— Ты не в том состоянии, чтобы говорить об этом, — отвечаю глухо, с нажимом, не оставляя ей пространства для спора.

Белла хмурится, как упрямая девчонка: щёки горят, руки сжаты на груди, подбородок задран — будто сейчас укусит.

Я ставлю её на ноги у самой кромки озера — аккуратно, но твёрдо, не отпуская до последнего.

— Ты с ума сошёл?! — взвизгивает она, отскакивая. — Там же ледяная! — и смотрит на меня, как на предателя, забывая, кто именно удержал её от настоящей грани.

Закатываю глаза, но уголок губ непроизвольно дёргается — едва заметная ухмылка.

Передо мной снова она — настоящая, дерзкая, колючая, со злостью вместо тумана в крови.

— Именно этого и добиваемся, — говорю ровно, но с нажимом. — Тебе нужно остыть. Зайдёшь сама — хорошо. Нет? Я не спрошу дважды.

Она смотрит, колется глазами, дышит неровно, а я чувствую — если бы не эта чёртова химия, я бы уже вдавил её в землю, в траву, в себя. Прижал бы так, чтобы запомнила — не телом, душой.

Но это не её влечение, не её выбор. Запах — не её, движения — не из сердца, а из яда в крови.

А я хочу свою — настоящую, злую, упрямую, холодную, пока не расплавлю сам.

Хочу, чтобы шептала моё имя не из дурмана, а потому что не может иначе — потому что я её Альфа.

Она смотрит в упор — дерзко, вызывающе, вся будто пылает изнутри. Готова укусить, броситься, обрушиться — но не двигается. Стоит. Выдерживает.

А я чувствую, как меня накрывает волной — от запаха, от жара её кожи, от этой проклятой химии, что искажает настоящую.

— Тебе надо — ты и купайся, — рычит, огрызаясь, будто до последнего цепляется за контроль.

Я делаю шаг. Она — назад. Но медленно. Проверяет, насколько я серьёзен.

Хватает пары секунд — и она уже у меня. Теплая, дерзкая, извивающаяся. Ловлю, сжимаю, подхватываю на руки, как ничего не весящую.

— Райан, не смей! — шипит, бьётся, но слабо. И поздно.

— Поздно, котёнок, — бросаю и шагом вхожу в ледяную воду, не отпуская.

Бросаю её в озеро — резко, без предупреждения. И сам следом, с головой, как в огонь.

Холодная вода обрушивается ледяным ударом, выбивая дыхание и стирая остатки жара. Она проникает под кожу, как жгучие иглы. Мгновение — и я всплываю рядом.

Белла всплывает рядом. Хватает ртом воздух, захлёбывается, волосы прилипли к щекам, глаза сверкают бешенством. Такая злая, мокрая, настоящая. Как будто яд вымыло из вен вместе с жаром. Как будто проснулась.

— Ты идиот! — визжит, цепляясь за мои плечи. — Псих! Ненормальный!

Она бьётся, дрожит от холода — от злости, от уязвимости, которую не может проглотить. А я просто стою. Молча. Дышу. Смотрю, как она возвращается ко мне — шаг за шагом, к самой себе.

И всё внутри сжимается от того, как сильно я её хочу. Эту. Трезвую. Свою.

Она бросается ко мне — мокрая, злая, с кулаками.

— Ненавижу тебя… — срывается с губ шёпотом, будто больше для себя, чем для меня.

Перехватываю запястья, сжимаю крепко, но бережно. Вглядываюсь — и вижу: боль, злость, испуг. Но главное — ясность. Без дурмана. Без жара. Только она.

— Лучше? — спрашиваю, глухо, сдержанно.

Она тяжело дышит, губы дрожат, но кивает. И мне этого хватает — потому что моя Белла начинает возвращаться.

Я действительно возвращаюсь. Медленно. По осколкам. По каплям льда, впившимся в кожу.

Сердце стучит где-то в горле, в висках, в пальцах — всё внутри гудит, но уже иначе. Чище. Трезвее.

Я снова чувствую. Лёд воды. Тяжесть пропитанной одежды. Его ладони на моих запястьях — не сжимающие, нет. Удерживающие. Словно якорь. Словно напоминание: я здесь. Живая.

— Я в порядке, — шепчу, сама себе не веря. Голос срывается, оседает где-то между вдохом и болью.

Он стоит неподвижно, лишь смотрит. В его взгляде нет ни упрёка, ни торжества — только внимание. Тихое, сосредоточенное внимание.

— Что ты там забыла? — бросает он вдруг. Голос — пронзительный и резкий. Будто вся его недавняя мягкость была миражом.

