Словно накаркал.

Река сделала резкий поворот, и мы влетели в затор. Огромное дерево, рухнувшее с подмытого берега, перегородило русло почти полностью, оставив узкий проход у самого правого берега. Вода там бурлила, перекатываясь через топляк.

- Греби влево! - крикнул я, налегая на шест. - Надо притормозить!

Но течение здесь было сильным. Плот, тяжелый и инертный, слушался плохо. Нас неумолимо тащило в горлышко.

И тут я почувствовал их.

Не одного, не двух. Целую стаю. Они сидели на стволе упавшего дерева, скрытые листвой, как стервятники.

- Ложись! - заорал я, бросая шест и выхватывая топорик.

Из зелени выпрыгнула первая тварь. Бегун. Он пролетел мимо, шлепнувшись в воду в метре от борта. Брызги, бульканье - и тишина. Утонул.

Но следом пошли другие.

Они падали с веток дождем из гниющего мяса. Второй бегун рухнул прямо на ящик с припасами. Пластик хрустнул. Тварь взревела, пытаясь удержаться на качающейся палубе.

Я ударил его ментально. «Замри!»

Он застыл, но инерция никуда не делась. Плот накренился, черпнул бортом воду.

И в этот момент на нас прыгнул вожак.

Это был лотерейщик. Крупный, с раздутой грудной клеткой и длинными, почти до колен, руками. Он не промахнулся.

Тварь приземлилась на край плота с грацией падающего рояля. Рама из ивовых бревен, скрепленная ремнями, жалобно застонала и... лопнула.

Конструкция сложилась пополам. Канистры, вырванные из сеток, брызнули в стороны, как пробки из шампанского.

Я почувствовал, как уходит опора из-под ног. Ледяная вода сомкнулась над головой.

Паника - это первое, что убивает в воде. Я задавил её в зародыше. Глаза открыты. Муть. Пузыри. Рядом барахтается Катя, её тянет на дно намокшая куртка.

Чуть дальше - лотерейщик. Он вцепился в остатки настила, на котором лежал наш рюкзак с едой и палаткой, и яростно молотил по воде ногами. Он не тонул, держась за плавучий мусор, но и плыть не мог.

Я рванул к Кате. Схватил её за шиворот, дернул вверх. Мы вынырнули, жадно глотая воздух.

- К берегу! - прохрипел я, указывая на крутой склон, заросший кустарником. - Быстро!

Мы гребли из последних сил. Течение пыталось утащить нас под завал из бревен, где наверняка застряли те бегуны, что упали раньше. Если нас затянет туда - конец.

Я оглянулся. Лотерейщик, поняв, что его плот несет не туда, бросил обломки и попытался допрыгнуть до нас, оттолкнувшись от бревна.

У него почти получилось. Когтистая лапа чиркнула по воде в сантиметре от моей ноги.

- Умри! - я вложил в ментальный удар всю злость, весь страх, всю энергию, что дал мне утренний споран.

Удар получился грубым, как кувалдой. Я не пытался его контролировать, я просто ударил по его мозжечку, заставляя мышцы сжаться в спазме.

Тварь скрючило прямо в полете. Он рухнул в воду бесформенным кулем и камнем пошел на дно.

В голове взорвалась сверхновая. Из носа хлынула кровь, смешиваясь с речной водой. Меня повело, но ноги уже коснулись дна.

Мы выползли на берег, кашляя и отплевываясь. Мокрые, дрожащие, жалкие.

Я упал на траву, глядя на реку. Остатки плота, наш ящик с едой, инструменты, теплые вещи - всё это кружилось в водовороте у завала, медленно уходя под воду или застревая в ветках, где уже копошились выбравшиеся бегуны.

- Мы всё потеряли... - прошептала Катя, стуча зубами.

- Мы живы, - огрызнулся я, утирая кровь с лица рукавом мокрой рубашки. - А это главное. Вставай. Здесь оставаться нельзя. Те, кто не утонул, сейчас вылезут на этот берег.

У нас остались только то, что было на себе. Мой поясной набор: нож, фляга, спички в гермопакете, топорик за поясом и малый рюкзак у Кати, в котором лежала аптечка и пара банок тушенки. Всё.

Ни палатки, ни сменной одежды, ни запаса воды.

Мы углубились в лес. Шли быстро, почти бежали, стараясь уйти как можно дальше от проклятой реки.

