– Дай ему по морде, – лаконически приказал Берман.

Звериного вида мужчина направился к Стёпке, привычным жестом занося назад свою убийственную длань. Стёпка мячиком отпрыгнул в сторону. Берман тормозным движением поднял руку.

– Ну, будешь теперь тут разговаривать? – спросил Берман. Стёпка покосился на звериного мужчину.

– Ну, буду.

– Ну, так вот. Рассказывай, как это ты во взвод стрелял и товарища Кривоносова убил.

Стёпка оглянулся: за столом сидел Берман, на стенке висел Сталин, около Стёпки стоял звериного вида мужчина – никуда никакого ходу, даже и окна за решётками. Стёпка выложил всё: как шли, как мертвяков нашли, как в трактире Красный Закусон было выпито и, вообще, всё. Стёпка рассказал живописно и довольно толково. Берман молчал, буравя Стёпку паучьими глазами. Стёпка покаялся во всем и даже подсчитал, сколько именно казённых денег успел он пропить за краткий промежуток райской своей жизни. Берман поставил вопрос о конверте, Стёпка признался и в конверте: действительно, был такой.

А что в конверте было? – спросил Берман.

За время повествования кое-какие смутные планы стали зарождаться в Стёпкиной голове. Воровским своим нюхом он учуял, что и на деньги, и на Кривоносова, и на красноармейцев Берману в высокой степени наплевать, а вот на конверт – не наплевать.

– Какие то-сь бумаги, – неопределённо ответил Стёпка.

– Какие именно?

– А я не знаю, малограмотный я. Написано там что-то, а что…

– А где твои вещи остались?

– Да с конём, у Светло-Троицкого, ежели коня волки не задрали.

– Сможешь найти?

– А то как-же? – Тусклый луч надежды блеснул в Стёпкиной душе.

Так вот, ты слушай: ты с провожатым поедешь к этому Троицкому и найдешь коня. Это раз. Второе, ты не видал или не слышал ли о мужике Еремее Дубине? – Берман повторил свой обычный вопрос.

Стёпка почуял другой луч надежды. Ни о каком таком мужичке он никогда и слыхом не слыхал. Но, ежели бы слыхал, его может быть взяли бы в провожатые. А если бы взяли в провожатые, там было бы видно.

– Это надо подумать, – сказал Стёпка.

Думай. Только не ври. А то за вранье у нас, – Берман показал на звероподобного вида мужчину.

Стёпка покосился на его кулак.

– А мне зачем врать? Есть такой Дубин, есть. За горой, там, – Стёпка махнул рукой из направлению Сталинского портрета.

– По карте можешь показать?

В карте Стёпка кое-что понимал, но, уставившись в огромный лист, закрывавший стену, Стёпка принял совершеннейшее баранье выражение. Его глаза отметили точку на Лыскове и все прочие линии со стрелками и без стрелок, и место, где он был сцапан. Кое-что стало проясняться.

Стоя перед картой, Стёпка начал соображать, что если он хоть что-нибудь по этой карте покажет, то Берман, пожалуй, сможет обойтись и без него. А если он не покажет?

Поэтому Стёпка продолжал стоять молча, глядя на карту прежним бараньим взором и взвешивая все за и против, какие только могли придти в его таёжную голову.

– Ну, что, можешь по карте показать? – ещё раз спросил Берман.

Стёпка решился окончательно.

– Малограмотный я, ничего тут не разобрать.

– Вот тут Неёлово, – Берман показал пальцем на соответствующий кружок.

– Вот, тоже, сказал! Неёлово, поди, вёрст пять в поперечнике будет, а тут, как муха насидела… А где тут тюрьма ваша нарисована?

Берман решил махнуть рукой на карту.

– Ну, а так, без карты, ты сможешь найти и коня, и Дубина?

– Ну, это само собой. Я тайгу, можно сказать, наскрозь знаю. Где какая заимка, где-что…

– Ну, так вот: я дам тебе провожатых. Поедете на автомобиле, пока можно будет проехать. Найди раньше твоего коня. Понял?

