– Я приказал сбрасывать огнетушители, – сказал Медведев. – Но, кажется, и это не поможет.

Берман не ответил ничего и даже не спросил, как это Медведев очутился здесь раньше него, Бермана. Пламя как-то странно гипнотизировало его. Он, конечно, видел пожары. Но это было в городах, где каменные стены оказывали огню долгое и упорное сопротивление. Здесь же, казалось, всё радовалось этому перевёрнутому вверх ногами водопаду пламени. Радостно горели сухие брёвна, и так же радостно смотрел на это зрелище чёрный ночью лес, только первые ряды деревьев выхватывались из тьмы отсветами пожара… Раздался глухой взрыв, и снопы искр и головешек так же радостно взлетели над пламенем.

– Это просто порох взорвался. Там есть ещё и боевые патроны, – тоже сейчас будут взрываться, – спокойно сказал Медведев.

– Как давно служит у вас этот сторож?

– Не у меня, – пожал плечами Медведев. – Он тут, кажется, с самого основания “Динамо”.

– Что вы о нём знаете?

– Ничего. Думаю, что и знать нечего. Мужик, таёжник, неграмотный, словом, дикарь.

– А не ошибаетесь ли вы?

Медведев снова пожал плечами.

– Таких, как он, здесь, как муравьев в лесу… Ошибаюсь ли я? Какие у вас основания так думать?

– Есть основания. Серафима Павловна открыла телефонный провод в его сторожке. Он в неё стрелял и ранил, кажется, легко. Потом, вот, поджёг клуб и, конечно, скрылся…

Медведев резко повернулся к Берману всем своим корпусом.

– Это всерьёз?

Берман показал рукой на пожар:

– Сами видите… А Серафиму Павловну я уже допрашивал…

– А где её муж?

– Вероятно, где-то здесь околачивается.

– Г-м, – сказал Медведев. – Я полагаю, что наш товарищ Чикваидзе давно бы рад от своей половины отделаться, так что, может быть, тут дело вовсе и не в стороже. Пока что нет ни одного из них. Кстати, а где же беспризорники?

– Тоже нет.

Медведев ещё раз сказал “г-м”. Положение обострялось. И как бы он ни отговаривался тем, что не был с самого начала посвящён в дело научного работника товарища Светлова, всё-таки Лысково, погибший патруль, исчезнувшие Жучкин, Гололобов, убитый Кривоносов, бегство бродяги и вот теперь пожар клуба. И всё это на его, Медведева, территории, на территории, на которой он, Медведев, теоретически отвечал за всё: и за недостаток классовой бдительности, и за недостаток бдительности вообще…

Пожар продолжал полыхать. Самолёты, снижаясь на несколько десятков метров над тайгой, сбрасывали огнетушители, но, в общем, попадали мимо.

– Нужно бы отойти, – оказал Медведев, – ещё по голове ляпнут.

Пока что едем в Песково, или как там его. Здесь часов ещё на пять хватит.

Серое осеннее утро осветило серую дымящуюся паром и дымом кучу бывшего охотничьего клуба “Динамо”. Такую же серую, как и лицо товарища Бермана, молча присутствовавшего при частичных раскопках этой кучи. Несколько людей в брезентовых свероллях и газовых масках бережно разгребали не до конца прогоревшие брёвна, стараясь не попадаться под струи воды из брандсбойтов: обе пожарные машины продолжали работать полным ходом. Кое-где из-под пепла и мокрой грязи вдруг пробивались языки пламени, но, в общем, от клуба остались три печи и железный шкаф, сиротливо склонившийся набок и смятый, как картонная коробка. Никаких надежд на раскопки товарищ Берман не возлагал. Самое большее, на что можно было рассчитывать, это на какие-то сгустки расплавленного и остывшего металла, которые могли бы подтвердить открытие Серафимы Павловны. Но сейчас, после пожара, товарищ Берман не видел никакой необходимости в дальнейших вещественных доказательствах правильности рассказа Серафимы Павловны. Однако…

Мозг товарища Бермана не был приноровлен для того, что называется полётом воображения, тем не менее, можно было предположить, что здесь, в клубе, как-то сложилась приблизительно такая же обстановка, как и на Троицком мосту: была заранее подготовлена, как по нотам разыгранная инсценировка с участием, по меньшей мере, трёх действующих лиц, пожертвовавших для этого даже и тыловыми формированиями Серафимы Павловны. Но Берман сейчас же отбросил эту мысль. Тот Светловский бродяга был опытным пройдохой. Чикваидзе был откровенным бараном, и его временная супруга – откровенной дурой. Многолетний опыт научил товарища Бермана разбираться в людях не очень сложного склада характера. Нет, всё это вздор… Но что во всём этом не вздор?

