– Но, ведь, винтовки у вас есть?

– Это у нас есть. У мужика, можно сказать, и рогатки поотбирали. Так вот, винтовки. И чтобы на каждой винтовке был штамп “от русского царя – русскому народу”.

– Почему от царя?

– Потому, что народ больше не поверит никому. Кто там у вас? Керенский? Труман? Я ведь тоже газеты читал. Никому не поверит. Вот, думали, Германия – образованная страна. Теперь будут думать, вот, Америка – тоже образованная страна. Не поверят. Царю поверят. И чтобы было сказано, вот в такой-то день в полдвенадцатого Советской власти больше нет. Кончено. Кончилась. Так вот, в полдвенадцатого, может, и товарищ Медведев станет петь “Боже, Царя Храни”. А вешать, вешать не нужно никого.

– И даже Бермана?

– И даже Бермана. Этот сам повесится. Все эти сами повесятся, куда им будет податься? Что у нас в России? Наваждение и больше ничего. Навели наваждение, и, вот, плутаем. Вот, Валерий Михайлович, тот, ясно, за “Боже, Царя храни”. А, может, и те пограничники, которых Валерий Михайлович, как рябков, перебил, те тоже за “Боже, Царя храни”. А что получилось? Призвали парнишек, в строй поставили, приказали, что делать? А мне, что было делать?

– Я всё-таки ещё раз спрошу, вот так, как думаете вы, господин Потапыч, много ли людей в России думают так же, как вы?

– Я, гражданин американец, никакой всенародной переписи не производил. А глаза у меня есть. И народу я видел уйму. Всякого народу. Народу в России много. Разные люди есть. А как припомню, всё-таки полагаю, что вроде меня – процентов, так, под сто.

– Вот это здорово, – заорал Еремей Павлович, – ай да Потапыч, а я-то думал, дура Дунька, нашла в кого втемяшиться! А это совсем здорово. Винтовки и чтобы от царя! И тогда Советской власти крышка враз. Ай да Потапыч! Дай лапу!

Потапыч протянул через стол свою мясистую руку и сейчас же взвыл:

– Пусти, чёрт таежный, пальцы переломаешь!

– Это я от души, – извинился Еремей Павлович, – очень здорово вот ты сказал, царя и винтовки. Нам без царя, – продолжал Еремей Павлович, обращаясь к мистеру Бислею, – никакого ходу нет, не одна, так другая нечисть на шею сядет. А с царем мы тысячу лет жили.

– Это мне мало понятно, – сказал Бислей. – Но, если царя нет?

– Если нет – выдумайте, самозванца найдите…

– Не нужно самозванца, – пояснил Валерий Михайлович, – некоторые великие князья спаслись заграницу…

– Это, Валерий Михайлович, в самом деле?-недоверчиво спросила Дарья Андреевна, до сих пор предпочитавшая не вмешиваться в мужской разговор.

– В самом деле.

Дарья Андреевна перекрестилась.

– Ну, тогда, может быть, Бог нас ещё спасёт…

Потапыч воспользовался перерывом для новой стопки.

– Ну, вот, – сказал он очень медленно, – ну, вот, если есть, так о чём же разговор? Двадцать миллионов винтовок, стоить будет пустяки, и чтобы от царя. И чтобы было сказано: в полдвенадцатого. И чтобы всякий, кто после полдвенадцатого еще шебаршить будет, тогда уж пусть на себя пеняет. Тогда, может быть, и Медведев уже в одиннадцать часов переменится. Так сказать, досрочное выполнение и перевыполнение. Побоится опоздать.

– А если без царя? – спросил мистер Бислей.

– Ничего не выйдет, – подтвердил Еремей Павлович, – всё уж мы перепробовали: и Керенского, и Колчака, и Ленина, и Троцкого, хватит. Опять атаманщина пойдет. Мужик, тот пахать станет, а атаманы снова грабить начнут, хватит. Такие Стёпки Разины пойдут, что упаси Господи.

Лицо мистера Бислея выражало некоторое недоумение.

– Ведь, вот, живем мы в Америке без царя…

– Так это в Америке, а это в России, – сказал Еремей Павлович. – А чем у вас в Америке кончится, так это ещё тоже неизвестно. Америка нам не указ. А мы с царями тысячу лет прожили и ещё десять тысяч лет проживём. Что у вас там в Америке, это мне вовсе неизвестно, а тут, в России, нам без царя невозможно никак, это я доподлинно знаю. Да чего уж там, вот сколько лет мыкаемся. Да вы любого сойота спросите, так и он вам то же самое скажет.

– План нашего Потапыча, – сказал Валерий Михайлович, – идеальный план. В нём есть только один недостаток – он невыполним.

