— Да это же целая наука выходит!

— А то! Считай меня профессором соблазнения. Так вот, если не наделаешь каких-то фатальных ошибок… Да успокойся, всё нормально будет! Ты просто напряжён, ты весь в голове. Понимаешь, о чём я?

— Примерно…

— Ты постоянно в голове прогоняешь всякие сценарии: «А что, если так?», «А если откажет?», «Как я буду выглядеть?»…

Доктор аж вскочил:

— Да откуда вы знаете?!

И тут же обречённо опустился на стул:

— Да, всё так.

— А какое лекарство от этой болезни?

— Лекарство? От этого есть лекарство?

— Есть! Называется «действие». Это помогает лучше всего — просто надо действовать и не думать. Решительность! Дамы такое любят. Наш девиз — слабоумие и отвага!

Тут уж доктор не выдержал и захихикал.

— И последнее, — сказал я, уже вставая и подталкивая доктора к выходу. — В конце ужина ты уже должен держать её руку в своих и что-нибудь рассказывать, уже можно про себя. Не забывай постоянно касаться её. И главное — в конце ужина зови её к себе.

Доктор аж подпрыгнул:

— Как это?! Так сразу?

— А что, хочешь свадьбы дождаться? Не теряйся! — произнёс я по слогам. — Она хочет, ты хочешь — чего тянуть? Откажет — так откажет. Вообще не думай об этом и ничего не бойся. Будь на кураже! Смелость города берёт.

Всё, вперёд!

Я вытолкнул его в коридор и громко позвал:

— Лена!

Потом, вспомнив, наклонился к уху доктора и скороговоркой произнёс:

— И ни в коем случае не признавайся ей в любви!

Доктор даже удивиться не успел — Лена тут же вышла из палаты. Я подтолкнул доктора к ней, а сам направился к выходу, за спиной подмигивая Лене и показывая большой палец. Уже уходя, увидел, как он взял её за локоток и что-то говорит.

Ну и славно, подумал я. Хоть что-то хорошее в этом мире уже сделал.

Иван Сычев

А сам направился на Сенную.

— Кошелёк или жизнь! — я подкрался к Ивану, тыкая его пальцем в спину.

Тот дёрнулся, схватился за кобуру и развернулся.

— Чтоб тебе лопнуть! Ну и шутки у тебя! Фух, аж взмок весь.

— Не трухай. Как дела?

— Да нормально. Пойдём что ли, обход сделаем.

Я заметил мальчишку, но подал ему знак — мол, потом, когда Иван отвернулся.

Пока шли, Иван рассказывал про себя, про службу.

— А почему в следователи хочешь перевестись?

— Ну как же — и зарплата другая, да и статус. Что я сейчас имею? Даже нижнего чина нет. Что мне с того?

— А как ты вообще к этому относишься? Ко всему?

— К чему?

— Ну к преступникам там, к революционерам?

— А что?

Я заулыбался:

— Да ништо, — передразнил я. — Что ты во мне прямо шпика какого-то видишь?

— Так ты шпик и есть! Ты себя в зеркало видел? Я что, слепой, что ли?

— Хех, тебя не проведёшь!

Иван нахмурился:

— Что, правда шпик, что ли?

— Да какой я шпик, Иван! Был бы шпиком — загримировался бы получше. Да и за кем мне следить? За тобой или за Савельевым?

— А если и так? Грозно прищурился он.

— Да кому вы нужны! — рассмеялся я. — Ты не обижайся. Все мы люди маленькие, и заботы наши там… — я кивнул подбородком наверх, — до одного места.

Иван снял фуражку и почесал голову.

— Что правда, то правда…

Уже на подходе к лавре чувствовался запах — местечко, конечно, мама дорогая. Постепенно собирал информацию об этом месте, общался с людьми.

Бизнес, который вёлся на Сенной площади, назвать цивилизованным было трудно. Продукты здесь отгружали покупателям прямо с возов. Телеги могли не вывозиться с площади неделями до полной распродажи товара. А территория фактически не убиралась, распространяя по окрестностям аромат от перегнивших овощей и фруктов. При этом Сенная стала местом притяжения бедноты, о которой современник говорил, что она «с лёгкостью могла достать копейку». Поэтому приличная публика из доходных домов Вяземского очень быстро съехала. Однако князь в доходах не потерял, поскольку его недвижимость оказалась востребована предприимчивыми теневыми дельцами Сенного рынка. Они стали брать в аренду эти помещения, где устанавливали многоярусные нары, делили пространство «на углы», а затем сдавали их бедноте всего за 20 копеек в месяц. При этом главный свой бизнес эти дельцы делали не на субаренде, а на торговле спиртным в ночное время, ростовщичестве, скупке краденого и проституции.

