В итоге главой околотка стал наш общий знакомый столоначальник Павел Ильич Кондратьев. Савельев о чём-то с ним долго беседовал — видимо, вводил в курс дела в отношении меня. Также меня наградили медалью «За усердие». Такими же медалями наградили братьев Емельяновых и Ивана. Хоть он и отбрёхивался, что он, дескать, ни при чём, но мы его тоже включили в список отличившихся.

После всей этой истории Савельев смотрел на меня уже совершенно иначе. Стал обращаться «Ваше благородие». Он, естественно, был не дурак — всё понимал, что что-то во всём этом не так, но выразить не мог. В итоге, думаю, он решил, что меня прислали откуда-то с самого верха, чтобы навести порядок изнутри, и больше с расспросами не лез, да и стал вести себя так, как будто я намного превосхожу его в звании. Историю с газетами он тоже не забыл — естественно, он понимал, что это я провернул, как же понимал, что становился моим человеком. К себе он перетянул братьев Емельяновых не только потому, что я попросил — просто они оказались действительно толковыми мужиками, с которыми можно было работать. Кроме того, через Савельева теперь можно было и других людей устраивать. Что впоследствии и произошло.

Савельева и Кондратьева я пригласил на открытие ресторана и банкет по случаю повышений в званиях — ну и вообще. На самом деле открывалось казино, но открыто говорить об этом не следовало — казино всё-таки было незаконным предприятием. Также послал приглашения доктору и Лене — в общем, ожидалась большая гулянка. Сейчас наводили последний лоск.

Как-то постепенно у нас организовалось что-то вроде биржи труда. Фома отвечал за сортировку и трудоустройство уголовников, особенно тех, кто недавно откинулся. Бывали и конфликты — многие не понимали, что происходит, пытались сколачивать свои банды, грабить, но их быстро и жёстко ставили на место. Самые непонятливые отправлялись на Митрофаньевское. Лавра уже превратилась в большую физическую силу — по сути, у нас было несколько сильных и вооружённых отрядов: малолетки-помощники и разведчики, среднего возраста боксёры, бывшие отставники-военные и уголовники. Хотя все они не были единым ядром — я специально развёл их по разным бригадам и специализациям.

Трудоустроили и баб. Открыли что-то типа школы, где те женщины, которые знали грамоту — а таких было довольно много — за еду и копеечку учили других. Но ситуация была такая, что это всё было в добровольно-принудительном порядке для детей — они не могли отказаться, иначе бы выхватили от людей Прокопа. Была жёсткая дисциплина. Руководителем школы поставил мать Сашки — Катерину. С ней у нас даже завязался небольшой роман — вернее, она сама добровольно направилась ко мне в служанки. Ну и завертелось. Мне понравилось, что она при первой возможности зарабатывать деньги нормально, а не сладким местом, этой возможностью воспользовалась. В школе учили не только грамоте, но и другим языкам, особенно французскому и немецкому. В качестве учителей часто выступали старые проститутки, которые доживали свой век в лавре, уже не имея возможности зарабатывать старым ремеслом.

Со своим стряпчим Аристархом я тоже имел разговор. Сразу сказал ему искать толковую молодёжь. В итоге получилось так, что пристроили туда Сашку Хромого, которого пришлось жёстко обломать — ведь он уже мнил себя великим боксёром, а тут бумажки перебирать. Но, начав прилично зарабатывать, изменил своё мнение, хотя тренироваться не бросал. В итоге с Аристархом приняли решение отдать его в гимназию. Он был грамотный, но требовалось дополнительное образование прежде чем слать его в университет. Поэтому с ним бабы занимались отдельно так, что свободного времени у него не было вовсе. Я потом узнал, что если бы он, например, не прошёл по баллам в гимназию, то мы могли его направить в частный пансион, где он бы получил образование и смог бы стать юристом.

Боцман

На следующий день после перестрелки, когда увезли трупы и закончились дела со всеми службами и репортёрами, я вместе с Фомой, Панкратом и Иваном отправился навестить нашего нового морского друга. В подвале пахло сыростью и застоявшимся воздухом. Тусклый свет керосиновой лампы бросал пляшущие тени на каменные стены.