– Позвольте доложить, товарищ Берман, – Берман даже вздрогнул, товарищ Медведев подошёл к нему сзади и мрачно, расставив свои массивные ноги, держал в руке допотопного вида револьвер. Товарищ Медведев лично руководил сотней отборных пограничников, которые должны были ощупать всю местность вокруг пожарища.

– Ну, – разрешающе сказал Берман.

– Нашли Чикваидзе. По вашему распоряжению обыскали и его. Ничего. Пьян совершенно. Вот только этот револьвер, к чему он ему?

Действительно, звено пограничников, ощупывая берег речки, заметило пару сапог, вызывающе торчавшую из рыбачьего шалашика. Солдаты звена, как охотники медвежью берлогу, окружили шалашик, держа винтовки наизготовку. Старший звена подошёл к выходу из шалашика:

– Эй, кто там, вылезай!

Сапоги не ответили ничего. Старший потянул за один из них. Из шалаша донёсся слегка хриплый, но совершенно ясный ответ с сильным кавказским акцентом. В переложении этого ответа на литературный язык он звучал бы так:

– Пшёл к чёртовой матери!

Голос показался как-то знакомым. Пограничник сказал ещё раз: “А ну, вылезай,” – и получил тот же самый ответ. Тогда, ухватившись за оба сапога, он вытащил из шалашика полуживое тело, принадлежавшее, как оказалось, товарищу Чикваидзе.

Тело товарища Чикваидзе пахло большим количеством водки. Оно кое-как привело самое себя в сидячее положение и повторило свою сентенцию ещё раз. Пограничники, опустив винтовки, рассматривали тело с видом понимающего и дружественного сочувствия.

– В чём дело? – сказал Чикваидзе, – пачему чэловеку спать не дают, а?

– Так что, товарищ Чикваидзе, – сказал старший, – клуб сгорел. И вообще. Ну, там увидите. А что у вас тут в шалашике?

– А тэбэ какое дэло?

– Приказано обыскать всех и всё, что только попадётся.

– Ну, и ищи.

Товарищ Чикваидзе, сделав над собою героическое усилие, встал и сильно кренясь на обе стороны по очереди, направился к речке. Один из пограничников нежно поддержал его под руку. Став на колени перед водой, товарищ Чикваидзе кое-как смочил своё обременённое думами чело. Старший на четвереньках заполз в шалашик, обнаружил там две пустые литровки, двустволку, автоматический пистолет и рюкзак. В рюкзаке была всякая мелочь, вроде полотенца и прочего, но оказалось и нечто твёрдое. Вытащив это нечто, старший обнаружил старинной системы револьвер. Всё, кроме револьвера, было совершенно понятно. Револьвер был непонятен вовсе. Была двустволка, понятно: шёл человек на охоту. Никакой дичи не оказалось, тоже понятно: шёл на охоту и пришёл в шалашик. Пистолет полагался по службе. Но зачем к этому пистолету ещё и револьвер? Старший положил револьвер в карман.

Вот именно этот револьвер и показывал сейчас товарищ Медведев товарищу Берману, сопровождая этот показ теми же недоумёнными соображениями, какие пришли в голову и старшему звена.

– А что Чикваидзе по этому поводу говорит? – спросил Берман.

– Я с ним, товарищ Берман, не хотел без вас разговаривать, – дипломатически ответил Медведев, – да вот и его самого ведут.

Последнее было не совсем правильно. Товарищ Чикваидзе шёл сам, правда, слегка придерживаемый одним из пограничников.

– Зачем у вас этот револьвер? – спросил Берман.

– Папробавать, – ответил Чикваидзе, слегка качаясь взад-вперёд.

– На ком попробовать?

– На… – тут товарищ Чикваидзе чуть-чуть запнулся. – Папробавать, – сказал он ещё раз.