— Танцевать пошла, с подругами, — огрызаюсь, едва ворочая губами. Зубы стучат, голос срывается. — А что, мне нельзя?

Он хмурится и поднимается, стряхивая капли воды вместе с сомнениями.

— Пойдём, — говорит коротко и без эмоций. — Надо переодеться.

— Не пойду, — отвечаю, вздёргивая подбородок. Глупо, но это последнее, за что я могу зацепиться.

Он бросает на меня взгляд. Твёрдый, холодный, как вода в этом озере.

— Хочешь заболеть?

— Обернусь, — бурчу сквозь зубы. Громко — для него. Слабо — для самой себя.

Он останавливается. Медленно отпускает моё запястье.

— Давай, — говорит спокойно. Без нажима. Но и без отступлений. — Жду.

Он стоит. Не отворачивается, не давит. Смотрит прямо, жёстко, словно видит насквозь. Не приказывает, не подталкивает. Даёт свободу выбора.

Тело будто не моё. Тяжёлое, разбитое, тянет к земле. Мысли путаются, движения — словно в воде. Где-то внутри — слабое, почти неуловимое биение. Волчица. Но глухо. Будто за стеклом. Ни зова. Ни щелчка. Только пустота.

Сжимаю глаза. Втягиваю воздух.

— Получится… сейчас… — шепчу сама себе.

Тишина. Нет. Не идёт.

— Райан… — голос срывается, пальцы дрожат, тянусь к нему, хватаю за запястье. — Почему? Что со мной?..

Он опускается на корточки, почти до земли, чтобы наши глаза оказались на одном уровне. Его лицо лишено эмоций: ни гнева, ни сочувствия. Лишь глубокое, твёрдое осознание.

— Не получится, — говорит он тихо. — Тебя накачали новым составом. Там был компонент, который блокирует трансформацию.

— Но я… я не знала, — выдыхаю, с трудом сглатывая. В горле — сухо и горько, как от пепла.

Он кивает. Едва заметно.

— А я знал.

Слова обрушиваются внезапно. Они не бьют по телу, а проникают глубже, задевая доверие и что-то еще не оформившееся, но уже вызывающее боль.

Я больше не могу держаться. Ни за гордость, ни за волчицу, ни за себя. Просто иду за ним. Пальцы не слушаются, голос рассыпался, внутри больше нет сил спорить, даже с собой.

Дом встречает меня теплом. Не уютом, а жаром, как от тела зверя. Деревянные стены источают смолистый аромат, воздух пропитан дымом, мехом и чем-то, что теперь я не перепутаю ни с чем. Это его запах. Его пространство. Райан.

Он мягко подхватывает меня под локоть, будто я совсем лёгкая, и ведёт к камину. Усаживая на густой мех, он не даёт мне упасть.

Колени подкашиваются, и я сажусь, почти теряя равновесие. Ткань под мной жёсткая, но тёплая. Тело вспоминает, что такое настоящее тепло, и тут же реагирует жжением. Пальцы ног начинают гореть до боли. Грудь сдавливает даже от простого воздуха. Кожа оживает, не зная, как справиться с этим внезапным пробуждением.

Я обхватываю себя руками — тщетно. Тело всё равно дрожит. Внутри — натянутый нерв, гулкий, болезненный.

— Мне нельзя быть тут, — говорю тихо. Больше — в пустоту, чем ему. Голос срывается, уходит вглубь.

Он молчит, но я чувствую его присутствие. Он стоит близко, не касаясь меня, и всё же воздух между нами кажется гуще. Теплее. Тяжёлее.

Я тянусь к камину — ближе, ближе к огню, но он греет меньше, чем его присутствие. Чем он сам.

— Это почему же? — голос у него ровный, почти ленивый. Без нажима, без укора. Будто просто хочет понять.

Я не успеваю ответить. Он делает шаг ближе, и воздух рядом меняется. Становится гуще, теплее.

Пальцы тянутся к подолу мокрой футболки. Одно движение — и ткань уходит вверх, скользит по мышцам, обнажает грудь. Всё — медленно, спокойно. Без позы. Он настоящий. Голый по пояс. Горячий, как огонь.

Я замираю. Не потому что вижу тело — потому что чувствую: рядом хищник, и он больше не прячется.

Идеально вылепленное тело. Не из рекламы — из мира, где сила не позирует, а действует.

Широкие плечи. Чёткий рельеф пресса. Шрамы — не для вида, а как следы боя. Живые, неровные, настоящие.

На левой груди — тату. Волк. Тонкий силуэт, будто выжженный под кожей. Не украшение — знак. Метка.