— Поверь, он и сейчас такой, — с улыбкой говорит она, бросая на мужа многозначительный взгляд. — Но он лучший мужчина из всех, кого я знала. Лагерь, который он организовывает для детей в Ньюберри-Спрингс — одна из его любимых форм отдачи городу, где он вырос. Он всегда с такой теплотой говорит о том месте и людях, которые помогли ему стать тем, кем он стал.

— Могу себе представить.

Глаза Пенелопы снова загораются:

— О, Господи, почему я не подумала об этом раньше? — Она делает ещё один глоток вина и ставит бокал на стол. — Кузина Мэддокса, Лесли, сейчас руководит лагерем и фондом, но она ищет помощницу. Тебе бы это, может, подошло, учитывая твой опыт?

По телу пробегает волна тревоги:

— Я… даже не знаю. Я сейчас здесь временно, — отвечаю, бросая взгляд на Форреста, который, похоже, не слышит нашего разговора. Но сама мысль о работе в некоммерческом фонде, о помощи тем, у кого нет лишних денег, вызывает внутри у меня странное, но приятное чувство. Что-то подсказывает — может, именно этого мне не хватало.

— Оу. Я просто подумала… — Пенелопа мельком смотрит на Форреста.

— Всё сложно. Мы с ним сейчас стараемся разобраться в некоторых вещах, так что я не могу сказать ни «да», ни «нет». Но мне правда интересно, — добавляю я с улыбкой. — Можно мы обменяемся номерами, чтобы я могла позже ответить?

— Конечно. Извини, что предположила…

— Ничего страшного. Просто, знаешь, прошлое не всегда остаётся в прошлом.

Пенелопа наклоняет голову и тяжело выдыхает:

— Поверь, я знаю это лучше, чем тебе кажется.

Как раз в этот момент приносят ужин, и мы снова включаемся в общий разговор.

— Она заставила тебя снова сесть на лошадь? — спрашивает Мэддокс Форреста, пережёвывая еду.

— Ага. Поверь, моя задница болела потом несколько дней.

— О, ну это уже что-то из разряда БДСМ, — смеётся Пенелопа, и я тоже не сдерживаюсь.

— А ты сам когда в последний раз ездил верхом, Мэддокс? — спрашиваю я, отправляя в рот ещё кусочек стейка с чесночным маслом, который буквально тает во рту. Едва сдерживаюсь, чтобы не застонать от удовольствия.

— Прошлым летом, когда был дома. Я-то думал, что у меня выносливое тело, но после этого я весь гудел. Совсем забыл, как это ощущается.

— Шона запрыгнула в седло как ни в чём не бывало, — комментирует Форрест.

— Я же рассказывала, что помогала в приюте для лошадей в Вегасе, так что всё это время иногда каталась. И рада, что не бросила — я очень скучала. Но на ранчо, конечно, это совсем другое чувство.

Форрест берёт меня за руку под столом и сжимает её. Я смотрю на него — и он улыбается. Он стал делать это куда чаще в последнее время.

— Приют для лошадей, да? — подаёт голос Мэддокс. — Знаешь, у меня есть контакт одного такого в Перритоне. Могу дать тебе, если хочешь снова этим заняться.

Количество возможностей, свалившихся на меня сегодня вечером, начинает немного кружить голову — но это приятное чувство. Сдерживая излишний восторг, я просто говорю:

— Это было бы здорово. Спасибо.

— Не за что. Полагаю, у тебя и так хватает причин оставаться в Техасе, но если тебе что-то понадобится или хочешь, чтобы я замолвил за тебя словечко — просто скажи, — кивает мне Мэддокс.

— Благодарю.

— Конечно. Не каждый день удаётся помочь другу, особенно если речь о девушке, ради которой он симулировал травму.

Я замираю, пытаясь понять, правильно ли я услышала. Наклоняюсь вперёд и говорю: — Прости… что ты только что сказал?

— Чёрт, — бормочет Форрест, сидящий рядом.

Мэддокс смеётся. — Что такого? — но, увидев выражение моего лица, резко меняется в лице. — Блять. Я думал...

— Ты думал, что я знала, да? — я усмехаюсь, но в голосе звенит горечь. — Потому что это было бы логично, правда? Что Форрест уже давно рассказал мне, что у него тоже были свои секреты. — Я поворачиваюсь к нему, но он не поднимает глаз от стола. — Это правда?

Он медленно поворачивает голову, лицо его напряжено, взгляд жёсткий.

