– Ну, а теперь – айда!
– Дяденька, может, можно посмотреть?
– Что посмотреть?
– А как гореть будет.
– Ну, на это уж товарищ Берман посмотрит. Айда.
ЕЩЁ СТУПЕНЬКА
Серафима Павловна была в полубесчувственном состоянии. Даже и визжать перестала, кстати, кто тут, в тайге, услышит? Она бы охотно упала в обмерок, но падать с конской спины, хотя бы и в обморок, было небезопасно. Судорожно сжимая коченеющими пальцами конскую гриву, Серафима Павловна неслась на бешеном, раненном коне куда-то вдаль-вдаль-вдаль. Временами ей казалось, что она умерла, и что это черти несут её куда-то, в ад, что ли? А вдруг он и в самом деле существует? Вот что сзади так нестерпимо печёт… Серафима Павловна захотела было даже и перекреститься, но для этого нужно было выпустить гриву. В воспалённом мозгу возникала то икона в доме её родителей, то паучье лицо Бермана, то лицо её мужа таким, каким она видала его в последний раз. В последний раз… Но всё это опять заглушалось болью, страхом, скачкой. Откуда-то из-под земли неслись какие-то страшные голоса. С предельным усилием воли Серафима Павловна открыла глаза. Какая-то полутьма, какие-то черти с огоньками во рту что-то кричат и бросаются на неё, Серафиму Павловну. Ну, значит, кончено, вот тебе и союз воинствующих безбожников – обманули, сволочи…
Какие-то руки вцепились в Серафиму Павловну и стащили её с коня. Конь стоял, дрожа всем телом и потом грохнулся на землю. Какой-то дядя начальственной внешности протиснулся сквозь толпу колхозников:
– Что это тут за скандал?
– Вот, товарищ Петров, какаясь-то баба на коне и вся в крови.
– Какая баба?
– Да вот, поглядите, конь тоже в крови. Должно быть из Лесной Пади скачет. Еле перехватили. Конь-то без узды.
Товарищ Петров, секретарь Песковской партячейки, наклонился над телом Серафимы Павловны.
– Вы, женщина, откудова?
Серафима Павловна снова открыла глаза. Вокруг неё стояла толпа возбуждённых мужиков и баб, а над ней склонялся какой-то дядя с горящей цыгаркой в зубах. Нет, чертями не пахло, безбожники, может, и не такие дураки…
– Телефон у вас есть? – спросила Серафима Павловна умирающим, но повелительным голосом.
– Ну, есть, а вам что?
– Сейчас же вызовите мне товарища Бермана. Скажите, Серафима Павловна убита, очень важное сообщение.
Имя Бермана произвело магическое впечатление.
– Вы тут чего, сволочи, столбами стоите? Не можете товарищу помочь? Возьмите так, несите в партком. Я, товарищ Серафима Павловна, сей минут вызов сделаю, вы уж потерпите, сей минут.
Товарищ Берман, услыхав от дежурного по телефону, что его опять вызывает Серафима Павловна, чуть было не поддался соблазну послать её окончательно к чёртовой матери. Но дежурный по телефону предупредил сразу:
– Это, собственно, звонит секретарь Песковской ячейки, говорит, Серафима, как её, тяжело ранена.
– Ранена? Ну, давайте её сюда.
Из телефонной трубки раздался надоедливый, но на этот раз слегка патетический голосок Серафимы Павловны:
– Я убита, товарищ Берман.
– То есть, как убиты? Вот, ведь, разговариваете.
– Ах, это всё равно! Меня убил этот ваш сторож. Два раза стрелял. Насквозь. Я при смерти. Я там такое нашла… Не могу по телефону. А он из ружья…
– Что вы там нашли?
– Ах, не могу по телефону.
– Вышлите всех из комнаты и скажите.
Серафима Павловна, несмотря на её предсмертное состояние, почувствовала себя где-то у самого порога власти. Прикрыв трубку ладонью, она повернулась:
– Вы, товарищи, оставьте помещение, идёт служебный разговор.
Товарищи на цыпочках оставили помещение. Подождав несколько секунд, Серафима Павловна прошептала трагическим топотом:
– Телефон.
– Ну, я у телефона.
– Ах нет, я нашла телефон!
– Где нашли?
– У этого мужика. У сторожа, телефонный провод. А он меня застукал и убил.
– Ага. Позовите мне этого секретаря.
– Товарищ секретарь, товарищ секретарь… Передаю трубку…
– У телефона Барман. Я приеду через… сколько до вас километров от Неёлова?
