— Сегодня перед Лицом Совета, перед стаей и Духами предков, вы, Райн и Белла, подтверждаете свою связь. Это союз не только тел, но и сердец. Не только чувств, но и стаи.

Мы стоим рядом. Мои пальцы в его руке. Горячие, крепкие. Сердце бьётся в унисон.

— Подтверждаете ли вы свою пару?

— Да, — звучит его голос, уверенный, твёрдый.

— Да, — вторю я, и голос не дрожит.

Совет кивает.

— С этого дня и навсегда вы — муж и жена. Альфа и Луна.

Голос Совета прозвучал как гром среди ясного неба. Стая взвыла в унисон — звучно, мощно, как подтверждение, как благословение. Райн обернулся ко мне, обнял за талию и, не сказав ни слова, прижался к губам. Поцелуй был без стеснения, без оглядки. Как будто все наконец стало на свои места.

— Всё не должно было быть так! — визг разорвал вечер.

Райн резко обернулся, прикрывая меня телом. Я почувствовала, как его тело напряглось, а внутри у меня будто кусок льда упал в грудь.

Селена.

Она стояла у края поляны — бледная, глаза горели яростью, губы сжаты до белизны. Платье мято, волосы растрёпаны, руки дрожат. Но она идёт вперёд. Сначала медленно, потом быстрее, будто не может остановиться. Лицо перекошено — не только злостью, но и болью. Такой, что жалеть невозможно.

— Ты не должна была быть здесь! — почти кричит. — Это моя стая! Мой альфа! Я росла с ним! Я знала, что быть рядом с Райном — моё место!

— Ты знала про Беллу, — жёстко произносит Райн. — Знала с самого начала. И всё равно продолжала.

— Я ждала! Я верила! А ты променял меня на какую-то… девчонку! Омегу из ниоткуда! — она бросает на меня полный презрения взгляд. — У тебя даже рода нет! Ни силы, ни традиций!

Я делаю шаг вперёд, но Райн останавливает меня рукой.

— Селена, — говорит он низко, почти рыком. — Хватит. Всё, что ты говоришь — ложь. Всё, что ты чувствуешь — не даёт тебе права нападать.

Селена трясёт головой, сжимая кулаки.

— Она испортила всё! Ты должен был быть моим! Я была готова… я бы сделала для тебя всё! — её голос срывается, становится выше, надломленнее. — А ты выбрал её.

Она достаёт из-за пояса острый обрядовый нож — не как оружие, но как вызов. Как последний жест.

— Ты не понимаешь, что она не выдержит! — шипит. — Она слабая! Она не справится! И если не ты это поймёшь — я покажу!

Дозорные действуют быстро. Селена не успевает даже взвизгнуть, как её уже перехватывают под руки — крепко, без суеты, но жёстко. Один из них что-то шепчет ей на ухо, другой оглядывается на Совет и кивает. Девушку уводят прочь от поляны, подальше от огня, от каравая, от нашей клятвы.

Провожаю её взглядом. Райн поворачивается ко мне, взгляд всё ещё напряжённый, но уже сдержанный. Челюсть сжата. Только когда Селена скрывается за деревьями, он будто выдыхает.

— Твои бывшие подружки — опасные, — тихо говорю, стараясь разрядить воздух.

Он фыркает, скользя взглядом по мне, по платью, по шее — там, где будет стоять метка.

— Уж кто бы говорил, — отвечает с усмешкой, — ты тут тоже не без когтей, Белла.

— Но хотя бы ножи не достаю, — пожимаю плечами. — Пока.

— Только попробуй, — шепчет на ухо, притягивая ближе. — Я ждал эту ночь слишком долго. Никто не сорвёт её.

До самого утра мы танцевали, веселились, праздновали. Музыка, смех, голос тревожной традиции и древние напевы переплетались с шумом леса. Кажется, даже звёзды мигали в такт нашим шагам.

Отец Райна официально представился. Теперь он не просто глава стаи, а отец, который с нежностью и гордостью называет меня дочкой, радуясь, что его сын смог принять на себя бремя стаи и выбрать меня в качестве своей спутницы. Его слова звучали с теплотой и одновременно с обещанием покоя, которого он так долго ждал.

Утром, уставшие, но довольные, мы идём по тропе к нашему дому. Райн спешит со мной, обнимая крепко за талию, будто желая сохранить эту ночь в каждом мгновении. В тишине утреннего леса он нежно расплетает мою косу, аккуратно снимает с меня свадебное платье, которое стало символом моего перехода — от той, кто искала, к той, кто стала.