— Да.

Не верю.

— Прекрасно. — Я снимаю салфетку с колен и бросаю её на тарелку. Аппетит исчез. — Простите, мне нужно уйти. — Встаю из-за стола и поворачиваюсь к Пенелопе. — Было очень приятно познакомиться. Спасибо, что так тепло приняли.

— Мне тоже было приятно, — отвечает она с сочувствующей улыбкой.

— Шона… — начинает Форрест, но я его игнорирую. Разворачиваюсь и иду к выходу из ресторана.

Я понятия не имею, куда направляюсь. Форрест вёз нас сюда, и мы даже не успели заселиться в отель. Но я распахиваю дверь, и как только в лицо ударяет холодный воздух, глубоко вдыхаю, пытаясь унять бурю, бушующую внутри.

Форрест мне лгал. Годы назад он тоже что-то утаил, а потом ещё имел наглость злиться и обвинять меня в том, что я разрушила наши отношения. Если бы я тогда знала… чёрт, даже знание этого вряд ли что-то изменило бы для меня. Я бы всё равно не уехала из Вегаса. Но он сделал из моего молчания драму, при этом сам годами хранил свои секреты.

— Шона, — зовёт он, выходя за мной. Я не оборачиваюсь, но чувствую, как он приближается. — Шона, пожалуйста… давай поговорим?

— Я не хочу с тобой разговаривать.

— Так мы теперь молчать будем до конца вечера?

— Я… я не знаю. Просто…

Он берёт меня за руку, и я позволяю, но всё равно не смотрю на него.

— Я понимаю, что слова Мэддокса застали тебя врасплох, но...

— Но что? Что ты можешь сказать мне сейчас, Форрест, что оправдало бы твою ложь? Ты солгал, поставил под угрозу своё будущее… ради меня. — Я вырываю руку из его ладони и направляюсь к грузовику.

Он ничего не отвечает, но я слышу, как он идёт за мной. Он открывает дверь, как всегда, и даже помогает мне пристегнуться, прежде чем сесть за руль и направиться в сторону отеля.

Поездка проходит в полном молчании. Мы даже не смотрим друг на друга, но напряжение между нами можно резать ножом. И, как назло, по радио играет песня Зака Брайана, которая только сильнее расшатывает нервы. Слёзы подступают — не от боли, а от злости.

Я стою за ним в лобби, пока он оформляет заселение — номер оформлен на его имя. Женщина за стойкой, наверное, думает, что меня сюда притащили силой, судя по выражению моего лица. Форрест берёт ключи и ведёт меня к лифту. Мы снова молчим до самой двери номера, которую он открывает и придерживает для меня.

Я ставлю чемодан в угол и просто стою. Не знаю, что делать. Эмоции накрывают с головой, и я не могу разобраться, какая из них главная.

— Шона, — снова зовёт он. Голос дрожит. Я закрываю глаза, не желая снова плакать. Мне надоело. Надоело постоянно чувствовать, будто земля уходит из-под ног. Быть с ним — это как бесконечная поездка на американских горках, и моё сердце больше не выдерживает.

— Шона, пожалуйста, позволь мне объяснить.

Я поворачиваюсь к нему, впервые с того самого ужина встречаясь с ним взглядом.

— Я даже не знаю, что думать, Форрест. — Я качаю головой, и одна слеза скатывается по щеке. — Всё это время… всё это время я снова и снова прокручивала ту ночь в своей квартире. Чувствовала вину за то, что не рассказала тебе про отца, что оттолкнула тебя. А теперь узнаю, что ты тоже лгал. Зачем, Форрест? Зачем ты симулировал травму и потерял стипендию? Ты понимаешь, насколько другой могла бы быть твоя жизнь, если бы не я?

Вина.

Вот она, главная эмоция, затмевающая всё остальное.

Вина за то, что мои решения так сильно повлияли на его жизнь, накатывает с новой силой.

Его лицо мгновенно становится жёстким, и он делает шаг ко мне, от него буквально исходит волна эмоций. — Я не понимаю, как ты до сих пор не видишь, почему я это сделал. Всё остальное теряло смысл без тебя, Шона. У меня было всё… кроме тебя. Вот почему. Я бы отказался от всего снова и снова, если бы это означало, что ты останешься со мной. Ты — всё, что мне нужно. Но ты всё равно оттолкнула меня.

Боже, как мы дошли до этого? Сколько времени мы тратили на самообман — отрицали, что чувствуем, чего хотим?