужно было спуститься лишь на пару улиц, и тут же попадешь к площади и мечети. Еще улица — и рынок, за которым мы устроили пожар.

Возбужденных криков слышно уже не было. Густой, черный дым, который даже на фоне ночного неба несложно было рассмотреть, больше не клубился над кишлаком. Не уходил высоко вверх черным плотным столбом.

— Значит, справились, — прошептал я себе под нос с ухмылкой.

В конечном итоге в этом я не сомневался. Теперь главное, чтобы происшествие восприняли правильно. А для этого его нужно правильно подать.

В конце концов, когда я решился поджечь сарай, мои действия преследовали две цели: первая — не дать душманам устроить взрыв на площади. С этим я справился. Второе — купировать влияние антисоветской пропаганды.

Все складывалось благосклонно для этого: утром на площади найдут бомбу. У сгоревшего сарая — тела душманских лазутчиков. Плюс наши с Мухой и Волковым показания. Но самое главное не это. Большую часть работы за нас сделали советские бойцы. Обычные срочники, что сегодня ночью наравне с местными тушили этот пожар. Не давали очагу распространиться на соседние дома и рынок.

Да, люди будут говорить разное. Кто-то проникнется к нам. Другие станут говорить, что пожар устроили сами шурави с неизвестно какими целями. Но если капитан агитбригады проведет правильную работу, есть шанс снизить уровень антисоветских настроений в кишлаке.

Почву для этого я подготовил.

Но оставалась еще одна, не менее серьезная проблема.

Входная дверь скрипнула. Я услышал, как на пороге пыхтит старый Муаммар.

— Александр, — позвал он меня своим хрипловатым, старческим голосом. — Будь добр, зайти.

Голос этот звучал почти ровно. Почти спокойно, если не считать тонких, едва уловимых ноток горького смирения, которые нет-нет да и прорывались наружу сквозь мудрую стариковскую невозмутимость деда Анахиты.

— Они поговорили? — спросил я, заворачивая за угол и встречая старика на низеньких порожках.

— Да, — ответил тот односложно.

— Хорошо.

Вместе мы прошли внутрь дома.

Анахиты не было. Она возилась с забеспокоившейся визитом незнакомца дочкой. Бледнов сидел на табурете у стены и безотрывно смотрел на меня.

Он не говорил ни слова. Лицо его было будто бы высечено из камня. Глаза — внимательные, холодные. В них читалась яркая неприязнь, которую испытывал ко мне этот молодой офицер.

Муаммар тяжело и устало прошел к своему месту. С трудом уселся на подушки и взял кисет с небольшого сундука с плоской крышкой. Достал тонкую бумагу и щепотку табака. Стал крутить себе самокрутку.

Я тоже молчал, глядя на Бледнова. Ждал, чего же он мне скажет.

— Я не могу на это пойти, — сказал наконец лейтенант. — Не могу подвергать свою семью такой опасности.

Я ожидал от него подобного, совсем еще юношеского максимализма. Потому не удивился.

Только покивал.

— Жаль вас расстраивать, товарищ лейтенант, — начал я. — Но вы уже подвергли свою семью опасности. Более того — она в опасности с самого своего появления.

— Если все, как ты говоришь, то душманы уйдут. Они провалились по всем фронтам. И я больше не хочу лезть во все эти шпионские дела, — возразил Бледнов. — Мы будем просто жить. Жить в спокойствии, пока я не придумаю, как вывезти Анахиту и Катю отсюда.

Бледнов нахмурился. Посмотрел на меня волком.

— Если ты, конечно, не расскажешь о том, что сегодня узнал.

— Война продолжается, — я не поддался на провокацию Бледнова. — И как бы вы ни хотели выдавать желаемое за действительное, домой к этой женщине могут прийти в любой день. Могут приспешники этого Кандагари. А могут и просто соседи. Ведь как-то душманы узнали о том, что здесь живет дочка советского офицера и афганской женщины. Не так ли? И Кандагари был тем человеком, который удерживал этих людей от их шариатского правосудия. А что удержит теперь?

— Если мы согласимся на твое предложение, их все равно ничего не удержит… — выдохнул Бледнов.

— Удержит, — кивнул я. — Покровительство этого Кандагари удержит. А что он рано или поздно объявится — я уверен. И тогда ты и твоя жена сыграют ключевую роль в нашей с ним игре. Возможно, вы даже поможете нам добраться до проповедника.