– То есть, это почему же? – удивился Потапыч. – Наши советские газеты, я знаю, врут, да не на все сто процентов. Сколько денег Америка уже убухала, а винтовки будут стоить совсем пустяки.

– Не в том дело, Потапыч, дело в том, что если американцам о царе говорить, то они просто глаза вытаращат.

– Совершенно верно, – подтвердил мистер Бислей.

Потапыч развёл руками и грузно сел на свой стул.

– Тогда дело и вовсе дрянь, может быть. И для нас дрянь, и для Америки дрянь. Потому, что, если уж у нас до кулаков дойдёт, то кулаки у нас покрепче, вот, немцы на что уж крепкий народ, что и говорить, сам с ними воевал, ну и что? Берлин брал. А теперь, даже с заимки драпать приходится. Потом Америку заберём, а сами в тундру зароемся. Тоже, удовольствие будет…

– Не так всё это страшно, – сказал Валерий Михайлович. – И Америки мы брать не станем и в тундру зарываться не будем. Вот, будет война и нам нужно будет не Берлин, а Москву брать, второй раз на Берлин вы, Потапыч, не пойдёте.

– Я то не пойду, а другие…

– Другие тоже не пойдут. Но это дело не завтрашнее. Сейчас нам нужно вырвать вот эту бомбу из советских рук.

– Это обязательно, – сказал Еремей Павлович.

– Совсем обязательно, – подтвердил Потапыч. – Ежели бомба будет у Сталина, тогда только и остаётся пойти в лес и повеситься.

– Вот в том то и дело. А для того, чтобы вырвать бомбу из Сталинских рук, мне, Еремей Павлович, нужен ваш Федя.

– Федя? – изумился Еремей Павлович, – да у него молоко на губах не обсохло.

– О молоке и о Феде давайте поговорим завтра.

– Да, лучше завтра, – согласился мистер Бислей. – Я всё-таки очень, очень устал…

Заместитель товарища Медведева на посту чекистского диктатора Средней Сибири, товарищ Меснис, был пожилым латышом, пробившимся на этот пост своим собственным горбом, старый службист, не слишком обуянный жаждой власти и чинов, совершенно равнодушный к какой бы то ни было партийной догме и предпочитавший ни с кем не ссориться и не брать на себя никакой ответственности. Так сказать, тот же майор Иванов, только достигший предельной для данного сорта людей ступеньки. Сейчас, когда Берман и Медведев временно выбыли из строя, товарищ Меснис оказался в состоянии полного душевного одиночества. Сейчас ответственность автоматически падала на него. Военное положение, которое объявил товарищ Берман, было совершенно понятно, это старая система массовой репрессии, при которой не было речи ни о вине, ни о невиновности, репрессии, которая террором и страхом должна компенсировать очередное поражение власти. Но приказ прекратить поиски Светлова? Конечно, поиски в данном направлении были уже безнадёжны, но принцип репрессии всё-таки оставался, нельзя же было оставить безнаказанным такое почти беспримерное происшествие, как побег Дубина и Паркера, как пожар дома №13, как взрыв аэродрома. По тем спискам, которые на всякий случай лежали в каждом отделе НКВД, было произведено несколько сот арестов, товарищ Меснис был совершенно убеждён, что никаких следов они не дадут, но страх наведут совершенно достаточный. Однако, дальнейшие шаги оставались неясными. Что-то нужно было предпринимать, но что именно?

Товарищ Меснис приказал разбудить заведующего шифровальным отделом и долгое время просидел у прямого провода в Москву. Но в Неёлове было уже под утро, в Москве была ещё ночь. Только после полудня товарищ Меснис получил краткий ответ: “Ждите прибытия генерала Буланина”.

Этот ответ внёс полное успокоение в смятённую душу товарища Месниса. Он ещё раз осмотрел ещё дымившиеся развалины части дома №13 и ещё раз выслушал полуизвинение начальника пожарной команды: люди, де, боятся ещё одного взрыва, и, вот, поэтому тушение пожара так затянулось. Товарищ Меснис сделал вид, что верит этому объяснению, но он знал, что тушить дом №13 никому не было никакой охоты, да и он сам не стал бы из кожи лезть вон. Во всяком случае, пожар был потушен, кое-что ещё дымилось, вокруг стояла усиленная стража, и запасные сотрудники соответствующих отделов ещё рылись в дымящихся развалинах, делая вид, что они что-то стараются разыскать и спасти. Товарищ Меснис знал тоже и то, что даже гибель ведомственных материалов этих сотрудников не интересует вовсе, но никаких дальнейших философских выводов из этого знания не сделал.