— Чай, — вдруг решительно сказала Маша, поворачиваясь и идя на кухню. — Нам всем нужен чай. Крепкий. Иван, проходи, садись.

Ее практичность в этой ситуации была спасением. Она действовала, когда я была парализована. Иван неуверенно последовал за ней на кухню и сел на стул, который всегда занимал отец, когда изредка бывал у меня в гостях.

Дима предпочел оставить нас втроем и ушел в комнату, чтобы мы спокойно могли поговорить.

Маша разлила по чашкам свежий кипяток, громко звенела ложками. Звуки обыденной жизни немного разрядили невыносимое напряжение.

— Значит, ты наш брат, — констатировала Маша, ставя перед ним чашку. Она сказала это без пафоса, просто как факт.

Иван кивнул, с благодарностью принимая чашку.

Мы сидели за одним столом — три человека, связанные общей кровью и разорванные годами лжи и молчания. Было страшно, неловко и горько. Но в то же время в этом признании, в этой горькой правде было какое-то начало. Начало новой, сложной, но настоящей реальности.

И я поняла, что мой план «во всем разобраться и всех примирить» только что усложнился в геометрической прогрессии. Теперь в уравнении под названием «наша семья» был еще один человек. Иван. Наш брат. И нам всем предстояло научиться жить с этой правдой.

Маша вздохнула.

— Надо будет рассказать родителям. Только как? Мама…

— Маму надо подготовить, — быстро сказала я. — Сначала мы сами во всем разберемся. Правда, Ваня? Дай нам с Машей немного времени.

Он кивнул, смотря на нас с надеждой.

— Я не хочу никому делать больно. Я просто… когда узнал, понял, что хочу быть с вами рядом.

Иван ушел, оставив после себя вихрь эмоций.

Когда дверь закрылась, Маша опустилась на диван.

— Брат. У меня есть брат. Это так странно.

— Да, — согласилась я. — Но, по-моему, он хороший.

Тут мы обе взглянули на Диму. Он стоял, прислонившись к косяку, и смотрел в пустоту.

— Димуль? — осторожно позвала я его.

Он медленно перевел на меня взгляд.

— Так, — сказал он. — Дайте мне минутку. У меня тут вся вселенная в голове перезагрузилась. Ваня — брат. Тайный брат. Сергей Иванович… — он схватился за голову. — Дорогая, в следующий раз, когда захочешь рассказать семейную тайну, может, предваришь это чем-то вроде: «Дим, присядь, пожалуйста»?

Я подошла и обняла его.

— Прости. Но ты же хотел войти в нашу семью. Вот тебе и полное погружение.

— Да уж, — он фыркнул, но обнял меня в ответ. — Погружение с аквалангом. Ладно. Разбираться будем.

Постепенно паника начала отступать. Тайна перестала быть разрушительной силой.

Но я знала, что это был еще не конец. Что для Димы есть еще одна тайна, куда более свежая и ядовитая. Тайна об Александре. О том, что он — отец Матвея, лучшего друга Маши. Но о ней я не могла говорить. Не сейчас. Не здесь. Для этой истории было свое время и свое место. А сегодняшнего потрясения с лихвой хватило на всех. И мысль о том, что Диме предстоит узнать и это, заставляла меня сжиматься внутри от страха. Но это был страх на потом.

Солнечный свет, проникавший сквозь кружевные занавески в гостиной моих родителей, казался неестественно ярким, подчеркивая каждую пылинку, парящую в воздухе, и каждую морщинку на знакомом с детства диване. Было странно сидеть здесь, в этом доме, где прошло мое детство, и чувствовать себя гостьей.

Я редко бывала здесь в последнее время, была занята своей жизнью, работой, подготовкой к свадьбе. Маша, моя постоянная связная, каждые выходные приносила мне свежие новости из этого мира, и мне почему-то казалось, что этого достаточно. Но сейчас я понимала, что никакие рассказы не заменят этого ощущения — запаха родного дома, смеси кофе, книжной пыли и маминых духов.

Мы сидели с Машей на диване, плечом к плечу, как в детстве, когда нас звали на «серьезный разговор». Напротив, в своем кресле-троне, восседал отец, а мама нервно перебирала край своей домашней кофты, устроившись на краешке соседнего кресла. Признаться, я не видела их такими напряженными с тех самых пор, когда я призналась, что съезжаю от них.