В результате уже довольно скоро в 13 доходных домах Вяземского разместилось до 10 тысяч представителей петербургской бедноты. Этот уголок города превратился фактически в мини-государство со своими законами, лидерами и собственной моралью. Он-то и получил название «Вяземская лавра», соединив в этом топониме фамилию владельца и ироничный намёк на то, что нравы в нём были отнюдь не монастырские.

Вяземская лавра — простые люди её также называли Вяземка — являлась не только местом проживания представителей социального дна, но и ключевым центром петербургского люмпен-бизнеса в прямом смысле этого слова. В одном из её корпусов, Корзиночном флигеле, изготавливались корзины едва ли не для половины Петербурга. По соседству размещались артель факельщиков, обеспечивающая сопровождение траурных процессий, и артель нищих, имевшая строгую иерархию с чётким распределением зон трудовой деятельности её членов. Рядом, в Тряпичном флигеле, велась сортировка тряпья и хлама, собираемых на задних дворах домов по всему Петербургу. Лучшие находки из числа не сильно заношенных предметов гардероба здесь же стирались, штопались, сушились и поступали в продажу как новые.

— Пироги будешь?

— С ливером?

Иван хохотнул:

— Бери, не пожалеешь.

Я подозрительно посмотрел на него, но есть хотелось. Взяли по несколько разных пирожков, кваса, отдававшего кислятиной, и сели на грязные лавки под навесом в тени. После того как утолил первый голод, спросил:

— А чем это так воняет?

Иван посмотрел на меня, отхлебнул кваса и начал свой рассказ:

— Вон там, за «Козлом», находится небольшое отгороженное пространство в виде отдельного дворика, где помещалось гусачное заведение.

— Подожди, что ещё за «Козёл»?

— Пустая хата, где дворники да прочий управный люд дубьём нерадивых уму-разуму учат.

— Да уж, весело у вас тут. Ладно, продолжай — что за заведения такие?

— Гусачных заведений в Вяземской лавре было два, теперь же осталось только одно, на противоположном конце, у Сенной площади. Но знаешь ли ты, что такое гусачное заведение? Ты, конечно, видел здесь те грязноватые лотки, на которых продаются печёнки, рубцы да студень и тому подобные закуски. Всё это приготовляется в гусачных заведениях. Но как приготовляется!

Если бы ты смог вынести эту убийственную вонь и зашёл в огороженный дворик, весь в прогнивших досках, пропитанных кровью, то первым делом увидел бы несколько огромных чанов. Один из них наполнен кровью, другие — бычачьими внутренностями, из третьих торчат бычачьи головы, в четвёртых — груда ног и хвостов. Несколько работников в перепачканной и заскорузлой одежде трудятся над этими чанами, сортируют внутренности, рубят топорами головы и кости и таскают всё это в стряпную. Тут же на железных крюках, вбитых в кирпичную стену, висят несколько бычачьих туш, с которых стекает кровь в одно общее корыто.

В настоящее время, когда одно из этих заведений уничтожено по причине крайнего неряшества, на промозглой стене его видна ещё, по прошествии трёх лет, всё та же кровь, столь въевшаяся в кирпич и так крепко запёкшаяся, что её не смыли ни снега, ни дожди петербургские, ни людские усилия. На дощатой настилке дворика стоят огромные лужи крови и валяются ненужные внутренности, рядом с которыми тут же на навозе лежат и пригодные в виде языков, гусаков, хвостов и прочего.

Несколько голодных, полуодичалых собак, словно шакалы, понуро лакомятся непригодной в дело пищей, тычут заалевшие морды в кровавые лужи, лакают оттуда языком и ведут войну с кошками, являющимися с той же целью. А по ночам, откуда ни возьмись и неизвестно с какой целью, наползает сюда целое воинство крыс, в изобилии плодящихся по окрестностям. Летом, особенно в знойные дни, тут кишат мириады больших зелёных и серо-жёлтых мух, так что в воздухе стоит такое жужжание, словно бы сюда слетелось множество пчелиных роёв.