– Опять нализался?

– Пошла к чёртовой матери, – сказал товарищ Иванов тем же тоном. – Видишь, совсем с ног сбился. Пошла к чертям спать.

Ведомственная супруга, видимо, встала с кровати, чтобы открыть дверь, и в одной ночной рубашке долго выдержать в передней не могла. Товарищ Иванов намеренно долго стал стаскивать с себя сапоги и отскребывать налипшую на них грязь, влез в туфли и стал стаскивать мундир. Супруга, поёжившись от холода, спросила:

– Ну, что нового?

– Завтра сама узнаешь то, что полагается узнать. Пошла к чертям!

Супруга кинула косвенный взгляд на неопределённые контуры портфеля и решила в дальнейшие нежности не пускаться. Когда она ушла, товарищ Иванов разгрузил свой портфель, порылся в кухонном шкафчике, где обнаружил два солёных огурца и кусок холодной дичины, уселся за стол и стал размышлять. Это занятие было, однако, прервано довольно неожиданным для товарища Иванова образом – он как-то незаметно для самого себя положил голову на стол и заснул сразу.

Ведомственная супруга, услышав сдержанный храп товарища Иванова, просунула в кухню свой востренький носик. Потоптавшись немного у двери, она пошла в переднюю, надела пальто, в квартире было довольно холодно, вернулась в кухню, присела за стол, допила водку и доела закуску. У неё на языке вертелся целый ряд тонких и дипломатических вопросов, но задать их было некому. Товарищ Иванов спал, как убитый.

Высадив из машины товарища Иванова, бывший Степаныч поехал куда-то дальше, избегая центральных улиц города и рискуя сломать машину на ухабах окраины.

После окраинных улиц пошли какие то просёлки, очень скупо освещённые светом тусклой луны, нырявшей за тяжёлые осенние тучи. Потом машина выехала на что-то вроде шоссе, потом свернула на какую- то лесную тропинку, и тут бывший Степаныч обратился к Ваньке и Ваське с чем-то вроде речи, содержание которой сводилось к следующему:

– Так что, вот, лоботрясики, мы подъехали к гражданскому аэродрому – это где стоят самолёты, понимаете? На этом аэродроме стоит сейчас только один. Нужно его взорвать. Ты, Ванька, оставайся здесь, у машины, только не в ней, а около, за деревом. И никого к машине не подпускай. Если кто нибудь появится – отгони, только старайся говорить басом, а то у тебя козлетон какой-то. Если будет лезть дальше – стреляй без никаких. Мы вернёмся минут через десять-пятнадцать. А ты, Васька, возьми вот это. – Степаныч достал из авто спинной мешок и из мешка коробку, весом килограмма в два-три. – Это бомба. Видишь, вот тут такая палочка? А тут проволока. Эту бомбу ты прицепи к самолёту, как там тебе будет удобнее. Потом, но только потом, поверни эту палочку вот сюда. Понял?

– Чего тут не понять! А попробовать можно?

– Вот, я тебе попробую! Если этот рычажок защёлкнуть, бомба разорвется через пять минут. Понимаешь?

– Чего тут не понять?

– Значит, пошли. Возьми с сиденья одеяло, там забор из колючей проволоки. Сможешь перелезь?

– Я-то?

– Ну да, ты, кто же больше?

– Это раз плюнуть…

– Пошли!

Бывший Степаныч ориентировался в темноте, как летучая мышь. Минут через пять ходьбы по лесу путники, действительно, натолкнулись на довольно небрежный забор из колючей проволоки. Где-то в полуверсте светился огонёк – это была комендатура аэродрома. Он почти не охранялся, так как только раз в неделю на нём приземлялся очередной пассажирской самолёт, остальное время аэродрому была представлена полная возможность зарастать бурьяном. Сейчас, где-то в темноте, ещё невидный путникам, должен был стоять самолёт генерала Буланина, на аэродроме НКВД спуститься было невозможно.

– Тут может быть и часовой, держи пистолет наготове. Вот тебе сумка с бомбой. Так не забудь, раньше привяжи её проволокой к самолёту и только потом поверни эту палочку. Понял?

– Чего тут не понять?

Васька закинул рюкзак за плечи, прошёл вдоль забора до первого столба, положил одеяло на землю, это ни к чему. “Вот посмотрите, как я сигану,” – и с ловкостью беспризорной обезьяны, прошедшей высшую школу акробатики, перемахнул через забор.

