— Что встали! — рявкнул я на малолеток. — А ну, подошли сюда! Что смотрите — надевайте перчатки, разбивайтесь на пары.

Перчатки, конечно, были им великоваты, но ничего — надо будет заняться этим в самое ближайшее время. Посадить баб, и пусть шьют двух размеров: детские и взрослые. И плотнее их надо делать — а то эти сбились уже, и что в перчатке, что без перчатки почти одинаково. И бинты надо тоже — мы-то уже наматываем обычные тряпки типа портянок, но нужно нагрузить баб, чтобы начали делать.

— Давай, Малыш, засекай им по полторы минуты раунд.

Так началась эпоха бокса в России с маленького подпольного клуба. Позже поставили туда подвесные умывальники, обставили всё. Повесили мешки, сделали скакалки. Бегать особо было негде, да и не принято это было, хотя малые носились только в путь. Дыхалку развивали с помощью бёрпи — название было смешное, но быстро вошло в обиход.

Этот зал бокса, который открылся на Сенной, стал первым и долгое время был культовым местом. Задач, которые он решал, было несколько. Во-первых, это ставки и бои за деньги. Желающих было много, но смотреть на размахивающих руками крестьян было не очень интересно — но для разогрева сходило. А дальше уже шли профессиональные бойцы. Малыш послал письма и телеграммы своим — приехали люди из Новгорода и других мест, начало складываться полноценное сообщество. Под Малышом уже ходило около двадцати человек. По сути, это была моя личная гвардия профессиональных бойцов. Они и так дрались хорошо, но с техникой бокса их навыки стали выше на голову. В дополнение к этому начали заниматься борьбой, вернее боевым самбо. Для этого пошили специальные шлемы, как были у нас. Потому что моя задача была сделать универсалов, чтобы могли работать ногами, локтями, коленями, головой. Плюс броски, захваты и тому подобное. Работе с оружием я их учил уже в закрытом порядке, так же как и Панкрата и его людей.

Малолетки тоже быстро росли. Почуяв силу и поучаствовав в нескольких стычках, им захотелось большой крови. Поэтому под руководством Прокопа, который тоже активно занимался у нас, стали совершать набеги на апашей и в рабочие кварталы Петербурга — не раз заглядывали к тем же фризовским, от них перепадало даже взрослым. Но цель была именно залётные апаши. Про них надо рассказать подробно.

У обывателя может сложиться впечатление, что дореволюционная Россия и Петербург — это сплошные балы, лакеи, юнкера. Ничего подобного. Город терроризировали банды хулиганов — так называемых апашей, преступность была страшная. Само слово «апаши» — это искажённое «апачи», индейцы апачи. Вся эта тема пошла из Франции, из Парижа, куда привозили индейцев в человеческих зоопарках. Тогда по всей Франции колесило «Шоу Дикого Запада Буффало Билла», молодёжь стала зачитываться романами Майн Рида и Фенимора Купера, а среди обывателей набирали популярность байки о хитрости и жестокости индейцев. Но больше всего индейской эстетикой прониклись городская криминализированная молодёжь, которая и стала величать себя «apaches» — то есть «апачи».

В моду апашей вошли жёваные, колышущиеся на ветру рубахи с широким открытым воротом и яркие шарфы-повязки на шею. Кроме того, парижскому апашу, стремящемуся быть модным, непременно нужны кепка и начищенные до зеркального блеска остроносые штиблеты.

Когда наконец апаши окончательно стали досаждать парижанам, наличие подобного гардероба могло стать поводом для ареста или избиения полицейскими.

Визитной карточкой разбойников стало универсальное орудие, которое так и называется «апаш». Оно представляет собой револьвер без ствола, совмещённый с кастетом и откидным ножом. Хотя такой изысканный инструмент был доступен далеко не многим. Другой приметой романтизации стали татуировки — некоторые апаши делали татуировки с изображением гильотины и подписью: «Моя последняя прогулка» либо «Вот как я закончу свои дни»; другие — в виде кольца из точек вокруг шеи и надписью: «Палач, руби по пунктирной линии». Так апаши нагнетали ореол романтичного трагизма своей жизни, свой статус «отверженных».

