Восьмиэтажные шахматы партии были подчинены кое-каким правилам. Основное из них заключалось в том, что нельзя было попадаться. Остальные играли только техническую роль. Если бы Берману удалось отправить на тот свет Медведева, и если бы об этом узнала Москва, и если бы у Бермана в Москве не нашлось бы достаточных опорных точек, то Берман бы погиб – не попадайся. Но, в общем, способ обычного, так сказать, нормального убийства был редкостью, были другие способы, дававшие тот же результат с гораздо меньшим риском. Неужели Берман пытался подослать к Медведеву своего человека? И если так, то до какой степени Берман доверял этому человеку? В ведомстве и в партии не было принято доверять ничего и никому. Человек, который покончил бы с жизнью Медведева, держал бы в своих руках и жизнь Бермана. Неужели Берман мог проявить такое легкомыслие? Или, иначе, неужели какая-то угроза со стороны Медведева стала такой близкой, что Берман не остановился даже и перед легкомыслием безвыходности?

Товарищ Иванов чувствовал, что эта проблема ему ещё не по силам: слишком мало данных. Нужно ждать. Нужно быть ещё более незаметным, ещё более серым, ещё более безличным. Его, Иванова, время ещё придет.

Товарищ Иванов засунул коробку обратно в дыру в стене, заложил мусором и, переступив порог церковушки, снова надел на себя привычную маску аппаратного винтика. Скоро его шаги замолкли в тайге.

Товарищ Медведев нажал какую-то специальную телефонную кнопку и отдал краткое приказание:

– Как всегда. На двоих.

Начальник 27-ой пограничной дивизии войск НКВД, генерал Завойко, издал неопределенно одобрительный звук. Он, как у себя дома, сидел в огромном Медведевском кабинете, и огромное кожаное кресло казалось слишком широким для его хотя и воинственной, но довольно маленькой фигуры. Фигура эта была тщательно стилизована под какую-то смесь Денисова и Будёного: усы и подусники, нарочито кривая сабля, общий вид рубахи и рубаки-парня, любителя и выпить, и закусить, и пройтись вприсядку, также и повоевать. В рядах дивизии он пользовался некоторой популярностью, да это было и не очень мудрено. Дивизия охраняла границу от всяких вещей, в том числе и от контрабанды, так что для приобретения популярности было достаточно не слишком строго следить за тем, куда и как уплывала пойманная контрабанда. Кроме того, генерал Завойко усвоил себе простодушный стиль вояки, для которого бездна марксистской премудрости является органически не доступной.

– Мне Советская власть поручила держать дивизию, я дивизию вот как держу, – при этом генерал Завойко показал маленький, но очень жилистый кулак.

– А обществоведение?

– Вот вчерась, почитай, всю ночь просидел, а на утро – хоть бы хны. Хоть шаром покати. У которого один талант, у которого – другой. Мне что товарищ Сталин написал, то и закон. Что я там ещё мудрствовать буду!

С товарищем Медведевым генерала Завойко связывало нечто вроде суррогата дружбы. Оба они, в частности, только с очень большим трудом воспринимали некоторую европеизацию партийной жизни, которая проводилась властью в последние годы. Оба они посещали оперу, и оба с глазу на глаз признавались в том, что частушка и гармошка русскому сердцу что-то говорит. А опера? Это вроде политграмоты, ничего не поделаешь, нужно ходить, хотя толку, ясно, никакого.

В кабинет вошёл солдат с подносом в руках. На подносе стоял графин водки со слезой, два стакана, икра, и всё такое.

– Говорят, “адмиральский час”, не знаешь, что это такое?

– Чёрт его знает, а мы всё-таки выпьем, – ответил Медведев.

Выпили.

– Так что, как я предполагаю, – продолжал Завойко прерванную выпивкой мысль, – товарищ Гололобов тоже сбежал?

– Чёрт его знает. Видимо, так. Берман ведёт всю эту операцию совершенно изолированно, а отвечать будем мы.

– Вот то-то и оно. С бродягой вышла большущая ошибка.

– Почему ошибка? – забеспокоился Медведев.

– Довольно прозрачно: бродяга куда-то пойдёт и поведёт свой конвой. Простой ему расчет – повести на своих, на свою банду. Банда конвой перестреляет, и всё тут. Почему мне не сказали? Ты тут сидишь в центре, в городе, а я по границе всё время маячу.

– Нужно было послать три машины, пожалуй, закрытые. А бродягу держать всё время под дулом, первая пуля – ему.

Медведев пожал своими тучными плечами и налил ещё по стаканчику.

– Говоря фактически, в Лыскове какой-то узел.

– Ну, ты и сам знаешь. Берман все с этой старой воблой возится, как её эту, Гололобову, ангельское имя такое, Серафима, что ли? Та что-то, видимо, знает. Взять бы её просто в оборот, сказала бы.

– Ну, Берман тоже не сапогом сморкается. А, может быть, Серафима это его агентура?

Эта мысль Медведеву в голову не приходила. Но некоторое облегчение ему всё-таки принесла, она сильно снижала его личную ответственность за все те таинственные происшествия, которые одно за другим нагромоздились в Лыскове.

– Я так кумекаю, – продолжал Завойко. – Приехал этот Светлов на насиженное место. Всё готово: кони, провожатые, сообщники, не мог же он в одиночку перебить целый взвод? Теперь, вот, вашего Кузнецова отправили с бродягой, уж бродяга-то будет знать, куда ему тащиться…

– Это фактически. Но, если Серафима была его агентурой, то ему и карты в руки, пусть действует, как хочет.

– Хорошо бы с ним поближе познакомиться, – сказал Завойко.

Медведев посмотрел на него не без некоторого раздражения: первый раз встретил человека, который хотел бы более близкого знакомства с товарищем Берманом. Но Медведев предпочёл этой мысли вслух не выражать.

– А как?

– Да вот, пригласи его на охоту. Здесь всё-таки как-то официально. А там – небо, травка, тетерева…

Медведев очень сомневался в том, чтобы небо, травка и даже тетерева могли бы оказать какое бы то ни было влияние на Бермановскую психологию, но возражать не стал, что ж, попробовать можно. Собственно говоря, у него не было никакого желания поддерживать с Берманом даже самое отдаленное знакомство, но уж всё равно Берман тут, и Лысковскую историю всё равно как-то придётся расхлёбывать…

Поэтому войдя в кабинет Бермана, Медведев напялил на себя благодушно-товарищеское выражение лица.

– У меня, товарищ Берман, есть конкретное предложение – поедем-ка завтра на охоту. Погода под стать, нужно же проветриться…

К его удивлению, Берман согласился почти сразу. Однако, спросил:

– А когда этот бродяга сможет доехать до Троицкого?

– Не раньше, как завтра ночью. Дорога очень плохая, мосты слабоватые, машина тяжёлая…

О предположениях генерала Завойко Медведев предпочёл пока не говорить, кто его знает, может быть, Завойко питает очень уж преувеличенные опасения.

Ну, что ж, поедем. Охотник я никакой, но проветриться и в самом деле нужно.