– Это чего проще…

Из кабинета товарища Бермана Стёпку отвели в общую камеру. Там было столпотворение вавилонское почти в самом буквальном смысле этого слова. Ойроты и тунгузы, китайцы и дунгане, русские и евреи – всё было перемешано в одну рваную и вшивую кучу, которою толково, с полным знанием тюремного дела, управляла полдюжина вороватого и пронырливого вида парней – это были профессиональные воры – урки. В углу камеры сидело несколько буддийских лам, молча погружённых в свои буддийские молитвы и не обращавших никакого внимания на суету окружающего мира.

Какой-то седобородый еврей убедительно доказывал одному из урок, что он-то решительно не при чём, он, просто, – часовых дел мастер, и он, просто, приехал из Америки в еврейское государство, в Биробиджан.

– А, из Америки, говоришь, приехал?

– Ну, да, из самой Америки, даже из Бостона. Я же в России родился, ещё в царской.

– Ну, и дурак.

– Почему же это, спрашивается, дурак? – обиделся часовых дел мастер.

– А это ты у своей мамы спроси, почему.

– Так я же в Биробиджан.

– Вот тебе тут и пропишут твой Биробиджан. А за что тебя сцапали?

– А я знаю, за что? Я на станции вышел за кипятком, а поезд взял и ушёл…

– Тут ещё один такой умный есть, тоже из Америки.

– И тоже в Биробиджан?

– Иди и спроси. Один дурак и другой дурак, вот, будет целых два дурака, всё-таки веселее. Вот там сидит, – урка показал в угол камеры.

Часовых дел мастер направился к своему товарищу по Америке и по несчастью. Стёпка, из совершенно голого любопытства, пошёл за ним.

На щёгольском чемоданчике, Стёпка таких в жизнь свою не видел, сидел рыжеватого вида мужчина, лет, этак, слегка за тридцать. Сложен он был коренасто и крепко, и в зубах у него торчала коротенькая трубка.

– Скажите, вы тоже из Америки? – обратился к нему часовых дел мастер.

– Тоже из Америки, – сказал рыжеватый мужчина.

– А ты почему по-русски, а не по-американски говоришь? – вмешался Стёпка.

Рыжеватый мужчина посмотрел на него снизу вверх.

– А я и по-американски тоже могу.

– Так чего же тебя черти сюда принесли?

– Был коммунистом.

– Почему был?

– Теперь начинаю переставать.

– Ну, скоро совсем перестанешь, – утешил его Стёпка. – Помрёшь – и перестанешь. Тут помереть – это раз плюнуть…

Часовых дел мастер просунулся между Стёпкой и рыжеватым мужчиной и что-то стал лопотать на неизвестном Стёпке языке. Насколько Стёпка мог понять из телодвижений часовых дел мастера, у того куда-то уехала целая семья. Сам он отстал от поезда, а семья уехала, вероятно, в Биробиджан. Часовых дел мастер скоро иссяк и, видимо, не получил от рыжеватого мужчины никакого утешения. Понурив голову, и бессильно разводя руками, он исчез в вавилонскую кучу людей, Стёпка присел на корточки перед рыжеватым мужчиной и спросил.

– А тебя как звать?

– Паркером.

– Чудное имя.

– Бывает…

– А ты по нашему говорить где научился?

– Мать русская…

Паркер смотрел на Стёпку с видом полнейшего равнодушия, и Стёпка начинал чувствовать нечто вроде антипатии. Вот, сидит буржуй – чемоданчик, костюмчик, трубка вот какая, и, видимо, ничего не боится. Вишь, задаётся…

На Стёпку нахлынуло непреодолимое желание прихвастнуть.

– А меня скоро выпустят, – сказал он Паркеру.

– И слава Богу, – равнодушно сказал Паркер.

– Шпиёнов пойдём ловить.

– Ну и лови.

– Тут такой шпиён, самый главный, Светлов, мильён рублей я за него получу.

Трубка в зубах Паркера не дрогнула ни на один миллиметр.

– Светлов, говоришь. Ну, если поймаешь, кланяйся.

– Почему кланяйся?

– Не хочешь – не кланяйся…

– А ты его знаешь?

– Меньше, чем тебя.

– Так почему-же кланяться?

– Нужно вежливым быть.

Стёпка, сидя на корточках, волчьими глазами всматривался в крепко сколоченное лицо американца: так вот они, какие бывают, из буржуйских стран, и один спинжак чего стоит, да и не найти у нас такого. В Стёпкиной душе продолжало нарастать нечто вроде раздражения.

– Так чего же ты сюда приехал?