Разговор захлебнулся во взаимных упреках и оборвался. Я сидела с трубкой в онемевшей руке, глядя на мерцающую гирлянду. Мир, еще недавно такой простой и праздничный, снова закрутился в водовороте прошлого.

Я собирался к Маше, когда мой отец, багровый от ярости, вышел из кабинета и набросился на меня:

— Ты немедленно прекратишь видеться с этой… с этой Курихиной! — рявкнул он, не в силах подобрать достойное ругательство. — Я запрещаю! Её семья — это помойная яма, в которую я не позволю тебе провалиться!

Я даже оторопел, отца не перебивал. Слушал, сжав кулаки, впервые видя его не могущественным титаном, а взбешенным, теряющим контроль человеком. Услышав фамилию Маши, я нахмурился. Я доверял отцу, и рассказал ему о своей подруге, вскользь упомянув ее фамилию. Ничего подобного я не ожидал.

— Пап, о чем ты? Что значит «помойная яма»? Ты что, знаешь её семью?

— Знаю достаточно! — фыркнул отец. — Я не намерен это обсуждать. Мое слово — закон. Конец всяким отношениям.

Я всегда уважал отца, но теперь впервые проявил стойкость. Я видел, как дрожат руки отца, слышал неправду в его голосе. Я вспомнил свою Машу — смешливую, умную, честную. И этот контраст между ею и истерикой отца был слишком разительным.

— Нет, — тихо, но четко сказал я.

— Что? — не понял Александр.

— Я сказал — нет. Я не расстанусь с Машей. Я её люблю.

Отец онемел. Его власть, всегда бывшая абсолютной, дала трещину.

Я смотрел на него не с вызовом, а с холодным недоумением и решимостью. И в этой тишине рухнуло что-то важное.

Я повернулся и вышел из дома, хлопнув дверью. Я не знал подробностей, но знал главное: моя любовь не будет разменной монетой в непонятных и грязных играх моего отца.

Я шел к Маше, не подозревая, что тень от прошлого, от звонка, прозвучавшего в нашей квартире, уже накрыла и нас.

Дверь захлопнулась за мной с таким грохотом, что, казалось стекла из окон всего дома должны посыпаться хрустальной пылью. Я не оборачивался. Я шел, чувствуя, как дрожь в коленях от адреналинового выброса постепенно сменяется тяжелой, свинцовой поступью.

Воздух после грозовой атмосферы отцовского крика казался холодным и невероятно свежим, но внутри все еще пылало.

«Помойная яма». Эти слова звенели в ушах навязчивым, мерзким припевом. Я всегда видел отца человеком резким, порой деспотичным, но никогда – иррациональным. Его гнев всегда имел причину, пусть и не всегда мне понятную, и всегда был направлен на конкретный результат.

А это… это было сродни безумию. Слепая, бессмысленная ярость на пустом месте. На пустом? Нет. Фамилия Маши стала спусковым крючком. Курихина. Что он мог знать о Курихиных?

Я знал ее родителей как абсолютно нормальных, приятных людей. Ее отец, Сергей Иванович – водитель, мама Ольга Николаевна – воспитатель детского сада. Они жили душа в душу, в их уютной квартире всегда пахло пирогами и звучал смех. Какая такая «помойная яма»?

Я ускорил шаг, почти побежал, подгоняемый жгучим желанием увидеть ее. Увидеть ее ясные глаза, услышать ее спокойный голос, прикоснуться к ее руке – и тем самым убедиться, что тот мир, где отец может кричать такое, и этот мир, где существует она, не имеют между собой ничего общего. Мне нужно было дышать ею как кислородом.

Маша жила в том самом старом, но уютном доме, в квартире, которую ее родители купили еще молодыми. Я взлетел по лестнице, не замечая усталости, и постучал в знакомую дверь.

Она открыла почти сразу, словно ждала у двери. На ней были домашние штаны с котами и такая же футболка - пижама, которую она очень любила. Волосы были собраны в небрежный пучок, а в руке она держала учебник.

Увидев мое лицо, ее улыбка мгновенно исчезла.

— Матвей? Что случилось? Ты белый как полотно.

Я вошел, молча обнял ее, прижался лицом к ее шее, вдыхая знакомый запах ее шампуня и чего-то неуловимо домашнего. Она испуганно обняла меня в ответ, похлопала по спине.

— Говори, ты меня пугаешь. С кем-то подрался? Что-то не так со здоровьем? — ее голос дрожал.

