– А куда ж мне больше? Люди очень уж душевные.

– Да и ты, Стёпка, – душевный парень, даром что жулик.

– Вы вот всё говорите: жулик да жулик, какой же я, спрашиваю, жулик?

– Вот и водку пьёшь, и в людей стреляешь, и чужие вещи присваиваешь, разве не жулик?

– Так мне что же делать, если прохожего человека в шею гонят? Ходишь неделями по тайге, ни маковой росинки… В горле пересохши…

– Ну, допивай, я тебе ещё маковой росинки долью…

– Вот, это спасибо, – растроганным тоном сказал Стёпка., – а что жулик, так, если все мы перед Богом – жулики, чем я лучше других?

– И это, Стёпка, правильно… А почему ты спросил, православный ли я?

– А, так, смотрю, Богу не молитесь, водку пьёте.

– Ну, водку пьют все, её же и монаси приемлют. А молитва, ты знаешь, что такое молитва?

– Ну, знаю, например, Отче Наш.

– Ну, а дальше как?

– Отче Наш, иже на небеси…

– А ещё дальше?

Но этим богословские познания Стёпки и ограничивались.

– Так, вот, ты даже и Отче Наш не знаешь. А знаешь, что такое умная молитва?

– Н-нет, разве бывают глупые?

– Бывают. А умная – это такая, какую человек в душе произносит, в уме… Так, вот, ты даже и Отче Наш не знаешь, а меня спрашиваешь!

– А кого ж мне больше спросить?

– Спросить, правда, некого. А в церкви ты давно был?

Это Стёпка припомнить точно не мог.

– Вот, пока большевики не пожгли церквей, бывал. А потом и церквей никаких не осталось. Под склады и сараи пустили, ну, не сволочи ли?

– Сволочи, – согласился отец Пётр. – Допивай, я тебе ещё маковую росинку налью. А потом пошли спать. Нужно нам с тобой, Стёпка, дальше эвакуироваться.

– Как это вы сказали?

– Эвакуироваться. Смываться. Драпать. Понял?

– Драпать, это я, конечно, понимаю. А почему?

– Они и сюда доберутся. И, вероятно, довольно скоро. Я уже коней заказал. Езжай, Стёпка, домой, на заимку, к Еремею Павловичу! А? – тон у отца Петра был весёлый и даже слегка возбуждённый.

– Вот это да! Хоть раз человеком пожить…

– Ас заимки, вероятно, придётся тебе драпать ещё дальше.

– Почему дальше?

– И туда, вероятно, доберутся. Китай уже почти захватили, а мы тут по дороге, да ещё и ты с Еремеем Павловичем, Светловым и прочими такими людьми. Думаешь, тебе твой мост там забудут?

– Вот, вся Россия кувырком пошла, даже и в тайге не спрячешься.

– Спрячемся. Я, впрочем, не в тайге…

– А вы куда?

– Ну, мой путь – далекий путь, ты о таких местах никогда и не слыхал…

Стёпка жалобно обвёл глазами пещеру отца Петра.

– А жалко бросать всё это, здорово у вас устроено.

– Вся Россия была устроена, а теперь что?

Стёпка вздохнул и покосился на бутылку.

– Сейчас, – сказал отец Пётр странно сумрачным тоном, – весь мир придет в расстройство. Не только Россия. Так, вроде Страшного Суда всем людям на земле, справятся или не справятся?

– Ну, все люди, они-то справятся.

– Неизвестно, – отрезал отец Пётр, – в России, вот, не справились.

Стёпка ещё раз покосился на бутылку.

– Ну, Бог с тобой, выпьем ещё по одной и спать. Завтра начнём укладываться. Дня через три человек с конями придёт, погрузимся и айда!

Стёпка медленно, в рассрочку, выпил свой стакан и недоумённо сказал:

– Вот вы, отец Пётр, говорите, что жулик я. А я так понимаю, что это вы жулик…

Отец Пётр поднял на Стёпку весёло-изумлённый взгляд.

– А это почему?

– А кто ж вас знает? То ли вы – поп, то ли не поп, то ли вы -шаман, разве разберёшь?

– А зачем тебе разбирать?

Стёпка ощущал обычный в таких случаях прилив говорливости.

– Ну, скажем, я. Я – человек простой. В тайге родился и, даст Бог, в тайге и помру. А вы, непонятно, кто вы такой. Ну, скажем, Валерий Михайлович – человек, конечно, образованный, его видно. А тут я смотрел, смотрел…

– …и ничего не увидел?

– Как есть, ничего.

– И нечего тебе, Стёпка, видеть – не твоего это ума дело. Потом, может быть, что-нибудь и увидишь. А пока пошли спать.