Лес здесь был другим. Старым. Очень старым. Деревья-исполины, стволы которых не обхватить и втроем, были покрыты толстым слоем мха. Подлеска почти не было, только папоротники высотой по грудь и мягкая пружинящая подстилка из хвои.

Здесь пахло сыростью, грибами и чем-то сладковатым, тревожным.

Через час быстрой ходьбы Катя начала сдавать. Она спотыкалась, дыхание сбилось. Ожоги, хоть и заживающие, давали о себе знать.

- Привал, - скомандовал я, хотя сам готов был идти до ночи, лишь бы подальше от воды.

Мы остановились на небольшой поляне. Солнце едва пробивалось сквозь кроны. Было тихо. Слишком тихо. В нормальном лесу птицы поют, насекомые жужжат. Здесь же стояла ватная тишина, нарушаемая только нашим сиплым дыханием.

- Что теперь? - спросила Катя, обнимая себя за плечи.

- Теперь мы пешеходы. Ищем ночлег. Желательно с крышей и стенами.

Мы двинулись дальше, но уже осторожнее. Я включил "радар" на минимум, экономя силы. Голова все еще побаливала после удара по лотерейщику.

Спустя полчаса я уловил запах. Слабый, едва различимый, но чужеродный для леса. Запах старого дыма и... гнили? Нет, не трупной. Запах помойки.

- Туда, - я махнул рукой вправо, где деревья расступались.

Мы вышли на просеку. Старую, заросшую, но все еще угадываемую дорогу. А в конце нее, на небольшом возвышении, стоял дом.

Это был не современный коттедж и не деревенская развалюха. Это был добротный сруб, потемневший от времени, с высокой двускатной крышей, поросшей мхом. Окна были узкими, похожими на бойницы. Вокруг дома - остатки частокола.

- Охотничий домик, - прошептал я. - И судя по виду, он здесь уже лет сто.

- Там кто-то есть? - Катя спряталась за моей спиной.

Я прислушался. Никаких ментальных сигналов. Ни страха, ни голода, ни ярости. Пустота.

- Проверим.

Мы подошли к дому. Дверь, массивная, дубовая, была приоткрыта. На пороге валялась пустая консервная банка. Этикетка выцвела, но надпись "Говядина тушеная" еще читалась. Наша, современная. Значит, гости здесь были недавно.

Я толкнул дверь ногой, держа топорик наготове.

Внутри пахло застоявшимся перегаром, грязным бельем и несвежей едой. Полумрак. Лучи света, пробивающиеся сквозь грязные стекла, выхватывали из темноты интерьер.

Здесь жили. И жили свиньи.

В центре большой комнаты стоял грубый стол, заваленный пустыми бутылками и объедками. На полу валялись матрасы, явно притащенные из разных мест - один полосатый, другой в цветочек, третий просто кусок поролона. Все грязные, в пятнах.

Но не это привлекло мое внимание.

В углу комнаты, ввинченные прямо в бревенчатую стену, торчали массивные рым-болты. К ним были прикованы цепи. Короткие, с наручниками на концах.

Под цепями на полу лежало тряпье. Женская одежда. Разорванная, в бурых пятнах засохшей крови. Бюстгальтер, джинсы, какое-то легкое платье.

- О боже... - выдохнула Катя, зажимая рот рукой.

Я прошел дальше, стараясь не наступать на мусор. На столе, среди бутылок, лежал нож. Хороший, охотничий, но с обломанным кончиком. Рядом - колода карт и пепельница, полная окурков.

Я провел пальцем по столу. Слой пыли небольшой. Неделя, может две.

- Это просто... падальщики.

- Они убили её? - Катя кивнула на разорванную одежду.

- Или её, или их. Тут одежды на троих хватит. Развлекались.

Я почувствовал, как внутри поднимается холодная волна брезгливости. Я не моралист. Я сам убил человека ради машины. Но это... Это была бессмысленная, пьяная жестокость тех, кто почувствовал безнаказанность.

- Они ушли? - спросила Катя.

- Ушли, - я поднял с пола гильзу 12-го калибра. - Но обещали вернуться. Запасы не тронуты, вон в углу ящики стоят. Скорее всего, ушли на рейд или за новой... добычей.

- Мы останемся здесь?

Я посмотрел на темнеющее небо за окном, потом на цепи в углу, потом на Катю, которая едва держалась на ногах от усталости.

- Да. На одну ночь. Двери здесь крепкие, стены толстые. Забаррикадируемся.

Я подошел к ящикам в углу. Вскрыл один монтировкой. Тушенка, макароны, блоки сигарет, несколько бутылок водки.