Шона поворачивается и замечает меня. Но в её взгляде нет насмешки. Нет. Её глаза тут же опускаются к моей промежности, а губы изгибаются в довольную улыбку — ту самую, от которой у меня встаёт, — что ещё сильнее усугубляет ситуацию.

— Перестань так смотреть. Костюм держится на соплях, — предупреждаю я.

Она обходит меня, разглядывая со всех сторон. — Чёрт. Кто бы мог подумать, что меня возбуждают эльфы?

— Очень смешно.

Хихикая, она поправляет мой колпак. — Тебе идёт, Форрест.

— Ты знала, да? Это и была великая идея мамы?

Она облизывает губы. — Может быть.

Я зажимаю переносицу: — Чёрт. Все женщины теперь против меня, клянусь.

Мама снова входит в амбар, хлопая в ладоши, а за ней следуют Уайатт и Уокер. — Боже мой! Вы трое такие красавчики!

— Думаю, это классифицируется как жестокое обращение с детьми, — бурчу я.

— Всё не так уж плохо, — говорит Шона. — Это создаёт атмосферу. Люди будут в восторге. Может, даже специально приедут в город, чтобы на вас посмотреть.

— Нам бы ещё организовать собственную лепрекон-группу, — ворчит Уайатт, оттягивая ткань от своей промежности. Видимо, у него там та же теснота. — Жаль, что никто из нас не умеет играть.

— Форрест умеет, — замечает Келси и тут же прикрывает рот, расширяя глаза, будто сболтнула лишнее.

Я резко поворачиваюсь к ней. — Что ты только что сказала? — сердце колотится. Откуда она, мать вашу, знает?!

— Ты играешь? — Уокер смотрит на меня. — Какого чёрта? Почему мы об этом не знали?

Келси смотрит на Шону и шепчет губами: — Прости.

Теперь я сверлю взглядом Шону. Сердце грохочет в груди. — Ты ей рассказала? — Я пустил её в своё сердце, впустил в свою тайну, и теперь это может обернуться катастрофой.

— Рассказала что? — лезет Уайатт. — Что происходит?

— Ну да… я рассказала девчонкам, что ты взял меня посмотреть, как ты играешь в своей группе, но…

Я чувствую, как ярость пробегает по венам, а взгляды всех пронзают меня.

— Ты играешь в группе, Форрест? — теперь спрашивает мама, её голос мягкий, но в нём звучит боль. Тишина окутывает амбар, пока она продолжает: — Почему ты нам не рассказал?

Я ощущаю, как напряжение заполняет воздух, каждый смотрит только на меня. — Потому что я не хотел, чтобы из этого делали большое дело, — сквозь зубы выдавливаю я. Чёрт. Только не сейчас.

Есть причина, по которой я не рассказал об этом семье — я хотел, чтобы хоть что-то в моей жизни было только моим, отдельным от всех. И после того, как я поделился этим с Шоной на той неделе, я думал, что она это поняла. Оказалось — нет. Она не только снова врывается в мою жизнь, но и рассказывает о ней моей семье.

— Как давно? — продолжает мама, пока все молча смотрят на меня.

— С тех пор, как вернулся домой, — отвечаю ей, и всем сердцем желаю, чтобы можно было отмотать время назад. — Это просто гитара. Ничего особенного.

— Ни хрена себе, — бормочет Уайатт и переглядывается с Уокером.

Я снова смотрю на Шону — она грызёт ноготь. — Форрест, я… — Но прежде чем она успевает договорить, звонит её телефон. Она достаёт его из кармана, и на лице тут же появляется гримаса. — Это мама. Мне надо ответить. — Она кидает на меня обеспокоенный взгляд и уходит на улицу.

— Форрест, просто чтобы ты знал… Шона рассказала нам только потому, что была так рада, что ты пригласил её, — объясняет Келси, когда Шона уже ушла, медленно подходя ко мне.

Я молчу, потому что не знаю, что сказать. Одна часть меня чувствует себя преданным, а другая понимает, что Шона не хотела ничего плохого. Но я ненавижу всё это внимание, направленное на меня. Я избегал его не просто так.

— Она просила нас не говорить Уайатту и Уокеру, — добавляет Эвелин. — И, как видишь, мы не сказали. Отсюда и их реакция.

— Ты скрыла это от меня? — Уокер смотрит на жену. — Серьёзно?

