Но нет. Конечно, она. Думал, справлюсь с двумя задачами. Теперь их три: найти детей, не влететь на чужую территорию — и выловить свою непослушную пару, которая решила, что раз у неё есть кроссовки и фонарик, значит, она теперь поисковик хренов.

Внутри — рык. Настоящий. Не от злости. От раздражения. От желания вытащить эту волчицу за шкирку, закинуть в дом, запереть и поставить охрану. Зачем ты пошла? Почему сейчас? Почему одна? Я же говорил.

Хочется метить. Вот прям сейчас. Клыки ноют. Какого чёрта моя волчица бегает по чужим лесам, как будто это нормально? Как будто не может случиться что-то серьёзное? Как будто она — не моя?

Запах усиливается. Запах крови. Мелкий след лапы. Я опускаю морду, втягиваю. Точно. Один из щенков. Он тут был. Недавно.

Шагов десять — и вижу. Маленький комок шерсти. Дрожит. Лапа поджата, перевязана чем-то вроде обрывка ткани. Белла.

Молча рычу. Зло. Грей подаёт сигнал, берёт волчонка в пасть. Аккуратно. Несёт в сторону стаи. Я даже не смотрю. Знаю — он дойдёт. Он проверенный.

А я — дальше. Потому что второй след не обрывается. Он уходит в сторону границы. И вот теперь — по-настоящему паршиво.

Граница чужой стаи. Я знаю этот запах. Они метят резко, как и живут — грубо, топорно, с претензией. И если Белла перешла туда...

Волк напрягается. Мгновенно. Уши вверх. Шерсть поднимается. Пульс в шее. Я почти слышу, как кровь идёт. Быстро. Пульсирующе.

Перестаю думать как вожак. Потому что если кто-то там её тронул... хоть посмотрел не так — это уже повод.

Она — моя. Не просто женщина. Моя пара.

И плевать, ссоримся мы или нет. Слушается она или бесит. Плевать, что я только хотел её запереть и забыть на день.

Если хоть один из этих ублюдков поднял на неё взгляд — это уже война.

Ускоряюсь. След не свежий, но чёткий. Она не петляла. Шла за кем-то. Волчонок? Наверняка.

Мальчишка, судя по следу, шёл рывками. Испуган. Возможно, знал, что нарушает. Или не знал. Неважно.

Важно то, что она пошла за ним. Сама. Без команды. Без прикрытия.

Сердце колотится. Дыхание ровное. Это злость. Холодная. Сосредоточенная.

И направленная — на неё. На Беллу. На мою, мать её, волчицу. Которая думает, что с ней ничего не случится. Потому что сильная. Потому что умная. Потому что в городе справлялась.

Здесь — не город. Здесь — стаи. Законы. Метки. Территории.

Я нашла детей быстрее, чем думала.

Первого — под корягой. Совсем маленький. Свернулся клубком, будто пытался стать частью леса, исчезнуть в мху и гнилых листьях. Лапка подогнута, дрожит. Лицо уткнуто в землю, плечи ходят мелкой дрожью от беззвучных всхлипов.

Моя волчица внутри… не зарычала. Не встрепенулась. Она просто замерла — и потянулась навстречу. Узнала страх. Узнала слабость.

Я опустилась рядом. Без резких движений.

— Эй… — тихо, почти шёпотом. — Всё хорошо. Я рядом. С тобой.

Он поднял взгляд. Не испуганный — растерянный. В нём не было слов, только один немой вопрос: «Ты правда безопасна?»

Когда осторожно развернула его лапу, перебинтовала, он не отпрянул. Не сопротивлялся. Просто позволил. И это было главное.

— Я скоро вернусь. Обещаю. Только не уходи, ладно?

Кивок. Тихий. Едва заметный. Но он понял.

Второго нашла дальше, у корней поваленного дерева.

Он был старше. Уже не волчонок — щенок, но с характером. Лет шесть, не меньше. Он заметил меня первым. Повёл носом. Пронюхал. Я остановилась.

Наклонила голову. Не угроза. Не доминирую.

Он перекинулся. Подросток — худой, с царапиной на щеке, босыми ногами и грязью по локоть. Дыхание сбито, губы дрожат.

— Я не хотел… — хрипло. — Он побежал, а я…

— Ты молодец, — я опустилась перед ним. — Ты остался с ним. Ты защитил. Всё правильно.

Он не плакал. Но его запах менялся — страх, напряжение, стыд.

— Мы близко к чужой границе… — шепчет. Не спрашивает. Знает.

Моя волчица внутри — в стойке. Не на бегство. На защиту. Она не скалится, не рвётся вперёд. Но ощущает — рядом чужие. Недалеко.

