— Отчасти?

— Сначала к нам обратилась наш школьный консультант, по совпадению — квалифицированный психотерапевт и, ради полноты картины - моя жена. — Мейсон неловко улыбнулся. — Вернее, теперь уже бывшая.

Он подровнял стопку карточек на столе, прежде чем продолжить:

— Тейт сказал ей такое, что Линда расценила как угрозы жизни. Яркие, детальные, мерзкие. Она не отмахнулась. Были записи её сеансов с ним, она подала официальную жалобу. Провели слушания. В итоге Тейт получил шесть месяцев в колонии для несовершеннолетних. Ему тогда только‑только стукнуло четырнадцать.

Гурни это не удивило. Иллюзий насчёт «невинности» детства Тэйта, он не питал. В нью‑йоркские годы ему попадались преднамеренные убийства, совершённые детьми куда младше четырнадцати. В одном случае восьмилетний мальчик вырезал пятерых родственников — и его спокойный ангельский взгляд пугал сильнее, чем глаза наёмника.

— Он был близок хоть с кем‑то в школе?

Мейсон покачал головой:

— Злобная натура Тейта лежала на поверхности. Даже хулиганы держались подальше. Единственная, кому рядом с ним, казалось, было комфортно — как бы странно это ни прозвучало — Лори Стрэйн. Настоящее имя Лоринда. Ныне миссис Ангус Рассел.

Это зацепило Гурни:

— Что значит — «комфортно»?

— Я видел, как она с ним разговаривала, иногда улыбалась. Она определённо не боялась его — в отличие от остальных.

— Интересно. Что ещё вы могли бы о ней сказать?

— Ничего.

— Вы ответили слишком быстро.

— Слухи — это социальный яд. Я не стану их повторять. Всё, что я о ней слышал, — из этой серии.

— Как насчёт её отношений с вашим бывшим директором?

— Без комментариев.

— Ладно. Просто опишите её, как описали бы любую другую ученицу. Я это не записываю и цитировать не стану.

Мейсон уставился в одну точку, будто примеривался к сложной местности, прочистил горло:

— Она была удивительно красива. Мальчики по ней сходили с ума. Полагаю, половина мужчин Ларчфилда бросили бы своих жён ради неё, думай они, будто у них есть шанс.

Гурни улыбнулся:

— Значит, все обожали уникальную Лори Стрэйн — и до смерти боялись уникального Билли Тейта.

— Разумная выжимка.

— Были у Тейта какие‑нибудь светлые стороны?

— Насколько мне известно — нет. Возможно, я предвзят из‑за угроз в адрес моей жены, но не вспомню ни чего хорошего о его характере или поведении.

Мейсон переплёл пальцы над столешницей:

— Допускаю, что у него с малых лет были проблемы. Вы в курсе семейной обстановки?

— Его отец стрелял в него пять раз?

— Это и сама личность отца - Элрой «Смоки» Тейт. Профессиональный поджигатель, связанный с мафией — так писали газеты. Биологическая мать Билли — тоже, еще тот персонаж: экзотическая танцовщица, умерла от передозировки героина, когда он ходил в садик. В каком‑то смысле понятно, что и почему из него выросло.

Тон был сострадательным ровно настолько, насколько сострадательный удар молотка.

— Мне говорили, что после стрельбы Билли восстановился полностью. Верно?

— Физически — да. Морально и эмоционально — нет. Стал хуже прежнего. Не люблю говорить такое о людях, но я благодарен Богу, что его больше нет в живых.

Он разжал пальцы, размял их и легко хлопнул ладонями по столу — как знак, что разговор исчерпан.

Гурни не возражал. Позволив собеседнику поставить точку, он повышал шансы на следующую встречу, если та понадобится.

Оба поднялись. Гурни протянул руку, и Мейсон, перегнувшись через стол, пожал её:

— Кто‑нибудь свяжется с моей бывшей женой насчёт вандализма?

— Уточню, когда вернусь в управление. О каком именно вандализме идет речь?

— Точно не знаю. Линда живёт в старом доме, я — в кондоминимуме на озере. Участком по‑прежнему заведую я — стригу траву и прочее, — но всего раз в неделю. Она уже не работает здесь, но мы на связи, особенно по дому.

— То есть этот случай — тоже к вам?

