– А что она в бреду говорит?

– О каких-то бабьих делах… Всё какая-то Дунька фигурирует…

– Можете идти, – сказал Берман.

Врач изысканно поклонился и, семеня ножками, бочком продвинулся к двери.

Когда он исчез, товарищ Берман, своей обычной крабьей походкой, прошёл в кабинет товарища Медведева. Там, как почти всегда, сидели какие-то партийные вельможи с докладами, как всегда, партийные вельможи прервали свою беседу на полуслове, как всегда, спешно и конфузливо стали собирать разложенные по столу бумаги, и когда один из них несколько замешкался, товарищ Берман остановил на нём свой холодный насекомый взгляд. От этого взгляда замешкавшийся партийный вельможа стал суетиться ещё больше и, наконец, почти не скрывая своего раздражения, скомкал все свои бумаги и в таком скомканном виде засунул их в портфель.

Когда вельможи ушли, товарищ Берман сел в ещё тёплое от одного из них кресло.

– Ну-с, какого вы мнения обо всём этом, товарищ Медведев?

Вид у товарища Медведева был тоже не очень свеж. Как будто кто-то вытопил часть накопленного им жира, и под глазами образовались мешки.

– Я полагаю, товарищ Берман, что мы попали на очень хорошо сколоченную организацию и что центр этой организации находится вне пределов СССР.

– Почему вне пределов?

– Если бы он находился на моей территории, я бы о нём знал.

– Так где же он, по-вашему, находится?

– По всей вероятности, на китайской территории и, по ещё большей вероятности, где-то на заимке папаши вот этой самой Дуньки, о которой, кстати, всё время бредит товарищ Гололобова.

– Вы приказали записывать её бред?

– Точно так. Пока ничего особенного.

– Прикажите принести эти записи мне.

– Слушаюсь.

– Однако, например, наш охотничий заповедник находится на вашей территории…

Медведев пожал своими тучными плечами.

– Совершенно верно. Но есть все основания полагать, что этот центр великолепно оснащен технически, не даром там профессора сидят. Наш егерь исчез совершенно бесследно, – Медведев ещё раз пожал плечами, – говоря откровенно, я этого понять не могу – три человека и шесть лошадей. Ведь не иголка же, в самом деле?

– Единственное разумное объяснение – это, что там где-то в тайге есть очень хорошо скрытое убежище. А, может быть, есть и иные объяснения.

В последней фразе Бермана Медведеву почудилось нечто вроде иронии, хотя Берман никогда не прибегал ни к каким художественным оборотам или интонациям речи.

– Какие могут быть ещё? Я бросил на поиски восемьсот человек и десять геликоптёров. Ничего. Установлены следы до берега ручья и больше ничего.

– А куда впадает ручей?

– Об этом, товарищ Берман, мои люди сами догадались. Ручей впадает в проточное озеро. На нём есть остров. Остров покрыт мелким кустарником и уже осмотрен с геликоптёра. Где-то есть убежище. Должно оно быть. Я отозвал своих солдат. Мобилизовал около сотни профессиональных таёжников, знаете, охотников, контрабандистов, золотоискателей, вот из этой самой публики… Обещал фунт золота… Теперь разъезды сняты. Авиация снята. Посланы сто таёжников, и они там будут ждать. Они подкараулят.

Берман понимал, что Медведев не имел никакой возможности приказать восьмистам человекам не заметить беглецов из Лесной Пади. Из восьмисот четыреста проболтались бы наварное.

Берман всё-таки пожал плечами:

– Тайник? Для шести лошадей?

– Отчего нет? Могут быть закамуфлированные пещеры.

В пещерах Берман не понимал ничего. Он, конечно, знал, что существуют и пещеры, но, как истинно городской человек, как-то предполагал, что они, если и существуют, то только для демонстрации их туристам.

– Во всяком случае, – продолжал Медведев, – я полагаю настоятельно необходимым дойти до конца, накрыть этого Дунькиного папашу в его собственном гнезде.

Берман вопросительно поднял брови.

– Вот, извольте посмотреть, – Медведев подвинул к Берману лежавшую на столе карту. Берман подумал о том, что тема об этой карте, вероятно, уже обсуждались Медведевым вместе с только что исчезнувшими из кабинета вельможами.

