— Хорошо, — кивает он и глубоко вдыхает. — Чейз сказал, что, хотя суды обычно склоняются в сторону биологической матери в подобных делах, у мистера и миссис Шмидт должно быть что-то на тебя, раз они уверены, что смогут оспорить опеку. Он также сказал, что если бы Кайденс росла в полной семье, никто бы даже не стал рассматривать их иск. Поэтому я решил, что нам нужно пожениться.

— Ты решил? — мои брови взлетают вверх, пока я внутренне лихорадочно думаю, что же родители Джона такое на меня накопали. По спине пробегает дрожь. — Просто… вот так? — щёлкаю пальцами. — Уокер, мы толком не разговаривали последние шесть месяцев, и тут ты заявляешься ко мне домой, и просишь выйти за тебя?

Он снова проводит рукой по волосам. — Чёрт, я знаю, Эвелин. Прости. Но честно? Я не знал, что сказать тебе… поэтому и не сказал ничего. — Его тело напрягается. — Джон погиб, когда был со мной. А теперь ты осталась одна, и я…

— Это не твоя вина, — говорю я, хотя внутри знаю, что если кто и виноват в смерти Джона — то это я. Уокер и Джон просто выполняли свою работу в ту ночь. Это не его вина. Они оба знали, на что идут, входя в пылающий дом. Но те последние слова, которые я сказала Джону накануне — что не стоит возвращаться, если он не изменится… Я до сих пор не могу себе их простить. — Но мы с тобой? Брак? Господи, это же безумие.

— Нет. Это идеально. Мы скажем, что сблизились на почве горя и влюбились. — Теперь его голос стал твёрже, увереннее. — Мы можем съехаться, выступить единым фронтом. Последнее, что нужно этой малышке — чтобы её мир снова перевернулся. Пожалуйста, — он морщится, — пожалуйста, позволь мне помочь тебе.

— Мы не можем, Уокер. Это неправильно. — Всё, что я могу, — это качать головой, пока сердце бешено стучит. — Ты хоть представляешь, каково это — идти по улице и ловить на себе взгляды, полные жалости? Видеть девочку, похожую на своего отца, которого она никогда не узнает, и понимать, что её мать едва тащит себя по жизни, утопая в вине и сожалении? А знаешь почему? Потому что последнее, что я сказала её отцу, — это чтобы он определился, хочет ли он вообще быть частью её жизни, а если нет, то пусть лучше вообще не возвращается.

— Что?

— Я буквально отправила его в тот пожар на смерть, Уокер, — выдыхаю я с дрожью. — Сказала, чтобы он не возвращался, если не собирается взрослеть и менять свою жизнь. Я сказала, что его жизнь изменится, и он должен быть готов к этому. Иронично, правда? Она изменилась для всех нас.

Уокер просто стоит и моргает, слишком долго. А из меня выходит вся вина — в виде слёз.

— Я больше не выдержу ни одного слуха о себе, Уокер — люди будут шептать, что я родила от одного, а теперь выхожу замуж за его лучшего друга сразу после его смерти. Я не выдержу осуждения.

— Тогда я всё возьму на себя, — перебивает он, делая шаг ко мне, и его голос звучит уже с решимостью. — Скажи всем, что это я за тобой ухаживал. Что я решил помочь, потому что Джон не смог. Что потом мы влюбились. — Я вижу, как он глотает, словно его слова становятся комом в горле. — Ты не виновата в том, что произошло с Джоном, Эвелин. Я — виноват. — Он указывает пальцем себе в грудь. — Я знал, что не стоит заходить в тот дом. Но я хотел быть героем. Моё чёртово эго взяло верх — и это стоило мне лучшего друга. Ты не убила его, Эвелин. Это сделал я.

Эти слова — как удар кувалдой в сердце.

Неудивительно, что он всё это время избегал меня. Он уверен, что смерть Джона на его совести. И хотя я благодарна за его попытку исправить то, в чём он считает себя виноватым, брак между нами — не решение. Это может только всё усугубить.

Моя нижняя губа дрожит, глаза снова наполняются слезами. — Господи, Уокер… мы же оба абсолютно сломлены.

Я не хотела, чтобы мои слова его рассмешили, но именно это и происходит. Он качает головой, усмехаясь сквозь слёзы.