Увы, напасть бандитизма стала проблемой не только французской столицы, но, как отмечалось выше, оказалась и бичом Петербурга. Первоначально петербургские шайки подростков были оригинальным явлением — не имевшие заработка шалопаи, юные пропойцы и подонки со дна общества стали сбиваться в стайки, которые давали им опору, ощущение места в жизни и определённой защищённости. Бойко развивавшийся Петербург, цветущий блеском ресторанов, императорских театров и театров-садов, богемным кабаре и чудесными синематографами, одновременно наводнялся новым населением, отличавшимся враждебностью к его быту и блеску и неустроенностью своего положения. На фоне роста красоты и благосостояния Петербурга развивался в тени его парадных сторон и преступный мир. Свои ресурсы он черпал в съезжающихся в город на заработки крестьянах, в оседающих в нём рабочими новых горожанах, в промышляющих «эксами» революционерах, в приезжающих «на гастроли» преступных группах и в уже существующей криминальной инфраструктуре столицы.

Если обыкновенная преступность живёт чаще всего ради наживы и каких-то конкретных целей, то хулиганство — это преступление, не имеющее цели: оскорбление, избиение или убийство, жертвой которого чаще всего становятся совершенно случайные люди. Поэтому представителей криминального мира можно условно разделить на две разные и порой диаметрально противоположные категории: профессиональные преступники и хулиганы. Для первых криминальная деятельность — способ заработка и образ жизни, вторые же склонны к преступлениям без всякой материальной мотивации — из озорства или в пьяном виде.

Отношение к жертвам также было разным: профессиональные преступники считали физическое насилие, особенно убийство, делом неприятным, низким и грязным; а в хулиганской среде, напротив, избить или убить человека считалось делом обычным и даже почётным или изысканным. Юные бандиты стали напастью для добропорядочных горожан, и с тех пор газеты запестрели заметками об их жизни и повадках. Редкий номер обходился без рубрики «проделки апашей», которую публикует, к примеру, «Петербургский листок». Повсюду только и видны заголовки об апашах и хулиганах. Постепенно именно термин «хулиганы» стал набирать популярность — это ещё одно наименование характерной публики, только уже английское. Британию подобная напасть тоже не обошла стороной. Слишком бурно разраставшееся рабочее население Петербурга тоже служило ресурсной базой для криминального мира. Зачастую вчерашним крестьянам нелегко было адаптироваться к городскому быту, и они сохраняли многие сельские привычки.

Проблему парадоксально усугубляла промышленная модернизация — в начале века на заводах стали появляться поточные линии, при которых квалификация рабочего не играет той роли, что раньше. Поэтому всё больше непрофессиональных работников и женщин находят места в промышленности. В результате на Выборгской стороне, за Невской и Нарвской заставами нередким явлением стали семьи, где работают оба родителя — часто взрослые пропадали на работе, по делам или в питейных, а десятки тысяч детей на окраинах оставались на весь день без присмотра. У многих не было отцов, матери работали на фабриках, в прачечных или в услужении.

Наконец, особую группу беспризорников составляли ремесленные ученики, «мальчики» из трактиров, портняжных мастерских, парикмахерских и т. д. Утомляясь от тягот работы или злоупотреблений хозяев, они бежали на улицу и пополняли ряды беспризорников. Городские власти активно создавали для беспризорников приюты и детские дома, открывали народные дома и чайные, стремились устроить досуг молодёжи и рабочей детворы, но население Петербурга увеличивалось слишком быстро (за первые пятнадцать лет XX века — с 1,5 миллиона до 2,3 млн), чтобы проблема беспризорности, детской преступности и нищенства могла быть эффективно решена. И неприкаянные юные ребята 12–20 лет всё чаще оказывались предоставлены самим себе и сбивались в стаи.