— У неё частная терапевтическая практика в Виллидж. Вчера вечером она вернулась домой и сразу позвонила мне: входная дверь взломана. Я велел сообщить в полицию. Думал, вы как раз из‑за этого.

— Она сказала, что именно «испортил» вандал?

— Какой‑то рисунок, процарапанный по краске. Надеюсь, не по дереву.

— Рисунок?

— Это всё, что она сказала.

— Позвоните ей, пожалуйста.

— Сейчас?

— Это может быть важно.

С нескрываемым вздохом Мейсон набрал номер. После длинной паузы взглянул на Гурни:

— Ушло на голосовую. Оставить сообщение?

Гурни проигнорировал:

— Где находится дом?

— В конце Скиннер Холлоу.

— Это где?

— За северным склоном Харроу‑Хилл. По сути — у чёрта на рогах.

— Это та сторона холма, которая не выходит на озеро?

— Да.

— Она звонила до или после того, как вошла в дом?

— Понятия не имею. А это важно?

— Возможно, нет. Я поеду взглянуть. Дам вам знать, как буду на месте. Договорились?

Скиннер‑Холлоу представляла собой узкую трехкилометровую грунтовку вдоль ручья в тесном овраге — склоны слишком крутые для строений. В конце овраг вдруг расширялся, переходил в сосновый лес, а тот — в покошенное поле. Посреди поля — белый фермерский дом с голубыми ставнями и синей дверью. За ним — классический красный амбар. В отличие от домика Руби‑Джун у озера, схожего размером и типом, этот был аккуратен так же, как сам Мейсон. Даже гравийная подъездная дорожка была безупречно подметена.

Подъезд расширялся в небольшую площадку, на которой стояла пыльная белая Тойота Королла. Подъезжая, Гурни уже различал «вандализм» на входной двери: до боли знакомая восьмёрка с вертикальной чертой посередине — процарапана по синей краске чем‑то острым.

Он опустил боковые стёкла, прислушался. Окинул взглядом окна, поле — всё, что лежало в пределах видимости. Достал из бардачка кобуру на щиколотку и 9‑мм «Беретту». Пристегнул кобуру, взял пистолет в руку и вышел. Хруст гравия под подошвами только усилил настороженность.

Подойдя к двери, заметил: та приоткрыта. Это встревожило больше, чем знак на краске.

— Миссис Мейсон! — окликнул он.

С куста калины на углу дома вспорхнула стайка жёлтых вьюрков. Он позвал ещё дважды.

Тишина.

Он резко постучал, снова громко назвал её по имени.

Тишина.

Сняв «Беретту» с предохранителя, он толкнул дверь носком ботинка.

Тишина.

Он вошёл в центральный коридор, тянувшейся к задней двери со стеклянными панелями. Сквозь неё виднелись ярко‑зелёная лужайка и угол красного амбара. Справа — маленькая столовая, слева — гостиная.

На всякий случай он крикнул:

— Полиция Ларчфилда! Кто в доме — покажитесь сейчас же!

Тишина.

В гостиной беспорядка не было — но и стерильности тоже. На приставном столике — тарелка с крошками и пустой стакан. У кресла — раскрытый номер «Нью‑йоркера». На журнальном столике — стопка книг. С подлокотника дивана свисал скомканный плед.

Он прошёл по коридору на скромную кухню. Та же повседневная картина: в сушилке — тарелки, в раковине — посуда, чайный пакетик, не вымытые приборы. Пара ящиков не задвинуты до конца. Рядом — маленький стол для завтрака, в полосе послеполуденного солнца на нём виднелись крошки.

Он уже собирался подняться наверх, когда взгляд зацепился за пятно посреди небольшого овального коврика у стола — размером с монету, похожее на подсохшую кровь.

Опустившись на колено, Гурни осторожно приподнял ближайший край коврика. Под тканью в волокна ковра впиталась та же темноватая жидкость — с обратной стороны она выглядела чётче. Посветив фонариком телефона, он увидел: место ещё не до конца высохло. Вернул коврик и осмотрел пол внимательнее.

Вскоре нашёл длинные царапины — словно по полу волокли что‑то тяжёлое. След тянулся из кухни по коридору к задней двери. Вместо того чтобы её открыть, с риском загрязнить место преступления, он вернулся к парадному входу, вышел и, обойдя дом, подошёл к задней двери — проверить, продолжается ли след снаружи.