– Вот, пожалуйста, – продолжал Медведев. – Есть только три места, в пределах вероятного радиуса, только три места с озером, рекой и заимкой. Нужно бросить три парашютных отряда…

– Это будет, собственно говоря, нарушение территориальных прав… – сказал Берман и сейчас же понял, что он проговорился: он привёл довод против парашютных отрядов, довод, который, совершенно очевидно, ни в глазах Медведева, ни в его собственных глазах, не имеет абсолютно никакой ценности. И, следовательно, как-то, пусть и мельком, показал, что эта экспедиция ему, Берману, почему-то нежелательна… Медведев вопросительно поднял брови…

– Конечно, – продолжал Берман, – этот довод значения не имеет, но лучше бы без огласки.

– Какая тут огласка? Тайга, глушь.

Берман почувствовал, что один из жерновов ещё медленно, очень медленно, но всё-таки начинает вращаться. У Медведева есть все основания настаивать на парашютистах. У Бермана нет никаких оснований ему возражать. Никаких. Кроме одного – Светловского ультиматума. Но что о Дунькином папаше может знать Медведев? Кроме того, что ему официально известно?

– Нужно допросить вашего Чикваидзе, вы его задержали?

– Да, он задержан.

– Кто он?

– Начинающий работник. Не из серьёзных.

– Прикажите привести его ко мне. – Берман поднялся.

– О вашем проекте мы ещё подумаем. До сих пор ваши массовые методы нам ничего не дали. Но подумать стоит…

Берман вышел. Медведев посмотрел ему вслед. Когда за Берманом мягко и неслышно закрылась дверь, Медведев сжал оба своих мясистых кулака. Его тучное тело, казалось, тряслось от долго сдерживаемой ненависти. Но он не сказал ничего. Посидев несколько секунд сжавши зубы и кулаки, он позвонил по телефону:

– Доставить арестованного товарища Чикваидзе к товарищу Берману.

Сидя в одиночке, правда, приспособленной для привилегированных заключенных, товарищ Чикваидзе переживал катастрофическую путаницу ощущений и чувств, соображения и даже мыслей. Господствующим ощущением было, однако, похмелье. За рюмку водки он отдал бы весь дом № 13 по улице Карла Маркса со всем его содержимым, исключая, конечно, себе самого. Но ощущение похмелья было, по крайней мере, ясным и бесспорным. Всё остальное походило на горячечный бред. Почему арестовали? За что арестовали? Что будет дальше? Причём здесь Серафима? Ни на один из этих вопросов не было никакого ответа.

Вечером товарища Чикваидзе куда-то повели. Такие знакомые коридоры, вот только положение не очень знакомое – арестованный. Чикваидзе провели в какой-то кабинет. Там за столом сидел товарищ Берман.

Сердце у товарища Чикваидзе окончательно упало. Скупым жестом руки Берман отпустил конвоиров. Таким же жестом показал Чикваидзе на стул. Чикваидзе сел, как деревянная кукла. Сам Берман будет допрашивать! И как ни вертелись из стороны в сторону мозги товарища Чикваидзе, одна здравая мысль в них всё-таки оказалась – говорить всё, как было. Иначе всё равно проврётся, будет пойман и получится чёрт его знает что.

– Ну-с, товарищ Чикваидзе, скажите, что вы делали в заповеднике?

– Водку пыл, – от волнения кавказский акцент товарища Чикваидзе стал особенно заметным.

– И больше ничего? А револьвер этот, зачем он у вас был?

– Убить.

Берман поднял брови.

– Убить? Кого убить?

– Серафиму убить.

Тут даже и Берман удивился.

– Серафиму убить? Это за что? Из ревности?

– Нэ из ревности. Надоела. Никак невозможно.

Такого варианта товарищ Берман никак не предвидел.

– Очень интересно. А ну-ка, расскажите.

Товарищ Чикваидзе покаялся во всем. И как он попал в трактир “Красный закусон”, и как его оттуда выкатил заведующий трактиром, и как он очутился в доме товарища Гололобова, и как дождь шёл, и что было выпито, и как Серафима Павловна появилась во всеоружии своих женских прелестей, а также и в том, как плотно и основательно Серафима Павловна присосалась к комнате, к столу и к ложу товарища Чикваидзе. Словом, товарищ Чикваидзе выложил всё, включая сюда и свои сомнения относительно аппарата рычагов, неопытности и прочего.