— Моя красавица жена, — говорит тихим, но полным значимости голосом, — сегодня ты моя, навсегда.

Смотрю в его глаза и чувствую: в этих нежных словах заключена вся наша судьба. Мы вместе — теперь не только пара, но семья. И в этом утре, в каждом его прикосновении я слышу голос всей стаи, подтверждающей, что наш союз стал началом новой жизни.

Прошло три года.

Я окончила медицинский университет. Получила диплом, за который боролась не меньше, чем за свою парность. Пережила бессонные ночи, сотни страниц конспектов, первую кровь на перчатках — и первую благодарность в глазах пациента. С каждой новой практикой становилась увереннее. Цельнее.

Райн долго не отпускал меня в город. Его волк не понимал, как можно покинуть стаю. А мой — знал, что должен. Мы ссорились. Мирились. Доказывали друг другу, что любовь — это не цепь. И не повод остановиться.

Я доказала. Что без практики знания — просто красивая оболочка. Потраченные деньги, силы, нервы. Мне нужно было стать не просто омегой при альфе. Мне нужно было стать той, кто умеет спасать.

После возвращения отработала ещё полгода в стае. Доказывала заново. Себе. Ему. Всем.

И сегодня…

— Я — главный врач стаи, — говорю вслух, стоя у порога новой больницы.

Впереди — моя первая зима. Первая, за которую я отвечаю не только за себя.

Не успеваю сделать шаг, как сзади появляется Райн. Обнимает за талию, утыкается в шею — привычно, глубоко, будто так дышит.

— Нет, Белла. Ты берёшь отпуск, — шепчет.

— Сейчас? — поворачиваюсь к нему. — Но я даже не начала. Оборудование, запасы, учёт…

Он смотрит, как на ребёнка, решившего остаться под дождём.

— Мне дети нужны, Белла. А не больница с идеальными отчётами, — ворчит.

И целует. С нажимом. Медленно. Так целуют, когда у них есть на тебя планы.

— Райн… — выдыхаю.

— Один отпуск. Неделя. Без крови. Без раций. Без графиков.

— А что тогда? — шепчу, прижимаясь.

Он обнимает крепче. Его ладонь скользит по спине, будто проверяет: вся ли я здесь, не исчезну ли.

— Только ты. Только мы. И… может быть, кто-то третий.

Я поднимаю глаза.

— Щенок? Уже?

Он смотрит так, будто я его воздух.

— Уже. Хочу, чтобы ты пахла мной изнутри. Чтобы стая знала: ты — моя. Навсегда.

Он подхватывает меня на руки — резко, уверенно, как альфа, которому больше не нужно сдерживаться. Как мужчина, которого сводит с ума одна мысль: “Теперь можно.”

— Райн! — смеюсь, вцепляясь в плечи.

Он несёт меня в дом. Как в первый раз, только теперь — без остатка контроля.

Одежда летит на пол. Он горячий, тяжёлый, нетерпеливый. Целует меня, как будто недели молчал. Как будто каждую ночь ждал этого момента.

— Я думал, сойду с ума, пока ты была в больнице.

— Я же не сбегала, — шепчу, уткнувшись в его шею.

— Знаю. Но моё тело этого не понимает. Волк выл. Я тоже.

— Райн… — только имя. А дальше — жар и дыхание.

Он наваливается, голодный, нетерпеливый. Как будто ждал слишком долго. Как будто наконец получил то, что принадлежит ему.

Первый стон срывается сразу. Потом другой. Потом крик — сорванный, из самой груди, как будто не из горла, а из самой сути.

— Ты моя, — рычит он, сжимая бёдра. — Только моя.

И снова. Снова. Снова. Шесть дней подряд.

Всё в доме пахнет нами — стены, постель, воздух. Душ не успевает остывать — мы едва выходим из него. Моё тело горит, ломит, но не от боли — от желания. Он входит во вкус, будто это охота. Спаривание. Ритуал.

На пятый день я теряю счёт.

На шестой — просто не могу встать.

— Я больше не чувствую ног, — смеюсь, уткнувшись в подушку.

— Значит, всё делаю правильно, — усмехается и целует вдоль позвоночника, медленно, позвонок за позвонком, пока не доходит до уха.