Я отпустил ее, прошелся по маленькой прихожей. Сказать это вслух значило снова выпустить на волю тот абсурд, придать ему форму.

— С отцом поссорился, — выдохнул я, останавливаясь перед ней. — Жестко.

Маша нахмурилась.

— Из-за сессии? Я же говорила, что нужно было начинать готовиться раньше, а не в последнюю ночь…

— Нет, Маш, не из-за сессии. — Я посмотрел ей прямо в глаза. — Из-за тебя. Вернее, из-за твоей семьи.

Она отшатнулась, будто я ее ударил. В ее глазах читалось полное, абсолютное недоумение, без единой примеси понимания или вины.

— Из-за моей семьи? Моих родителей? Но… почему? Они же оба тебя знают, всегда рады видеть? А с твоим отцом они даже не знакомы. Все же было прекрасно! Что случилось?

— Я и сам не понимаю. Поэтому и пришел.

Я опустился на табуретку в прихожей и, запинаясь, сбивчиво, пересказал наш разговор. Свои попытки возражать, его беспрецедентную ярость, это дикое, не укладывающееся в голове «помойная яма».

Я наблюдал за ее лицом. Сначала на нем было просто недоумение, затем — легкая обида за родителей, потом — растущее, леденящее недоумение. Но не было ни капли узнавания. Ни одной черточки, которая бы сказала: «А, так вот о чем он…»

Когда я закончил, в квартире повисла гробовая тишина. Было слышно, как за стеной сосед включает воду.

— Матвей, — тихо сказала она, и ее голос был чужим. — Я… я в полном ступоре. Это какая-то ошибка. Должна быть ошибка. Мои родители – самые обычные люди. Они любят друг друга, любят меня и Марьяну. У нас нет никаких тайн, никаких скелетов в шкафу! Никаких скандалов, судов, долгов… Папа работает, мама воспитывает маленьких ребятишек. Это и есть «помойная яма»? Я не понимаю. Он что, имел в виду, что мы бедные? Так мы не бедные, у нас все есть!

Она села на пол рядом со мной, обхватив колени руками, и выглядела теперь не как моя уверенная в себе умная девушка, а как испуганный, сбитый с толку ребенок. Мое сердце сжалось от боли. Я пришел сюда за ответами, а вместо этого заразил ее своим смятением и бросил в душу тень какого-то чудовищного, неведомого нам обоим обвинения.

— Может… может, он перепутал? — робко предположила она. — Фамилия не такая уж редкая. Или… или это какая-то старая бизнес-вражда? Может, он с кем-то из родственников моего папы когда-то делал дела и что-то не поделили? Но папа никогда ни словом не обмолвился!

Она замолчала, вновь уходя в себя, лихорадочно перебирая в памяти все, что знала о работе отца, о его прошлом. Видно было, что она пытается сложить пазл, в котором не хватает девяносто девяти процентов деталей, и у нее это никак не получается.

И вдруг ее лицо просветлело. Не от того, что она нашла ответ, а от того, что нашла возможный путь к нему.

— Марьяна, — выдохнула она. — Моя старшая сестра. Она на семь лет старше меня. Она всегда была папиной дочкой, он с ней советовался, они могли о чем-то говорить, о чем мне, младшенькой, не говорили… Вдруг это что-то из прошлого? Что-то, о чем я не знаю? Может, Марьяна что-то знает?

В ее голосе зазвучала надежда, и я ухватился за нее как за соломинку.

Да, Марьяна. Высокая, строгая, всегда смотрящая на меня немного свысока, но безумно любящая свою младшую сестру. Если в семье и есть какой-то секрет, который скрывали от Маши, ее старшая сестра должна о нем знать.

— Ты поговоришь с ней? — спросил я, и в голосе моем прозвучала мольба, которую я сам ненавидел.

— Конечно, поговорю, — Маша решительно встала и потянулась к телефону на тумбочке. — Прямо сейчас позвоню, скажу, что мне срочно нужно ее увидеть. Она сегодня должна быть дома.

Она набрала номер, прижав трубку к уху. Я смотрел на нее, на ее сосредоточенное лицо, на легкую дрожь в пальцах, и ненавидел отца всей душой. Ненавидел за эту тень, которую он бросил на ее свет, за эту тревогу, за то, что заставил ее сомневаться в идеальной картине своей собственной семьи. Моя рука снова сжалась в кулак.