– Около тридцати.
– Приеду через полчаса или сорок минут. Вы пока эту женщину уложите в постель, сильно она ранена?
– Не могу знать, но вся спина в крови.
– Я привезу врача.
– Осмелюсь доложить, товарищ Берман, что Лесная Падь, кажись, горит, как будто зарево. Мне-то не видать, а у которых глаза получше, говорят, зарево зачинается…
– Хорошо. Пока.
Товарищ Берман положил трубку и по другому телефону заказал вездеход, санитарную машину, врача, две пожарных машины, следственную группу и сто солдат на грузовиках. Вездеход и врач должны быть готовы через пять минут. Хорошо бы на самолёте, но вечером приземлиться будет слишком опасно.
Берман закурил таинственную папиросу. Серафима Павловна, по-видимому, оказывается той каплей, которая переполнила чашу “случайностей” и открыла пути к какой-то закономерности. Это, как будто, первый признак существования где-то в Неёловском отделе или около него какой-то крепко сплоченной группы, которая раскинула свои щупальцы от Лыскова с его таинственными происшествиями до Лесной Пади с её не менее таинственным проводом. Телефонный провод – это, во всяком случае, нечто реальное. Если только он не сгорит в пожаре.
В вездеходе товарища Бермана уже ждал тот же кругленький, жовиальный, пахнущий сигарами и коньяком врач. Врач поздоровался с Берманом отчасти подобострастно, отчасти игриво, но никаких вопросов задавать не стал. Дорогу до Пескова проехали быстро, тряско и молча. Товарищ Петров уже ждал на крыльце парткома.
– Так что, осмелюсь доложить, товарищ Серафима Петровна, как будто, плохи. Бредят, что ли. А зарево – изволите сами видеть.
Берман посмотрел на темнеющий небосклон. Там, где-то вдалеке, действительно, что-то розовеет. Но городские глаза Бермана не смогли различить больше.
– Это, товарищи, как Бог свят, пожар, – вмешался какой-то вертлявый мужичёнко. – Глаза у меня охотницкие, за сто верстов видят. Как Бог свят, Лесная Падь горит, вот так и полыхает, вот так и полыхает!
Берман, не отвечая ничего, вошёл в дом. Серафима Павловна лежала на парткомовской кровати, и даже при свете паршивой лампочки было видно, что с ней плохо. И лицо, и платье были в крови, слова вылетали путаные и не совсем сознательные, и из них Берман мог установить только то, что он уже знал: в конуре сторожа Серафима Павловна открыла телефонный провод, сторож накрыл её на месте преступления и стрелял в неё. Для дальнейших выдумок сил у Серафимы Павловны не было.
– Осмотрите её и доложите мне, – сказал Берман врачу.
Врач с суетливой помощью секретаря парткома кое-как раздел Серафиму Павловну, которая начинала терять сознание, тем более, что это ничем уже не грозило. Осмотрев Серафиму Павловну со всех сторон, врач доложил:
– Как будто, ничего серьезного. Дробовые ранения сзади. Так что, вероятно, никакие органы не затронуты.
– Сейчас придёт санитарная машина, отвезите Серафиму в госпиталь. Примите все меры к её выздоровлению.
Товарищ Берман вышел к машине. Сейчас даже и его городские глаза могли отметить зарево. Вдали над лесом, на фоне уже совсем потемневшего неба, медленно-медленно подымался багровый цветок пожара. Берман готов был скрипеть зубами – все следы будут сожжены.
Машина двинулась дальше, в тьму, освещённую только лучами фар по неровной просёлочной дороге. Берман торопил шофёра, хотя понимал ясно: пожарные машины прибудут не раньше, чем через полчаса-час. Что за это время сможет сделать он, Берман, и что за это время останется от охотничьего замка НКВД и его тайны?!
Над головой Бермана низко прогудел самолёт. Потом другой. Потом третий. Это мог быть только Медведев. Вероятно, попытается замести даже и оставшиеся следы… Нужно торопиться.
Подъехав к клубу, Берман, действительно, застал там Медведева. Медведев, расставив ноги и засунув руки в карманы, смотрел на огненное зрелище. Сухие брёвна здания горели, как спички. Пламя вздымалось к чёрному небу, заполнило собою всю внутренность дома, широкими языками пробивалось сквозь окна и двери, весело трещало и бурлило, металось под ветром из стороны в сторону. К зданию нельзя было подойти и на пятьдесят шагов. Где-то гудели самолёты.