Папин взгляд переходил с меня на Машу и обратно. Он уже понял, что дело не в моей свадьбе и не в учебе Маши. Дело было в чем-то гораздо более глубоком.

— Ну, дочки, — он, наконец, нарушил тягостное молчание, — раз вы собрали нас так торжественно, значит, дело важное. Говорите уж. Я старый, мое сердце долго томиться не может.

Я посмотрела на Машу. Она кивнула, давая мне понять, что готова. Мы договорились, что начинать буду я.

— Пап, мам, — начала я, и мой голос прозвучал чуть громче, чем я хотела. — Речь пойдет о прошлом. О том, о чем мы все молчали много лет. Но молчание, как оказалось, не значит, что чего-то не существует.

Я сделала паузу, собираясь с духом. Мама перестала теребить кофту и замерла, уставившись на меня.

— Несколько лет назад я случайно нашла у папы старую квитанцию. На алименты. И мама тогда… мама тогда объяснила мне все. Объяснила, что до рождения Маши в твоей жизни, папа, была другая женщина. И что от тех отношений… родился мальчик.

Я видела, как лицо отца стало каменным. Мама опустила глаза, ее пальцы сцепились в тугой узел.

— Его зовут Иван, — тихо, но четко добавила Маша. Ее голос, обычно такой звонкий, сейчас был похож на шелест бумаги. — А его маму — Лада.

Имя, прозвучавшее в стенах этого дома, повисло в воздухе, как электрический разряд. Отец вздрогнул, словно его ударили током. Он откинулся на спинку кресла, и на его лице появилось выражение такой старой, запрятанной глубоко боли, что мне стало не по себе.

— И что же? — спросил он, и его голос был глухим, безжизненным. — Он нашелся, этот мальчик? Пришел к вам? Просить что-то? Денег?

— Нет, папа, — быстро ответила я, чувствуя, как заступаюсь за Ваню, даже не зная его толком. — Он не просил ничего. Он… он просто хотел узнать нас. Узнать своих сестер. Он не виноват в том, что случилось между взрослыми. Он просто ребенок той истории.

Мама подняла на меня глаза. В них не было гнева или упрека. Была усталость. Бесконечная, вековая усталость.

— Я знала, — прошептала она. — Я всегда знала, что этот день настанет. Рано или поздно правда выплывает наружу.

Отец тяжело вздохнул и провел рукой по лицу, словно стирая с него маску. Когда он снова посмотрел на нас, в его глазах была только горькая, неприкрытая правда.

— Да, — сказал он тихо. — Это правда. Я совершил страшную ошибку. Я практически предал любовь, предал нашу семью. Я ушел к другой женщине, когда твоей маме было невыносимо тяжело, когда она была одна с маленькой Марьяной на руках. Это был самый подлый поступок в моей жизни.

Он посмотрел на маму, и в его взгляде было столько муки и раскаяния, что у меня сжалось сердце.

— Но я понял, что важнее семьи для меня ничего нет. И я вернулся. Мы выстроили все заново. Мы родили тебя, Машенька, и ты стала нашим новым счастьем, нашим символом возрождения.

Он помолчал, глотая комок в горле.

— Но сын… Иван… он не ошибка. Никогда не считал его ошибкой. Он — следствие моего заблуждения, моей слабости, но он не виноват. Я платил алименты, я… я следил за его жизнью издалека. Через общих знакомых. Знаю, что он хороший парень. Умный, работящий. И… да. Я буду бесконечно рад, если вы примете его. Если у него появится семья. Сестры. Он одинок. Его мама… Лада… она вышла замуж и родила еще одного сына.

В комнате повисла тишина. Мама медленно поднялась, подошла к отцу и положила руку ему на плечо. Это был жест, полный такой глубокой, выстраданной нежности и прощения, что у меня навернулись слезы.

— Мы пережили это, — тихо сказала она, глядя на нас с Машей. — Мы прошли через ад, но мы выбрались. Мы выстроили новую жизнь. Ради себя. Ради вас. И то, что было тогда… это больно, но это уже история. Иван — часть этой истории. И часть тебя, Сережа. — Она посмотрела на отца. — И он не должен нести на себе вину за твои прошлые поступки.