Бледнов поджал губы. Потом вздохнул и покачал головой. Посмотрел на меня полными боли и досады глазами.

— Да откуда в тебе это, Селихов?

Я ничего не ответил на этот его явно риторический вопрос.

— Сколько тебе лет? Восемнадцать? Двадцать? — продолжал политрук. — Откуда в твоей молодой душе столько… столько холода? Столько расчета? Ты без всяких сомнений готов бросить женщину с ребенком, бросить молодую мать в это опасное дело… Откуда, скажи, откуда ты такой взялся?

— А какие еще у вас есть выходы из положения, товарищ лейтенант? — спросил я. — Я вижу — либо смерть, либо бегство и смерть.

— Не пытайся меня пугать! — встал Бледнов. — Не пытайся! Хорошо же тебя вымуштровал твой командир! Этот Муха! Я сразу понял — нет в нем ничего человеческого! Он как автомат, который только и может, что воевать! И ты такой же!

Бледнов схватился за голову. Стал бродить по комнате и приговаривать самому себе:

— Подумать только! Они готовы заставить молодую мать заниматься опасной оперативной работой! Жизнью рисковать! Да что ж вы за люди⁈ Что ж вы за люди-то такие⁈

Мы с Муаммаром молчали. Просто следили за тем, как растерявшийся лейтенант бессильно слоняется туда-сюда.

Старый Муаммар медленно затянулся самокруткой. Выпустил густой, вонючий дым. Взгляд его оставался спокойным и безэмоциональным. Почти таким же, как мой.

— Если я не соглашусь, ты нас сдашь, так? — вдруг остановился Бледнов. — Ты доложишь Мухе про все, что узнал сегодня. Да?

— Вы спрашиваете, хочу ли я обречь вас на трибунал, а Анахиту на смерть? — спросил я.

— Да! Это я и спрашиваю!

— Нет. Не хочу, — сказал я. — Во-первых, в этом нет смысла. Во-вторых, мы упустим возможность.

— Возможность узнать что-то о вашем проповеднике⁈ — крикнул Бледнов.

— Мы — да, — ответил я, не поводя и бровью. — А вы упустите возможность спастись.

Бледнов остолбенел. Его бледное лицо вытянулось от изумления.

— Молодой Волк говорит правильно, — вклинился вдруг Муаммар.

Бледнов резко, так, будто бы его ударили в спину, обернулся к старику. Даже открыл рот.

— Бежать — значит сказать всем вокруг, что ты виноват, — сказал Муаммар. — Остаться и драться — значит не опускать рук и схватиться за шанс.

Старик снова приложил узловатые пальцы с самокруткой к губам. Затянулся. Ее уголек ярко разгорелся, побежал по тельцу папиросы, оставляя за собой пепел.

— Я бы дрался, — сказал Муаммар, когда снова выдохнул дым. — Потому что драться — это единственная возможность остаться живым.

— Я согласна, — вдруг раздался тихий, подрагивающий голос Анахиты.

Бледнов снова обернулся. Уставился на свою жену.

Девушка стояла в дверях, немного опустив голову и плечи. Скромно сложив руки на животе.

— Аня… — тихо прошептал Бледнов.

— Я согласна, — повторила девушка.

— Ты не понимаешь, что говоришь… — Бледнов подошел к ней, постарался коснуться лица.

Девушка мягко отстранила его руку. Слегка отвернулась.

— Я все разрушила, — сказала она. — Потому мне мои ошибки и искупать…

— Я… Я придумаю другой способ! Клянусь тебе! — взмолился Бледнов. — Придумай, как нам сбежать! Уйдем! Уйдем отсюда! Поселимся где-то на отшибе. Там, где будем в безопасности и…

— Куда бежать? — прервал его я. — И как?

И Анахита, и Бледнов почти синхронно посмотрели на меня.

— Что вы сделаете? Дезертируете, товарищ лейтенант? Соберете пожитки и уйдете в пустыню?

— Если потребуется! — приосанился Бледнов.

— И тем самым вы убьете всех, — сказал я. — Там только душманы. Только разбойники. А один вы не защитите свою семью. А мы — защитим. И когда все кончится, у вас появится шанс на спокойную жизнь.

Бледнов молчал. Он просто смотрел на меня дурными глазами.

— Он прав, — сказала Анахита. — Другого выхода нет, Ваня.

