Было бы тихо, если бы не плач ребенка, которого держала на руках молодая женщина.

Бледнов смотрел ей прямо в глаза. Она — на него. На лице её не было страха человека, спасающегося от бедствия. Только вина проступала в глазах, на щеках и губах.

Старик же смотрел на меня. Взгляд его глубоких, древних глаз не был холоден. В нём читалось лишь спокойное смирение.

— Что вы себе позволяете, товарищ старший сержант, — вдруг проговорил Бледнов, обратив ко мне лицо. — Что вы вообще тут делаете? Почему не помогаете в тушении пожара⁈

— У меня были веские причины, — ответил я. — Ровно как и у вас. Вы ведь тоже покинули свой пост. Полагаю, чтобы спасти вашу женщину…

Я глянул на девушку.

— И вашу дочь.

— Немедленно уйдите! Это приказ! Это…

— Тихо, Ваня, — несколько дрожащим голосом проговорила девушка. — Не злись…

— Не злиться? — удивился Бледнов. — Да что тут вообще происходит? Что ты здесь забыл, Селихов⁈ Зачем…

— Разрешите мне войти, — сказал я, обращаясь к старцу и перебивая Бледнова.

Старик не ответил. Только кивнул.

Тогда я перешагнул через порог. Закрыл за собой дверь.

— Селихов… — Лицо Бледнова превратилось в злую маску.

Но я снова ему ничего не сказал. Вместо этого спросил у женщины:

— Как вас зовут?

— А… Анахита…

— Это ваша с лейтенантом Бледновым дочь, — не спросил, а констатировал я.

— К чему все эти распросы⁈ — крикнул Бледнов, и его крик едва не сорвался в визг.

Женщина покивала. Она не плакала навзрыд, но по её щекам покатились слёзы.

— Не бойтесь. Сейчас вам ничего не угрожает, — сказал я девушке.

Та принялась баюкать дочку, целовать её в темечко.

— Да что тут… — снова вырвалось у Бледнова.

Но я не дал ему договорить.

— Анахиту использовали душманы, — сказал я Бледнову. — Вероятно, они как-то прознали о ребёнке. И о том, что к ней ходит советский офицер. И стали шантажировать, угрожать. Грозились придать вашу «греховную» связь огласке. А взамен на это Анахита должна была рассказывать им всё, что узнает от вас.

— Что? — изумился Бледнов. — Что за бред ты несешь?

Он выступил вперёд, заслонил собой женщину.

— Уходи немедленно! Уходи или…

Взгляд Бледнова заскакал по комнате. Он быстро схватил толстенькое полено из небольшой кучки дров, лежавшей у стены рядом со входом.

— Или…

— Я не уйду, — перебил его я.

Бледнов застыл на месте с поднятым в руке поленом.

Я видел, как дрожат его руки. Даже лицо подрагивало. Глаза стали дурными. Остервенелыми.

— Не нужно, Ваня… — тихо проговорила Анахита.

Да только Бледнов, казалось, её и не слышал.

— Пойдём… Пойдём, девочка… — сказал старик, уводя Анахиту.

— Я не…

— Пойдём… Подумай о дочери…

Я проводил старика и женщину с ребёнком взглядом. Когда они скрылись в женской, глянул Бледнову прямо в глаза.

— Опусти полено, — сказал я.

Бледнов снова не ответил. Дыхание его стало глубоким и прерывистым. Он покрепче вцепился в полено пальцами. Мелко отрицательно замотал головой.

— Что ж. Ладно, — сказал я и шагнул к нему.

Бледнов кинулся. Занёс полено высоко, целя мне в голову.

Я ушёл от удара легко. Вцепился ему в руку. Тяжёлое полено несложно было выбить из пальцев замполита. Оно с глухим стуком рухнуло на глиняный пол.

Я оказался сзади, выкрутил ему руку. Бледнов зарычал от боли. Левой рукой потянулся к табельному.

Тогда я его толкнул. Лейтенант грохнулся на пол. Я — на него. А потом немедленно взял его на удушающий.

Мы стали валяться по полу в пыли.

— Нет! Нет! Ваня! — услышал я крик Анахиты и плач ребёнка.

Понимая, что Бледнов вот-вот вынет пистолет, я поднажал. Но так, чтобы не сломать ему гортань.

Мой план сработал, когда я почувствовал, как Бледнов от отчаяния вцепился мне в рукав обеими руками.

— Нет! Нет! Ваня! — Закричала девушка.

— Не надо, внученька… — хрипловато ответил ей старик.

