Мы медленно тронулись, выехав на улицу Коммунистическую и направившись в сторону выезда из города.

— Дежурная по этажу. Она поняла, что я спал в номере Алисы и начала шуметь. Нам все эти разборы полётов ни к чему.

Рашпиль обернулся назад к Алисе.

— Ты как оформляла номера? Надеюсь, не на себя?

— Конечно, всё сделала, как ты сказал: четыреста четырнадцатый сняла на имя Баландиной. А на третьем этаже — на Курицына. Паспорта делал тот же человек, что и браунинг.

— Молодец! Видишь, что за баба — наша Алиска!

Рашпиль её похвалил скорее для меня. Мне не верилось, что он искренне оценил её старания.

— Выдвигаемся в Горький, есть замечания, пожелания, предложения?

— Пожрать бы, можно сказать, что в зоне привык к распорядку дня. А так считай, уже сутки нормальных харчей не было. Чё, Сантей, заедем куда-нибудь по дороге в кабак? Как в старину, народ в трактиры захаживал по пути.

— Потерпишь.

— Я всё-таки только из зоны, пять лет в кабаках не был. Ты, если чё, не переживай. Бабки есть. Я плачу.

Он достал из кармана пачку сторублёвых купюр и помахал перед нами.

Идиот.

— Закрыто всё пока, да и нам лучше свалить отсюда подальше, пока дежурная с администраторами не хватились и ментам не стуканули.

— Вот что вы за люди! Нету в вас размаха. Всё время чего-то боитесь. Жить боитесь. Дежурная-то, дежурная сё. Душа тоненькая, как ниточка.

Он смотрел на дорогу, обращаясь по большей части ко мне.

— Ну да, куда уж нам до вас. Как размахнётесь, так непременно на каторгу попадаете. А нам потом вас вынимать на машине, гостиницы устраивать.

Я посмотрел в зеркало заднего вида и встретился с одобрительным взглядом Алисы.

— Как по мне, Сантей. Вот по правде, ты мне совсем не нужен был. Я бы лучше без тебя обошёлся. Без обид.

— Какие могут быть обиды? Ты бы сам пешочком с места побега до Бугуруслана дотопал. Все восемьдесят километров.

— Пешком? На попутках бы доехал!

— Ага, в зековском тюремном шмотье. Первая же попутка тебя бы подвезла. Только подвезла бы до первого опорного пункта милиции и сдала бы туда.

— Да уж, разобрался бы как-нибудь без тебя. Мне можно сказать, что тебя навязали.

— Что же ты едешь со мной? Может, лучше на попутке?

Я думал, что он начнёт психовать, но нет. Вывернулся как уж.

— На попутке не лучше. Едем же? Едем! Зачем что-то менять, если работает? Едем как цари.

Меня всегда удивляла эта зековская беспринципность. Когда выгодно или зек в уязвимой позиции, то он будет кланяться и чуть ли не ноги целовать.

А как сменилась ситуация, сразу готов нож в спину воткнуть даже самому близкому корешу. Своя шкурка всегда ближе к телу.

В тюрьме нет друзей, только попутчики.

— Слышишь, царь, сейчас с Алисой местами меняться будешь.

— Это ещё почему?

— На выезде из города наверняка есть на тебя ориентировка. Лучше, если ГАИшники увидят в салоне меня и Алису.

— Давай, я просто нагнусь?

— Давай, ты не будешь умничать.

Я остановился, и Рашпиль с неохотой полез в свою конуру.

Когда он забрался туда, то запел старую арестантскую песню про чёрную скамью.

Алиса же, пересев вперёд, пожала плечами. Мол, что с такого взять.

Я улыбнулся в ответ, давая понять, что согласен с ней.

На выезде из города у стационарного поста дежурили два инспектора ГАИ, останавливая почти все машины.

Я притормозил, потому что не мог ехать быстрее потока.

Мы приближались, один из инспекторов закончил проверку, вернул документы водителю старенького «Москвича» 408 модели.

Он вышел на дорогу, вглядываясь в поток, идущий из города.

Чёрная Волга привлекла внимание. Он тронул своего коллегу за плечо и кивнул в нашу сторону.

— Ничего не бойся, говори со мной и улыбайся. Если остановят, начни красить ресницы и прихорашиваться, доверься мне.

— А о чём говорить?

— Говори о погоде. Какое время года ты любишь больше всего.

— Я очень люблю весну…

Но договорить Алиса не успела. Стоило только инспекторам завидеть наши номера, как оба взяли под козырёк.