— Ну что, очухался, морячок?

Тот поднялся с деревянных нар и хмуро, но без страха посмотрел на нас. Левая нога была туго перебинтована, на лице застыло упрямое выражение — я видел таких в тюрьмах, если идейный, то сломать такого очень трудно. Как мне показалось, он не очень понимал, где находится. Может, думал, что это гауптвахта или околоток.

— Ты вообще понимаешь, где ты находишься, браток?

Тот обвёл глазами нас, камеру. На момент его взгляд расфокусировался — вспоминал последние события, перестрелку и как его волокли в подвал лавры. И медленно кивнул головой.

— Раздевайся полностью.

Тот замер.

— Не испытывай наше терпение.

Моряк вздохнул и стал стаскивать рубаху. Подштанники у него и так были разрезаны, чтобы забинтовать ногу. Морщась и прихрамывая, он остался стоять голым в камере. На теле виднелись старые шрамы — видно, драться приходилось не раз. Мужик он был здоровый — крепкий детина, высокий, широкомордый, с лихими усами с загнутыми вверх кончиками и волнистыми волосами. На предплечье синела татуировка — якорь с цепью. Прямо гроза баб, подумал я.

— Ведите его в комнату.

— А ты, — я посмотрел на него презрительно, — если что-нибудь выкинешь, я тебе колени прострелю.

Когда Фома с Панкратом привели его в допросную и усадили на стул без сиденья, прикрепив ноги и руки ремнями, вставив пальцы в специальные зажимы, чтобы ладонь лежала на плоскости и пальцы были расставлены в стороны… Также на стуле имелись специальные ремни, которыми можно было закрепить голову. А под стулом стояло ведро.

— Штормит, братцы… что это за дьявольщина такая? — не выдержал моряк, его голос дрогнул впервые, когда я начал раскладывать инструменты, которые закупил в специальном магазине для врачей. Тут были скальпели и пилы, всевозможные щипцы, шприцы и иглы — всё это сверкало сталью и не предвещало ничего хорошего. Металл позвякивал о металл — зловещая музыка, которая заставляла нервы натягиваться как струны. Вспомнил, как украинцы нашим пленным саморезы завинчивали в суставы пальцев. Было тут и ручное сверло.

Я, вместо ответа, надев белый халат, взял стул рядом и уселся напротив него, а Иван, привычно разложив письменные принадлежности, приготовился записывать показания.

— Ну что, морячок, рассказывай всё: фамилия, имя, откуда, в каких тайных обществах состоишь. Подробно, с самого начала.

— Какие там тайные общества, бес вас дери! Вы кто такие вообще?!

Тут в разговор включился Фома, его голос звучал почти дружелюбно, но в глазах плясали жёсткие огоньки:

— Ты, браток, слушай, что тебе старшие говорят. Ты у нас одного убил, другого ранил. За это ответить придётся.

Панкрат же молча скрипнул костяшками пальцев — он предпочитал действие словам, и моряк это почувствовал.

А я тем временем подключил динамо-машину, которую купил у гальваников, как тут называли электриков. И началась старая как мир игра, которая называется «исповедоваться на ТАПе». В будущем это будет полевой телефон. Причём, как правило, человека бьют током независимо от того, говорит он или нет. Хуже всего, когда прикрепляют электроды к гениталиям. Есть ещё крайний вариант — это когда под ногти вводятся металлические иглы и электроды примыкают к ним. В некоторых случаях крепят на зубы.

Морячок потёк быстро, но не из-за боли — такой, как он, мог бы вытерпеть очень много, а скорее из-за страха и непонимания. Он привык к кулачным боям и холодному оружию, но эта дьявольская машина была ему незнакома — казалось, что сама преисподняя пришла за ним, выкручивая мышцы. Он впервые в жизни столкнулся с силой и, как он потом выразился, безграничной анархичностью, которая поразила его. Он просто понял, что нас, и меня в частности, не сдерживают никакие рамки. И поскольку он был таким же, то прекрасно знал, что с ним может в итоге произойти.