Уокер трет глаза и входит в комнату. — Всё нормально. — Его волосы растрёпаны, глаза затуманены — явно измотан. А мы с дочкой ему, мягко говоря, не помогаем.

— Вот каково оно — жить с младенцем, если что. Извини.

Он хмурится. — Прекрати извиняться, Эвелин. — Он гладит Кайденс по голове. — Что случилось, совушка? Что тебя так расстроило?

Она всхлипывает, и у меня сердце сжимается. — У неё зубки.

— Оу, чёрт. Наверное, больно.

— Ага. Я уже дала ей лекарство, но…

— Можно я её возьму? — спрашивает он, протягивая руки. И даже не дожидаясь ответа, она сама тянется к нему. Он прижимает её к груди. — Вот так, девочка. — Он отходит, укачивая её, что-то шепча на ухо, а я не могу оторвать взгляд.

Вот так это выглядело бы, если бы Джон был жив? Я бы смотрела, как он успокаивает нашу дочь? Или всё равно была бы одна?

Эти мысли не дают мне спать по ночам не меньше, чем сама Кайденс.

— Лёд пробовала? — спрашивает Уокер, оборачиваясь ко мне. Кайденс всё ещё плачет, но тише. Слава богу.

— Нет…

— Может, стоит попробовать.

— Вреда точно не будет.

Уокер выходит из моей комнаты, а я наконец могу перевести дух, сбавить темп сердцебиения и надеть бюстгальтер. Мешковатый свитшот вполне скрывает мои скромные формы, но совсем не хочется случайно попасть в ситуацию, где Уокер увидит мою грудь. Такие моменты надо исключать из жизни любой ценой.

Ноги сами несут меня вниз по лестнице, и когда я вхожу на кухню, вижу, что Кайденс уже не плачет. Она сосёт тряпочку, обёрнутую вокруг кубика льда, и даже грызёт её, сидя совершенно довольная в руках Уокера.

Счастливая девочка.

Чёрт. Эти бицепсы отвлекают. Надо срочно надеть на него рубашку.

— Уху, уху, — напевает он ей, как сова, держа мою дочь.

Господи. Всё это — слишком. Слишком быстро. Моё сердце этого не выдержит.

— Я сама, — выпаливаю я, бросаясь к ним и забирая Кайденс у него из рук, отчаянно стараясь успокоить и сердце, и либидо.

— О. Ну, ладно. Хотя она вроде бы уже успокоилась.

— Нет, всё нормально. Ты можешь идти спать. — Я отворачиваюсь от него, не в силах смотреть на его лицо, потому что знаю, что веду себя глупо и необоснованно. Но, чёрт возьми. Это именно то, чего я и пыталась избежать — его помощь. Принимать её. Хотеть её. Просить о ней.

Последние шесть месяцев я справлялась одна, и смогу продолжать, даже если он теперь живёт со мной. Уокер может помочь мне с этим судебным процессом — и только с ним. Мы не можем размывать границы того, что между нами есть. Я этого не переживу.

— Эвелин...

— Просто иди спать, Уокер. Ты ей не отец. — Я вижу, как мои слова больно ранят его, и мне сразу же хочется забрать их обратно. Но они срабатывают. Его лицо каменеет, челюсть сжимается, и он разворачивается и уходит, оставляя меня снова одну, пока моя дочь наконец не засыпает.

— Только не обижайся, но ты выглядишь... ну, уставшей, — говорит Келси, когда я опускаюсь на сиденье напротив неё в нашей обычной кабинке в Rose’s Diner.

— Я бы обиделась, но сил не осталось, — отвечаю я и усаживаю Кайденс в детский стульчик, где она с радостью грызёт свои кукурузные снеки. Я перевожу взгляд на подругу.

— Тяжело спится с Уокером под одной крышей? — спрашивает она с лёгким смешком.

Я прищуриваюсь. — Нет. У моей дочки прорезался первый зуб, так что последние ночи были… непростыми. Но надеюсь, сегодня она поспит лучше — зуб-то наконец вылез. — Хотя, честно говоря, больше всего мешает спать вина за то, как я отреагировала на Уокера той ночью.

Я знаю, он просто хотел помочь, но для меня это было слишком. Его голый торс, легкость, с которой он успокоил мою дочь... мои яичники буквально восстали из комы. Моё тело мгновенно отреагировало на его тело, на то, как мягко он держал Кайденс. И я сделала то, что умею лучше всего — оттолкнула, прежде чем он сможет причинить боль. За этот «талант» спасибо моим замечательным родителям.