Я отвечаю спокойно:

— Пока ты со мной — ты в безопасности. Мы ещё на своей стороне.

Правда ли это? Не знаю. Но он кивает. Хватает за руку.

— Домой? — шепчет.

— Да. Пошли.

Шаг. Второй. И всё меняется. Не звук. Запах. Сильный. Волчий. Чужой.Я замираю. Это не альфы. Но и не стая Райна.

Беты. Их трое. Чувствую их приближение, как тяжёлый рокот под землёй. Они не прячутся — идут. Медленно. Уверенно. Один — в тёмной одежде, почти сливается с тенью. Второй — рыжеватый, ведёт носом. Слышит меня. Третий остаётся вне поля зрения, но запах говорит сам за себя.

Я остаюсь в человеческой форме. Ребёнок жмётся к ноге.

Волчица внутри напряжена, будто вцепилась в невидимую цепь. Смотрит сквозь мои глаза. Дышит сквозь мою грудь.

Это чужие. Это не случайность.

Они идут как те, кто считает себя выше. Беты. Без альфы рядом — но с чётким ощущением власти. Или намерением её показать.

И тогда внутри меня встаёт вопрос:

На чьей я территории? И если это ещё земля Райна… почему чужие волки идут по ней как по своей?

А ещё один, тише, страшнее:

Успею ли я увести детей — до того, как нас сочтут чужим грузом? Или добычей?

— Всё под контролем, — выдыхаю. Тихо. Для него. Для ребёнка, чьи пальцы вцепились в мою руку до побелевших костяшек.

А для себя? Ложь. Всё внутри пульсирует: страх, гнев, инстинкт защитить.

— Какие знакомые лица, — тянется голос сзади. Мягкий. Обволакивающий. Сладкий, как яд под кожей.

Я замираю. Мальчик вжимается в бок. Медленно поворачиваюсь. Дрейк. Альфа соседней стаи. Тот, чьё имя Райан вчера выдохнул сквозь зубы.

Он весь в ссадинах, лицо разбито, под глазом — запеклось. Но он улыбается, как будто всё под контролем.

— Что ты здесь делаешь? Совсем одна? — продолжает, делая полшага. Плавно. Как хищник.

— Возвращаюсь домой, — отвечаю. Сухо.

— Без охраны? Странно. Я думал, Райан держит тебя под замком. Или ещё не успел?

— Я никому не принадлежу, — выговариваю. Мальчик дрожит, но я не отступаю.

— Ага… — хмыкает. Его взгляд скользит вниз, по телу, будто я товар на прилавке. — Это видно.

— Ты пересёк границу, — говорю. Резче, чем нужно. Потому что пахнет им. Запах его стаи, густой, навязчивый.

— Мои волки почуяли щенков слишком близко. Решил проверить. Ты же знаешь, Белла, как работают правила.

Чужая Омега. Чужие щенки. Для любой стаи это — риск. Нарушение баланса. Омега — не просто самка. Она пахнет потомством. Продолжением рода. Достатком. Властью. Никто не хочет, чтобы такая осталась не под присмотром. Особенно на границе. Чувствую, как волчица внутри напрягается. Всё тело знает: опасность близко. Не от когтей. От намерений.

А он смотрит прямо, с ленцой, но слишком пристально.

— Ты слишком громко вернулась, Белла.

Имя. Он сказал имя, хотя я его не называла. Ни в баре, ни сейчас. Ни шёпотом, ни в лицо. И в этот момент я понимаю: меня изучали. Меня искали. Меня ждали. Он знал, кто я, с самого начала.

— Кто тебе сказал? — мой голос звучит хрипло. Уже без мягкости.

Он не отвечает. Только щурится. Как тот, кто считает, что омега не может спросить. Что у неё нет на это права. И тогда я понимаю: он не отступит. Не сейчас. Пока не решит, кому я принадлежу.

— Ты слишком громко вернулась. Альфа, метка, дом. Все видят. Все обсуждают. Особенно когда омега была… свободной.

Я делаю шаг вперёд. Между ним и ребёнком.

Я больше не хочу быть тенью чьего-то выбора. Не хочу быть отметкой на шее, которую не защищают.

— Уходи, Дрейк, — выговариваю.

Он усмехается. Беззвучно. Глазами.

Рык рвётся из груди сам. Не от храбрости — от инстинкта. От той волчицы внутри, которая встаёт. Не сдаётся.

— Беги, — шепчу мальчику. — По следу. Кривая сосна — налево. Не останавливайся.

Он кивает. Бежит. Я — остаюсь. Оборот — как вспышка. Всё тело сводит на секунду, а потом — лапы, шерсть, клыки.