— Я что-нибудь придумаю, — бессильно возразил Бледнов.

— Давайте так, — вмешался я. — У вас будет время все обсудить и подумать.

Я знал — Анахита слишком дорожит своей дочерью, чтобы дать Бледнову совершить какую-то откровенную глупость. Знал так же и то, что девушка и ее дед поддержат мою идею. А лейтенант проще примет их позицию не под моим давлением, после уговоров Анахиты.

Дам ему не потерять лицо. Преподнести решение о сотрудничестве как свое, а не как принятое под грузом обстоятельств. Так ему будет проще согласиться.

— Я еще не знаю, — продолжал я, — когда мы уйдем из кишлака. Но скорее всего скоро. Возможно, даже днем.

Бледнов ничего мне не сказал. Он просто уставился на меня с настоящим отчаянием в глазах.

— Давайте увидимся утром, товарищ лейтенант, — сказал я. — И там расскажите о своем решении.

Я окинул всех присутствующих взглядом.

— Ну что ж. У меня еще много дел. Пора идти.

Старик уважительно кивнул.

— Прощайте, — сказала Анахита тихо.

Бледнов ничего не сказал.

Я кивнул. Обернулся и направился к двери. А потом услышал голос девушки:

— И удачи вам.

— Бомба была в одном из ящиков, — вздохнул капитан Миронов, облокотившись о свой походный столик, — саперы с заставы уже извлекли взрывное устройство. Простое, но хитрое. Ничего не скажешь…

Утром следующего дня командир агитотряда вызвал нас к себе.

Беседа должна была пройти в гостевой комнате местного муллы, которую тот выделил Миронову под квартиру и одновременно с тем под рабочий кабинет.

Небольшая, с толстыми глиняными стенами и закрытой деревянными ставнями нишей-окном, она оставалась прохладной в любое время суток.

Пол здесь застелили простыми, но качественными коврами с традиционным орнаментом. Вокруг, особенно у стен, разбросали пестрые войлочные подстилки и стеганые матрацы для сидения.

По стенам, тут и там, в рамках висели каллиграфически выписанные изречения из Корана. У дальней стены стоял высокий стеллаж из лакированного дерева. Он был полон старинных, немного пыльных книг. Коран же мулла хранил на отдельной полке, на самом видном месте комнаты — южной стене.

Посреди комнаты стоял низенький, но добротный столик из дерева. На нем — чайник и пустые пиалы. Казалось, их разместили тут больше для красоты, чем из каких-то практических соображений.

В комнате было тихо. Снаружи доносился робкий рокот жизни, уже царившей в кишлаке с самого рассвета.

Тут пахло сладковатым духом старой бумаги, воском и пылью. Ощущался осторожный аромат полыни. Травы разложили на широком подоконнике. Вероятнее всего, таким образом здесь боролись с назойливыми насекомыми, вечерами летевшими на свет единственной керосиновой лампы.

Миронов же разместился не в центре комнаты, а у противоположной входу стены. Там он поставил хлипенький походный столик, на котором лежали рабочие документы. На его углу же покоилась выключенная радиостанция.

Сам командир агитотряда устроился на низеньком табурете. Нам предложил сесть прямо на пол, на матрацы и подушки.

Сам Миронов выглядел чудовищно уставшим. Форма его, обычно вычищенная и выглаженная, была сейчас помятой и грязной. На груди и рукавах остались пятна и полосы копоти. Впрочем, как и на лице.

Капитан только недавно вернулся с пожарища и еще не успел привести себя в порядок.

Муха сидел сгорбившись. Руки сложил на колени, а голову чуть опустил. Лицо старшего лейтенанта казалось кисловатым. А еще очень на нем отражалась невероятная усталость, которую командир уже просто не мог скрывать. Да и казалось… После того, что произошло в чайхане, не очень-то и старался это делать.

Волков был нервным и каким-то дерганым. Он постоянно шевелился, шурша подстилкой и одеждой. Часто менял позы, словно бы не мог найти себе места. Взгляд его постоянно метался от меня к капитану и Мухе. Иногда перескакивал на дверь. Волков, пусть ничего и не сделал, сидел с очень виноватым видом. Казалось, он винил себя просто за то, в какой ситуации оказался.

— Значит, — продолжал Миронов, — вы столкнулись с подозрительным типом у площади, погнались за ним и попали в ловушку, так?