Вчера я его избегала: ушла из дома до того, как он проснулся, и вечером тоже держалась на расстоянии. К счастью, он привёз ещё вещей из своей квартиры, вроде телевизора, и заперся в комнате. Думаю, весь вечер смотрел что-то. Даже не знаю, поужинал ли он — настолько намеренно мы игнорировали друг друга.

Но, если честно, мне было хреново оттого, что он чувствовал себя нежеланным. Он теперь живёт со мной, а я заставила его почувствовать себя чужим. И винить в этом мне некого, кроме самой себя.

— Ну, как у молодожёнов дела? — поддразнивает Келси, отпивая чай со льдом. Официантка Роуз поставила нам напитки, даже не спрашивая. Мы ходим сюда так часто, что в формальностях уже нет смысла — один из плюсов того, что ты завсегдатай в закусочной, куда редко заходят новые лица.

— Не называй нас так, — говорю я, потянувшись за своим чаем и делая глоток.

— Всё настолько плохо?

— Нет, — я смотрю на свой стакан. — Просто…

— Что ты от меня скрываешь, Эвелин? — её голос становится строгим, и я автоматически поднимаю глаза. Она поднимает бровь. — Что происходит?

Вздохнув, я откидываюсь на спинку дивана, опуская плечи.

— Мы не разговаривали с ночи среды.

— Так… почему?

— В среду вечером Уокер пришёл после работы, как мы и договаривались, — начинаю объяснять я, а она кивает. — Но позже Кайденс заплакала из-за зубов. Я запаниковала, когда поняла, что она его разбудит. Что, собственно, и случилось. — Я бросаю взгляд на дочь, которая стучит по подносу своего стульчика, требуя ещё печенья. Я трясу баночку и высыпаю ей немного. — Я просто не привыкла переживать из-за того, что она может разбудить кого-то другого, понимаешь?

— Понимаю. Но Уокер что, разозлился?

Я качаю головой.

— Наоборот. Он был таким понимающим и заботливым, — шепчу я. — Он зашёл в мою комнату и спросил, чем может помочь. Ах да, и он был без рубашки.

Келси прикусывает губу, чтобы скрыть улыбку.

— Понимаю. Дай угадаю… твои женские штучки оценили увиденное?

Я оглядываюсь по сторонам и, наконец, признаюсь: — Я не ожидала, что он такой… накачанный.

— Ну, он же пожарный, плюс работает на ферме и всю жизнь в форме. Нормально, что он тебе нравится, Эвелин. Ты живая женщина, а не робот. И, насколько я помню, твои потребности не слабенькие.

— Нет, — я указываю на неё пальцем. — Это как раз ненормально. Так не должно быть. Это же Уокер… всё это кажется… странным. — Я вздыхаю. — В общем, он взял Кайденс, успокоил её с помощью кубика льда, завернутого в полотенце, и когда я увидела их вместе… я запаниковала. — Даже сейчас мне хочется провалиться под землю от стыда, вспоминая его лицо в тот момент.

— И что ты сказала?

— Я… я сказала ему, что он ей не отец, и что он может пойти спать.

Келси наклоняет голову, и в её глазах читается разочарование.

— Эвелин…

— Я знаю, ладно? Я облажалась.

— Он ведь просто хотел помочь…

— Вот именно, Келси. Но как долго? — шепчу я, чтобы нас никто не услышал. — Как долго он собирается быть рядом? Сколько времени пройдёт, прежде чем он поймёт, что не хочет быть отцом? Сколько времени, прежде чем я впущу его в свою жизнь, а он разобьёт моё доверие? — Единственный человек, кому я могу признаться в этих страхах — это Келси. Я знаю, что она не осудит. Но всё равно страшно это говорить вслух.

— Уокер — не твои родители, не Джон и не тот ублюдок, который оставил шрамы на твоей душе девять лет назад, — говорит она и берёт меня за руку. — Я знаю его всю жизнь, Эвелин. Он хороший человек с добрым сердцем. И если он говорит, что хочет помочь — он не врёт. Посмотри, как он помог мне и Уайатту. Он знал, на что шёл, и всё равно довёл дело до конца. Так что ты должна извиниться перед ним и попытаться облегчить ситуацию вам обоим.

Я открываю рот, чтобы возразить, но она поднимает ладонь перед моим лицом.

— Нет. Слушай. Я понимаю, что ты сейчас сомневаешься, и ты имеешь на это полное право. Но поверь мне… Уокер — тот человек, которому можно открыться. Ты сделала это со мной, и сможешь с ним. — При одной только мысли об этом у меня начинают дрожать руки. — Тебе нужно извиниться и всё исправить.