– Как я полагаю, Валерий Михайлович, трогаться бы пора, смотрите, тучи сползают…

– Давайте трогаться, Еремей Павлович. Теперь вы сможете спать спокойно…

– А я, дорогой Валерий Михайлович, когда ж это я неспокойно сплю?

Светлов тоже чуть-чуть сверху вниз, он был немного выше Еремея, посмотрел на эту медвежью фигуру и внутренне согласился: не было никакой возможности представить себе сочетание Еремея и бессоницы. Вот только многих, очень многих вещей Еремей Павлович не знал вовсе… Как-то совсем по-глупому, неожиданно для самого себя Валерий Михайлович запустил свои пальцы в баранью шерсть, произраставшую на Еремеевском черепе, на каковой жест Еремей ответил также неожиданно для самого себя – держа в левой руке винтовку, правой облапил Валерия Михайловича и нанёс ему, другое выражение трудно было бы придумать, истинно медвежий поцелуй. Стёпка при виде этого зрелища как-то странно хмыкнул и стремительно стал вытирать глаза.

Валерий Михайлович с трудом оторвался от Еремеевского поцелуя.

– А скажите, Еремей Павлович, когда вы вашу жену целуете, так это вы тоже с переломами костей?

– Хороший вы человек, Валерий Михайлович, вот что я вам скажу. У этой-то, Дуньки моей, ум, может, и бабий, а вот, поди ж ты… Ежели вы, говорит, этого научного работника не выручите, в монастырь, говорит, пойду. А? Слыхали вы такое дело? Это Дунька-то – в монастырь! Вы Дуньку-то видали?

– Видал. В монастырь ей, действительно, трудно.

– В монастырь, говорит, – возмущенно повторил Еремей.

– А я, – всхлипывая, сказал почему-то растроганный “давно уже забывший, что такое дом” Стёпка, – я тоже в монастырь…

Но потом, сообразив, что уже его-то аскетическим планам не поверит решительно никто, прибавил:

– А куда, я вас спрашиваю, больше податься? Вот, пошёл человек водку покупать, а его – цап и конверт. Куда, я вас спрашиваю, податься?

– На заимку, – уверенно ответил Еремей. – На заимку!

– Пошли, – сказал Валерий Михайлович.

Тучи, действительно, стали плотно обволакивать перевал. Спустившись по ту его сторону, Еремей, шедший во главе отряда, стал как-то разбираться в каких-то приметах пути, но разобрался очень скоро, на ходу. Чем ниже, тем туча становилась гуще и плотнее. Опять пошла тайга и в этой тайге под прикрытием какого-то каменного отвеса был обнаружен и караван. Паслись кони, горел костёр, что-то булькало на костре. Уже сильно стемнело. Федька спал сном новорожденного праведника, а Жучкин мирно обгладывал какую-то кость и столь же мирно допивал какую-то бутылку.

– Ну, скажу я тебе, – укоризненно загудел Еремей, – совсем ты окологоликом стал.

– Чем?

– Окологоликом. Вот, сидишь и опять сосёшь. А если советские патрули? А? Тогда что?

– Как я, папаша, полагаю, наш Валерий Михайлович не зря же пошёл с этим Берманом разговаривать. Так ты что же, папаша, Валерия-то Михайловича дураком что-ли считаешь? Сказано было, чтобы, значит, этого Бермана прекратить, стало быть Бермана и прекратили…

– Свинья ты, вот что я тебе скажу, свинья ты и больше ничего. Налей, однако, и мне стаканчик. Тут такие дела… Опять же и есть хочется.

– Понятное дело, цельный Божий день на ходу, во рту пересохши…

Светлов сразу уселся у костра.

А есть-то у вас имеется что-нибудь на виду?

Потапыч извлёк из костра баранью ногу.

– Обрезывайте сверху, снутри ещё не пропеклось.

– Тут, можно сказать, во рту ни маковой росинки, – констатировал Стёпка, – так ты мне, браток, тоже накапай…

Сумерки и туман спускались и сгущались над стоянкой. Стёпка под влиянием сытости, безопасности и водки начинал чувствовать приливы храбрости.

– И как это вы его чехвостили, Валерий Михайлович, – начал было он.

– А и самом деле, – сказал Еремей, – власть вы над ним, что-ли, имеете?

– И ещё как! – подхватил Стёпка. – Это он самый, что меня в тюрьме допрашивал, где это Дунькин папаша живёт…

– И что это я им сдался?