— Улыбнись им.

Я кивнул и помахал рукой сотрудникам милиции в знак приветствия.

Мы медленно проехали мимо под заинтересованные взгляды гаишников.

— Фуух, я думала, что у меня сердце выпрыгнет из груди.

Алиса улыбалась и часто дышала.

— Что там? Проехали ментов? Мне вылезать.

Лучше бы он там сидел до конца маршрута, но это было невозможно. Рашпиль наверняка начал бы скулить и жаловаться через пару десятков километров.

— Вылезай, но только учти, через двадцать километров ещё один пост, тебе придётся снова лезть в укрытие.

— Шняга, хорошо, что меня на зоне не видят.

— Чем-то недоволен?

— Ты главное довези нас до места с ветерком, а доволен я или нет — дело десятое.

Я разогнал Волгу до девяносто. Больше на местной дороге с её колдобинами и ямами не стоило.

— А я надеялся, что тебе понравится.

— Понравится, если поедешь быстрее, а не будешь тащиться, как черепаха.

— Быстрее нельзя, опасно. Дорога плохая.

— Я же говорю, нет в вас риска, душок слабоват. Не понять вам нашу воровскую философию. Ни в жисть.

— Я вашу философию знаю — «умри ты сегодня, а я завтра» — вот и вся философия.

Ближайшие сто километров мы проехали без приключений, слушая его разглагольствования.

— Больно ты понимаешь… Ты молодой ещё, жизни не нюхал. А рассуждаешь так, будто знаешь про нашу философию больше моего.

— Ну, расскажи нам про твою философию.

— Для начала не язви. Я побольше твоего на своей шкуре вынес. А ещё согласись с тем, что воруют все и везде.

— Как это всё и везде?

— А вот так. Воруют все: животные и люди, дети и взрослые, женщины и мужчины, нищие и богатые, верующие и атеисты, учёные и неграмотные.

— Согласен?

— Ну если смотреть с такого угла, то согласен.

— Так вот. Воруют любители и профессионалы, солдаты и матросы, сержанты и старшины, товарищи офицеры, генералы и адмиралы. Воруют больные и здоровые. Всё, короче, воруют «я, ты, он, она, вместе — целая страна». Людишки даже себе для подстраховки особую болезнь придумали — клептоманию. Так?

— Допустим.

— Воруют всё: горючее, газ, электричество, инструмент, запчасти, деньги, драгоценности. Фрукты в садах и овощи на огородах. Воруют людей и животных.

— Людей?

— Про невест и женщин, слышал? Если да, то знаешь, что бабы крадут чужих мужей. Воруют всегда: днём и ночью, зимой и летом, вчера и сейчас, сегодня и завтра. Так?

— Допустим, так.

— Воруют отовсюду: из карманов и автомобилей, из форточек и подвалов, из сейфов и могил, из тайников, тумбочек, со складов и с подворотен.

— Хитро ты базу подводишь, Рашпиль. Что дальше?

— А дальше выходит, что воровство — это естественное состояние всего живого. Что естественно, то не безобразно, как один знаменитый писатель сказал.

— Художник.

— Или художник, я не помню, хрен их разберёт. Короче, та самая восьмая заповедь «не укради» идёт против естества человека.

— Против естества?

— А как же, зуб даю, что против естества. И Бог об этом знает.

— Ни хрена себе, у тебя религиозные выводы.

— Именно поэтому Иисус первым простил вора Раха, который тоже висел на кресте. Иисус добрый, воровство всем прощает. За естество нельзя наказывать.

— Если ты такую логическую цепочку выстраиваешь, получается, что и прелюбодейство, измены человеческие по-простому, тоже естественны, раз животные сношаются с кем ни попадя. Значит, тоже за это нужно по головке гладить.

— Ну, во-первых, животные не со всеми, а только с самым сильным самцом. Остальные в очередь. Во-вторых, тут всегда баба виновата. Сучка не захочет, кобелёк не вскочит. Все беды от баб.

— Интересно ты стрелки перевёл.

— Так, у хорошего хозяина не воруют, и баб не уводят.

— Это как?

— Ну вот зашёл фраер в кабак, бабками светит, из кармана в карман «пресс» перекладывает. Потом, допустим, бабки в карман пиджака кладёт. Вешает пиджак на спинку стула и идёт с биксой танцы танцевать. Бабки его из пиджака подрезают. Кто виноват?