– Не сбейся по дороге обратно. В случае чего, смотри на огонёк, вот тот, а я тут, если будет нужно, зажгу папиросу.

– Ладно, – мужественным тоном сказал Васька и исчез в темноте.

Самолёта пока что видно не было. Но пройдя шагов сто, Васька заметил его неясный силуэт. Васька замедлил шаги, нет ли часового? Часового видно не было. Дальше Васька всё-таки двинулся ползком, вглядываясь в темноту и прислушиваясь к шорохам ночи. Его звериный слух скоро установил наличие часового. Тот шагал то вокруг самолёта, то вперёд и назад. Васька проверил пистолет. Подползши поближе, он кое- как стал различать и скучающий силуэт часового. Продвигаясь ещё дальше на животе, Васька скоро очутился под самолётом и, памятуя суровые наставления бывшего Степаныча, привязал бомбу почти у самой кабинки, щелкнул рыжачком и стремительно пополз назад. Пять минут ничего не говорили его воображению, задерживаться всё-таки не хотелось. Шагов через сотню Васька поднялся и, пригнувшись, побежал к забору, от времени до времени оглядываясь на огонек комендатуры, чтобы не сбиться с направления. За забором мелькнул еле заметный огонёк папиросы и раздался тихий свист. Тем же способом Васька снова перемахнул через забор и в тот момент, когда он спрыгнул на землю, с аэродрома раздался грохот взрыва.

– Здорово, Васька, шоколадку получишь, – сказал бывший Степаныч.

– Вот, подумаешь, невидаль!

Покончив со своими деловыми разговорами, генерал Буланин приказал повести себя в отведённые ему покои. Отведённые ему покои, предназначенные для самых крупных сановников, помещались в том же доме №13 и состояли из небольшого кабинета, спальной и ванной, в которой теоретически должна была бы быть и горячая, и холодная вода. Не было ни той, ни другой. Горячая, вообще, была только случайно, а холодную испортил пожар. Обе комнаты претендовали на вкус и комфорт, но были безвкусны и убоги. Все окна были заделаны тяжёлыми решётками, и на генерала Буланина это и до сих пор производило гнетущее впечатление: решётки, часовые, пропуска… Было, приблизительно, такое же ощущение, какое всегда переживал товарищ Медведев, входя в отдел картотеки: да, стальные двери ему подчинены, а вдруг они захлопнутся как-то сами по себе?

Провожавшему его коридорному генерал Буланин приказал доставить из буфета ужин: салат, бифштекс и бутылку Абрау Дюрсо. Когда коридорный вышел, генерал Буланин ещё раз осмотрел обе комнаты, удостоверился в том, что его личный багаж стоит тут же, сел в кресло и закурил папиросу. На лице генерала Буланина, не наблюдаемом никем, выразилось предельное отвращение. Да, конечно, ошибся. А назад дороги нет. Да, конечно, с одной стороны это всё-таки лучше эмигрантского прозябания, но, с другой стороны, эмигрантское прозябание казалось потерянным раем: не всегда были деньги на бифштекс, но никогда не было ощущения стальной двери, которая может в любой момент захлопнуться навсегда. Всё-таки из заграницы, из эмиграции он представлял себе всё это несколько иначе. Да, особенных иллюзий не было, но реальность оказалась ниже всякого отсутствия иллюзий. Грязь, нищета, голод, страх – и на этом только несколько тысяч привилегированных людей едят бифштексы и стоят перед стальной дверью, а вдруг она захлопнется сама по себе и навсегда?

Генерал Буланин вспомнил свое старое привилегированное положение до революции. Как всё было великолепно и как всё было прочно. Или казалось прочным? Поместья, гвардия, Двор, карьера… Прочным всё это, впрочем, не оказалось. Что теперь? Теперь он, генерал Буланин, из старой дворянской семьи, будет гоняться за Валерием Светловым, тоже из старой дворянской семьи, за почти соседом по губернии, отца которого в свое время генерал Буланин знал хорошо: был земским деятелем, слегка либерального направления, хорошим сельским хозяином и вполне приличным человеком. Почему, собственно, генерал Буланин сейчас должен гоняться за его сыном?