Боковым зрением я видел, как он преграждает девушке путь. Как не даёт приблизиться.

— Он убьёт его!

— Тихо… Не подходи…

Бледнов слабел с каждой секундой. Я чувствовал, что ему уже не хватает воздуха. Он сопротивлялся всё меньше и меньше. А потом и вовсе затих в моей хватке. Уронил голову.

Тогда я немедленно отпустил замполита.

— Вот видишь, всё с ним в порядке, — сказал я, когда после моих ударов по щекам Бледнов очнулся.

Лежавший на циновке, он медленно приходил в себя. Когда пришёл, то тут же подскочил, ища меня безумным взглядом.

— Тихо… Тихо, Ваня… — тут же принялся успокаивать его старик. — Саша не хочет нам вреда…

— Где… Что?.. — Бледнов увидел меня, сидящего на корточках рядом.

Зрение его сфокусировалось. Лицо побледнело. Он замер.

— Пришёл в себя? — спросил я тихо. — Ну теперь давай поговорим…

Бледнов посмотрел на Анахиту, державшую на руках перепуганную девочку. Женщина сидела у стены, на табурете. На ней не было лица. Глаза поникли. Стали какими-то безжизненными.

Лейтенант медленно и болезненно опёрся на руку. Схватился за горло и скривился от боли.

— Пришлось. Слушать ты меня не захотел, Иван, — сказал ему я.

— Зачем… — простонал он. — Зачем ты пришёл? Как ты меня нашёл?

— И ты, и твоя жена в безопасности, — сказал я. — Но у меня есть вопросы.

— Да… Да, я пытаюсь защитить мою жену… — сказал он. — Об этом знают на заставе. Знают, что у нас… дочь и…

— Вопросы не к тебе, — покачал я головой. Потом кивнул на Анахиту. — К ней.

— Что? — удивился Бледнов.

Я вздохнул. Обернулся к девушке.

— Как зовут девочку? — спросил я как можно спокойнее. Старался, чтобы голос мой звучал благожелательно.

— К-Катя… — прошептала она.

Я покивал.

— Как давно к тебе приходили душманы? Кто это был? Помнишь?

Девушка подняла на меня взгляд.

— Я…

— Какие душманы⁈ — крикнул Бледнов. — О чём ты, Селихов? Ты…

— Анахита, — сказал я, — сливала им всю информацию, что получала от тебя. А Муаммар Машалович прикрывал её. Даже перед самими душманами.

— Ч-что? — удивился Бледнов. Потом посмотрел на Анахиту заблестевшими глазами. — Это какой-то бред… Ведь бред же? Да, Аня?

Девушка скривилась, спрятала лицо. Заплакала. Старик немедленно приблизился к ней. Погладил по спине. Девчушка, видя мамины слёзы, тоже раскричалась.

— Я… — сквозь рыдания начала Анахита. — Я лишь хотела защитить Катю… Я не знаю, как они поняли… Может, через соседей.

Она снова спрятала лицо, уткнулась им в бочок девочки.

— Что? — в полнейшем изумлении выдал Бледнов. — Что?.. Что ты такое говоришь?.. Ты… Я ведь ничего тебе не рассказывал! Никакой важной информации! Ничего! Я…

— Она рассказывала им всё, — перебил его я. — Всё, что могла узнать от тебя. Всё, что ты мог неосторожно обронить в разговоре. Всё, на что жаловался. Ведь скажи, ты рассказывал ей о том, что к кишлаку прибывает разведвзвод? Был у неё тем вечером, когда на заставе узнали, что мы придём?

Бледнов широко раскрыл глаза. Сглотнул. Раскрыл и закрыл рот.

— Я не помню… Я… Если даже что-то и говорил, то ничего существенного…

— Ты говорил… — выдала Анахита через плач. — Говорил! Жаловался, что если придут ваши разведчики, вам на заставе может добавиться хлопот!

Я перевёл взгляд с Анахиты на Бледнова.

— Если даже и говорил, то это какие-то крохи! Крохи и только! — попытался оправдаться он.

— Этого достаточно, — вздохнул я. — О том, что группа прибыла к кишлаку, местные знали и так. Анахита рассказала им, какая именно это была группа. А рассчитать удачную позицию для засады несложно, если знаешь, что удачный скрытный подход к кишлаку только один.

Остолбеневший Бледнов уставился на свою «жену».

Он молчал. Молчал долго, не в силах ей что-то сказать. Наконец спросил:

— Это правда?

Девушка силой воли подавила плач. Шмыгнула. Принялась успокаивать дочку. Запела ей какую-то песенку на дари.