— Ой, да перестань. Мы в браке, но это не значит, что я должна рассказывать тебе всё до мелочей.

— Это не «мелочь», Эвелин. Это огромная новость!

— Это не такое уж большое дело! — выкрикиваю я, перебивая их ссору.

— Хватит! — перекрывает нас всех мама. — Мальчики, идите переодеваться. Костюмы ещё надо немного подогнать, но до фестиваля есть время. — Затем она поворачивается ко мне и отводит в угол амбара. И по её лицу ясно, что я её разочаровал.

Я, блять, ненавижу этот взгляд.

— Форрест… — Она качает головой, в глазах — боль. — Почему ты это скрывал?

Я отвожу взгляд, но она берёт меня за подбородок и заставляет смотреть прямо на неё, даже несмотря на то, что я выше её почти на голову. — Это было личное.

— Почему?

— А какое это имеет значение?

— Потому что после расставания с Шоной и потери футбола ты наконец нашёл что-то, что приносит тебе радость. А мы могли бы быть рядом, поддержать тебя в этом. Мы могли бы радоваться вместе с тобой, — говорит она так, будто это само собой разумеется. — Ты отстранялся от нас все эти годы, думая, что так будет проще. Но всё, чего ты добился этим — это причинил нам боль.

По телу пробегает волна сожаления. — Я просто хотел побыть один.

— Ну уж нет, Форрест. Пока ты часть этой семьи, ты никогда не будешь один. Слышишь меня? — говорит она, наконец отпуская мой подбородок, но её глаза всё ещё врезаются в меня, пробивая мою защиту.

— Да, мам.

— И та женщина, что стоит сейчас снаружи, — тоже часть этой семьи. Всё, чего она хочет — это немного времени с тобой. Она не специально выдала твой секрет, так что не смей держать это против неё. Потому что это вообще не должно было быть секретом.

Я сжимаю челюсть, понимая, что мама права. После той ночи с Шоной всё, казалось, снова налаживалось. Но теперь всё напоминает мне, что впустить её в свою жизнь — не так просто, как я надеялся.

У меня здесь своя жизнь с тех пор, как мы расстались… Но можно ли это вообще назвать жизнью? А если мама права? Может, я действительно оттолкнул семью, думая, что одиночество — лучше, чем снова открыться людям?

Вся эта сцена напоминает мне, что говорила Шона тогда, в моём кабинете. Я правда принимаю свою семью как должное? Я же раньше не был таким…

Но ведь что бывает, когда открываешься людям? Тебя ранят.

Живой пример — женщина, стоящая прямо сейчас за стеной этого амбара. Та, кто причинила мне самую сильную боль.

— Иди переоденься и поговори с Шоной, — говорит мама, подталкивая меня в сторону ванной.

Я отхожу на несколько шагов, потом оборачиваюсь и смотрю на неё. Она всё ещё наблюдает за мной. — Мне жаль, мам.

— Лучше, чтобы так и было, Форрест Илай. И надеть этот костюм эльфа — будет первым шагом, чтобы это доказать.

С улыбкой, которая сама появляется на лице, я возвращаюсь в ванную, чтобы переодеться, и нахожу там братьев.

— Ты, мать твою, играешь на гитаре? — снова спрашивает Уокер, как будто не может осознать этого.

— Ага, — бурчу, начиная снимать с себя обтягивающий спандекс.

— Да это же охереть как круто!

— Это не так уж важно, — говорю в тысячный раз.

— Я хочу тебя послушать, — настаивает он. — Когда у вас следующий концерт?

Я не поднимаю глаз, и в груди начинает разрастаться странное ощущение. Это что, волнение? Тревога? Мысль о том, что мои братья придут на мой концерт, вызывает у меня то ли радость, то ли желание снова спрятаться.

— В следующем месяце. Мы только играли, а у нас одно выступление в месяц — все заняты.

— Может, ваша группа может выступить у нас в пивоварне, — предлагает Уайатт. Я перевожу на него взгляд.

Сердце снова начинает колотиться, когда я осознаю — братья не злятся, что я скрывал это от них. Совсем наоборот. Похоже, они хотят быть частью этого, и я пока не знаю, как к этому относиться.

Я натягиваю джинсы, застёгиваю их, надеваю футболку. — Поговорю с ребятами, спрошу, захотят ли они.

Уайатт кивает: — Отлично.

— И просто к слову, ты же знаешь, что можешь делиться с нами такими вещами, да? — добавляет Уокер.