Стёпку распирало изнутри от невысказанных слов, но отца Петра он, всё-таки, побаивался. Если просто жулик, то ещё ничего. А если, и в самом, деле колдун?

Отец Пётр поднялся из-за стола.

– Я, Стёпка, – не жулик и не колдун. Вижу, что ты меня колдуном считаешь…

– А как же иначе? Вот вы и то напророчили, и то напророчили, и всё, как есть, правильно. Если бы ещё Богу молились… А то и этого нет. Стало быть, колдун и больше ничего.

Отец Пётр рассмеялся не без некоторой горечи.

– Видишь ли, Стёпка, жизнь человеческая устроена очень плохо. Вот я и ищу, как бы её устроить лучше.

О том, что человеческая жизнь устроена плохо, Стёпке ни разу и в голову не приходило. Всё устроено, как полагается: тайга, небо, зверь, птица, рыба. А что человек помирает, так не век же ему жить? Нет, всё было в порядке. Правда, бывают и сволочи, так где же их нет? Вот, этот самый пограничник, ну, разве, не сволочь? Стёпкины мысли вернулись к приключению перед перевалом.

– Конечно, вот, например, там перед перевалом…

Но отец Пётр не дал ему закончить:

– Я тебя, Стёпка, знаю, выпьешь и будешь болтать, как старая баба, пошли спать.

Утром у отца Петра вид был сумрачно-деловитый. Он лазил по каким-то закоулкам пещеры, вытаскивал оттуда какие-то свёртки, мешки, ящики и складывал всё это на полу. Печка уже весело трещала, когда Стёпка продрал свои глаза, в окно пробивалось бодрое осеннее утро. На печке кипел чайник, на столе уже стояла всякая снедь.

– Ну, вставай, Стёпка, нам эти вещи надо перенести версты, тут, за две. Пей чай и пошевеливайся.

Стёпка начал пошевеливаться. После чаю отец Пётр нагрузил два мешка, потяжелее для себя и полегче для Стёпки: “Ты ещё не совсем поправился, так ты вот этот мешок возьми…”

– А может на Лыску нагрузить?

– Нет, конь там не пройдёт.

Конь, действительно, не прошёл бы. Отец Пётр, сопровождаемый задыхавшимся Стёпкой, нырнул в какое-то ущелье, потом полез куда-то наверх и, наконец, очутился перед какой-то скважиной в откосе, которую можно было бы назвать пещерой. Это была узкая длинная дыра в горе, и в эту дыру отец Пётр сложил свои мешки. В течение двух дней эта операция была проделана несколько раз, и Стёпка только удивлялся, откуда у отца Петра набралось столько скарбу. Четыре мешка были приготовлены, как вьюки. Пещера опустела, стала какой-то скучной и голой. Ещё оставались постели, стол, еда и водка. Но водки Стёпке отец Пётр больше не давал, да и сам не пил. А водки было много. “Пропадет ни к чему,” – думал Стёпка. И в момент отсутствия отца Петра после недолгой и не очень упорной внутренней борьбы налил из бутылки целую фляжку, и фляжку запрятал в свой спинной мешок: “Всё равно пропадать ей, никому никакой пользы”.

На рассвете почти морозного осеннего дня у пещеры появился маленький невзрачный сойот с четырьмя конями. Отец Пётр разговаривал с ним на сойотском языке, в котором Стёпка понимал не больше двух-трёх слов. Мешки были навьючены. Отец Пётр как-то преобразился. Свой наперстный крест он куда то спрятал, за плечами висела винтовка, вид у отца Петра был банально-таёжный. В седельную сумку он запихал призматическую подзорную трубу, которая вызвала в Стёпке некоторое недоумение.

– А что это за штуковина?

– По дороге покажу. Айда.

Очутившись снова в тайге, верхом на том же Лыске, Стёпка почувствовал прилив новых сил. И даже заимка, которая раньше принадлежала воображаемому куму и в которой теперь жил реальный Еремей Павлович, не казалась ему так уже привлекательной. Нет, хорошо всё-таки в тайге… Правда, зимой… Но до зимы было, или казалось, далеко, а в столь отдалённое будущее Стёпка не имел привычки заглядывать.

По тропочке, которая вилась по берегу горного ручейка, путники опустились на ту тропу, от которой ещё так недавно компания Еремея Павловича поднялась к пещере. Тропа была малоезжей, местами пропадала на каменных осыпях. Сойот ехал впереди, отец Пётр молчал, а Стёпка просто наслаждался осенью, тайгой, небом, горами и всем прочим. Верстах в пяти от поворота на тропу, ехавший впереди сойот вдруг остановился и что-то сказал отцу Петру, в тоне его было некоторое беспокойство.