— Так давай будем сломленными вместе. Я помогу тебе пройти через это. Это не обязательно навсегда. Хочешь — разведёмся потом… — Он прочищает горло. — Я соглашусь. Но сейчас? Сейчас этой малышке нужна ты. Только ты. И я не могу вынести мысли о том, что она может потерять и маму, и папу. Так позволь мне помочь тебе. Пожалуйста…

Он делает ещё шаг вперёд, и от его тепла у меня кружится голова.

Свет от потолочного вентилятора делает его карие глаза чуть светлее, подчёркивая золотистый ободок вокруг радужки. Я никогда этого раньше не замечала. Как и шрам над бровью. Или тот факт, что в его щетине пробивается рыжина — вероятно, потому что обычно он чисто выбрит. Но сегодня, с этой лёгкой небритостью, он выглядит немного иначе. По-мужски. Резко. Опасно.

Уокер не был для меня привлекательным мужчиной. Но сейчас моё тело реагирует на него так, что это уже должно быть предупреждением само по себе. Или я просто настолько давно не чувствовала прикосновений, что моя вагина решила устроить праздник.

— Можно я… подумаю об этом? — наконец выдавливаю я, глядя ему в глаза, и замечаю, как он тоже ищет ответ в моих.

— Конечно. Только, пожалуйста, не тяни. Времени у нас мало. Я назначил встречу с Чейзом на завтра. Мы можем пойти вместе — он всё расскажет о процессе. Но, Эвелин… мне кажется, это может быть выгодно для нас обоих.

Эта последняя фраза заставляет меня слегка наклонить голову.

— Что ты имеешь в виду?

— Скажем так, у меня есть свои эгоистичные причины это сделать, но, что важнее всего, мы должны сделать это ради Кайденс, — говорит он, проводя пальцами по её щеке, а затем кивает в мою сторону, перед тем как направиться к выходу. — Поговорим завтра, — бросает он на прощание, и дыхание, которое я даже не заметила, что сдерживала, вырывается вместе с моим здравым смыслом, потому что на мгновение мне кажется, что это и правда может быть хорошей идеей.

— И когда будет медиация?

— Через две недели, — отвечает Чейз, пока я сажусь напротив него за стол. После закрытия бутика, я помчалась через весь город на эту позднюю встречу. Уокер уже был здесь и ждал меня. Он стоял у офиса, скрестив руки на груди, как будто охранял вход, пока мы не приехали, и от этого у меня снова закралась тревога, когда я вышла из машины.

Но теперь меня отвлекает запах его одеколона.

Разве Уокер всегда так хорошо пах?

— То есть я должна буду сидеть напротив них и смотреть им в глаза, пока они будут доказывать, что я не способна быть матерью?

— Не совсем так. Большую часть разговора проведу я с их адвокатом. Но да, тебе придётся находиться с ними в одной комнате.

— И ты действительно думаешь, что если мы с ним поженимся, это может помочь? — спрашиваю я Чейза, избегая взгляда Уокера, хотя чувствую, что он смотрит на меня.

Чейз меняет положение в кресле.

— Как твой адвокат, я не могу советовать тебе вступать в брак по юридическим соображениям. Но скажу так — два родителя всегда выглядят убедительнее, чем один.

Уокер толкает меня плечом. — Видишь?

Я отодвигаюсь от него и пересаживаю Кайденс на другое бедро. Она грызёт прорезыватель для зубов, и, слава богу, это хоть как-то удерживает её в тишине во время этого напряжённого разговора.

— Я не должна быть вынуждена делать это. Она — моя дочь.

— Ты вообще ничего не обязана, — уточняет Чейз, бросая взгляд сначала на Уокера, а потом снова на меня. — Но это не помешает. Хотя, напоминаю: официально мне ничего не известно о твоей идее, Уокер, ясно? — Он указывает на него пальцем, в то время как Уокер делает вид, что застёгивает рот на молнию.

— Хорошо. Спасибо за информацию. И за то, что взялись за моё дело.

— С удовольствием. Я всегда на связи, если возникнут вопросы. А перед медиацией ещё свяжемся, чтобы обсудить, как мы будем действовать.

Последний час был полон юридических терминов, и я удивлена, что мозг до сих пор работает. Но через две недели мне предстоит встретиться лицом к лицу с людьми, которые хотят отобрать у меня моего ребёнка — с её бабушкой и дедушкой, ни много ни мало — и доказать им, что я достойна быть матерью.