– Они думают, – сказал Валерий Михайлович, – что в Лыскове целый заговор был, да трудно было бы подумать иначе. Кроме Потапыча, у них из Лыскова другого следа нет, вот и идут по этому следу.

– А ежели всё-таки дойдут?

– Теперь не дойдут.

– Уж если Валерий Михайлович этому цыгану приказал, так уж будьте спокойны, – Стёпка хотел было дать волю своему языку, но, посмотрев на Валерия Михайловича, как-то смяк. Видно было, что мысли Валерия Михайловича витали где-то очень далеко от стоянки.

– Думаю, – сказал Валерий Михайлович, – что нужно идти спать. Завтра кое о чём поговорим…

Степаныч во главе своего беспризорного отряда старался нагромоздить между собою и пожарищем охотничьего клуба возможно большее число километров. Отряд ехал по каким-то звериным таёжным тропам, путал следы по руслам ручьёв, въехал уже поздно вечером в какую-то речку и двинулся по её дну до небольшого озера, посередине которого уже в сумерках смутно выделялся контур небольшого скалистого, поросшего кустарником, островка. Не слезая с седла, Степаныч вытащил запрятанный в кустах и хорошо знакомый беспризорным близнецам, довольно длинный долблёный челнок и перелез в него прямо с коня.

– Не слезайте с коней. Давайте вьюки сюда.

Ванька и Васька недоуменно и молча повиновались. Вьюки были перегружены в челнок.

– Теперь ждите здесь. Говорю вам, не слезайте с коней. Вернусь через три четверти часа.

Ванька и Васька недоуменно остались ждать. Степаныч вооружился веслом, и скоро его силуэт растаял в темноте. Часов ни у Ваньки, ни у Васьки не было, и что, вообще, означали “три четверти часа”, оба они имели довольно неопределённое представление. Однако, действительно, минут через сорок Степаныч вынырнул из темноты.

– Пересаживайтесь в челнок. Кони пусть плывут сзади на поводу. Живо, а то совсем ночь настанет.

Ванька и Васька пересели. Сидя в такой неустойчивой посуде, они всё-таки кое-как привязали коней одного к другому, первого Васька или Ванька взял за повод, и челнок двинулся к островку. Привычные ко всяким таёжным передрягам кони медленно, но послушно плыли сзади. Ванька и Васька держали наизготовку свои винтовки, и им обоим мерещились всякие воинственные приключения.

На никаких воинственных приключений не произошло. У берега островка, над самой водой, им показалось что-то вроде слабого отблеска. Степаныч направил свой челнок именно к нему. Отблеск стал яснее, но было совершенно неясно откуда он идёт, как будто бы из воды, вот чудеса!

– Ложитесь на спину, – снова приказал Степаныч. – Повод держите покрепче, а то коней потом ловить придётся.

Ничего не понимая, близнецы улеглись на дно челнока. Над их лицами появился какой-то каменный потолок, тускло, но с каждым шагом все ярче и ярче освещённый всё тем же таинственным отблеском. Потом потолок стал уходить вверх.

– Вставайте, – приказал Степаныч.

Ванька и Васька приподнялись. Челнок уткнулся носом в чистый песчаный берег, на котором уже весело потрескивал костёр. За берегом виднелась каменная стена. Оглянувшись кругом, близнецы обнаружили, что они находятся в небольшой, но очень уютно обставленной пещере. В середине её расстилалось нечто вроде прудика, в котором и плавал в настоящее время челнок. Вокруг прудика шел всё тот же песчаный берег, на котором близнецы увидели и кое-как сложенные вьюки. Всё это вместе взятое имело шагов тридцать в поперечнике.

– Ну, вот, и приехали. Выводите коней, а я заткну выход. Ванька и Васька вышли на берег, вывели коней, которые, отряхнувшись от воды, покорно ждали дальнейших распоряжений. Степаныч с челном вернулся в трубу, соединяющую пещеру с озером, и конец её заткнул какой-то корягой. Степаныч казался вполне удовлетворённым всем ходом событий этого бурного дня.

Он вылез на берег и вытащил на него челнок.

– Так вот что, лоботрясики, теперь можно и отдохнуть. Думаю, дня три-четыре. Они там сейчас всю тайгу будут обшаривать, а мы тут будем сидеть и чаёк попивать.