Девочки уже стелют постели прямо на полу — по старому обычаю, все спят вместе, в одном доме, перед обрядом. Говорят, так энергия невесты заряжается женской силой. От них пахнет сухими травами, печёным тестом и чем-то родным.

— Это, кстати, настоящий девичник, — улыбается Кайла, ловко расправляя одеяло. — Только без драмы и с настоящими подругами.

— И с караваем, — смеётся Миша, — а не с шампанским и стриптизёром.

— Каравай — это святое, — хмыкает Алекс, хлопая подушку. — А ещё можно гадать. На сон, на пару, на силу рода…

— Гадать не надо, — перебиваю их, зевая. — Пожалуйста. У меня и так сердце с утра скачет.

— Да ты не переживай, — Кайла садится рядом, смотрит тепло.

— Ложись, Белла, — тянет меня за руку Миша. — Завтра будет важный день. А ты нам нужна бодрая и красивая.

— Вы как хотите, — улыбаюсь, укладываясь под плед, — но я сплю. Без песен, ритуалов и разговоров. — Ну ты даёшь, — смеётся Алекс. — А я уже хотела рассказать историю, как Кайла в первый раз привела добычу и…

— Всё, всё, молчу! — хихикает Кайла, закидывая подушку.

Баня с утра — не просто для тела, а для духа. Так говорила Амалия, и девочки с ней соглашались.

«Как пар с плеч — так и грех долой», — напомнила Алекс, когда мы, ещё в полусне, пошли по тропке к маленькой, но крепкой бане, сложенной из еловых брёвен.

Огонь под котлом горел с ночи. Пар шёл густой, пахло хвоей, чабрецом и сушёными лепестками васильков — всё приготовили заранее. Это не просто омовение — это древняя традиция, когда омега смывает с себя всё, что было до. До альфы. До связи. До пары.

В парной жар обволакивает, вгрызается в кожу, в лёгкие. Сначала кажется, что не выдержишь, но потом приходит облегчение — телу, голове, сердцу. Миша осторожно обливает раскалённые камни настоем зверобоя и мяты, и пар становится терпким, насыщенным.

Я сижу на лавке, завернувшись в простое полотно, чувствуя как скатывается по телу капельки пота. Спустя время, когда тело стало совсем лёгким, а кожа — алой и распаренной, я споласкиваюсь холодной водой, бросаю ещё один взгляд в сторону бани и выхожу, оставляя всё — там.

В доме меня ждал наряд. Белое платье — без пуговиц, без застёжек, простое. Вышитое вручную девочками — на груди знак солнца, а по подолу — еле заметные волчьи лапки.

«Белое — к чистому, новое — к началу», — сказала Алекс, помогая мне надеть его.

Пока заплетала волосы в одну длинную косу — как требует обычай, девочки во дворе уже разложили у костра моё старое платье. То самое, в котором я приехала. То, в котором ещё не была ни омегой, ни парой, ни невестой.

Пламя разгорается быстро. И вместе с ним поднимается голос — три женских голоса сливаются в одно, как завещали матери, бабки и прабабки:

Сжигаем старое — прощай, былое, Пусть уйдёт печаль с золой золотою. Пусть дымом поднимется — не воротится, А с зарёй новой — счастье зародится.

Стою у огня, руки сжаты у груди. На тлеющих углях медленно догоряет моё платье. Ткань сжимается, чернеет, превращается в пепел. Это не просто одежда — это старая я. Та, что ещё не знала Райна. Не знала, кто я для него. Кто я — для себя.

Горячо в груди. Но не от боли — от ощущения, что что-то важное завершается. И начинается новое.

После обряда — завтрак. Амалия встречает нас в доме уже накрытым столом: ватрушки с медом, квас с мятой, ещё тёплый хлеб. Всё просто, по-домашнему.

— Перед делом — наберись силы, — улыбается она. — Сегодня ты печёшь свой каравай. Не просто хлеб — символ пары.

Мы болтаем, смеёмся, обсуждаем, каким будет мой наряд на охоту, спорим, какая вышивка «счастливей» — с колосьями или с ласточками. Атмосфера тепла, как будто все девчонки вдруг стали сёстрами.

После — в кухню.

Большой стол, деревянный. Мука, просеянная через льняное полотно. Рядом — миска с мёдом, травами, тёплым молоком и яйцами.

— Замешивай сама, — говорит Амалия. — Хлеб, который ты приготовишь, — станет твоим первым обещанием. Себе. Ему. И стае.

Она укутывает мои волосы лёгким платком. Сама поправляет мне ладони на краю миски, будто передаёт частичку чего-то своего — знания, силы, веры.

Замешиваю тесто. Мягко. Медленно. Оно тянется, капризничает, липнет — но поддаётся.

— Только с добрыми мыслями, — напоминает Кайла. — Иначе хлеб получится черствым.

Улыбаюсь. Думаю о Райне. О его голосе. О том, как он смотрел на меня перед тем, как я ушла. О его словах: «Спи, моя дорогая. Я рядом».

Когда тесто подошло, девочки приносят пучки сухих трав. В миске — ромашка, полынь, чабрец. Берём по щепотке, вмешиваем прямо в тесто.

— Ромашка — на мир, — шепчет Кайла. — Полынь — от злых языков. Чабрец — на силу в доме и здоровье.

Запах поднимается с паром. Формуем каравай вместе. Не мастерски, по-домашнему — круглый, плотный. Сверху я вылепляю простой узор: солнышко в центре и две веточки по бокам — как знак равновесия.

— Так всегда пекли на первую брачную ночь, — говорит Амалия. — Без затей, но с душой. Чтобы хлеб знал, что в этот дом идёт любовь.

Я смотрю, как края каравая становятся гладкими под руками. Он тёплый, живой, будто дышит. Печь уже растоплена — заблаговременно, как велит обычай. Когда каравай отправляется внутрь, в самое сердце жара, в доме становится особенно тихо. Мы уходим в соседнюю комнату доделывать платье. И только теперь я замечаю, сколько девочки успели. Основная работа — уже позади. Осталось лишь украсить.

Кайла держит в руках моток красной нити.

— Вдоль подола, — шепчет она. — Чтобы злое не прилипло.

— И по рукавам, — добавляет Алекс, затягивая последний стежок красной нити, — чтобы дурное не проникло в дом.

Глажу ткань ладонью. Белое платье чуть шуршит под пальцами — свежее, простое, будто дышит. В нём нет ни золота, ни камней. Только нити, и руки тех, кто рядом. И в этом вся сила. Девичья. Омежья. Настоящая.

Время.Солнце клонится к горизонту. Стая уже ждёт.

Я обнимаю девочек, тепло, крепко. Кто-то целует в лоб, кто-то держит за руки чуть дольше, чем нужно.

— Возвращайся с добычей, Белла, — улыбается Кайла.

— С честью, — добавляет Миша.

Я выхожу. Глубоко вдыхаю. И позволяю волчице выйти наружу.

Мгновение — и я уже не человек.

Огонь внутри превращается в инстинкт. Острые уши. Обострённое обоняние. Пульс стаи где-то вдалеке, но я одна. Сейчас — только я, лес и охота.

Бегу. Мягко, неслышно. Земля под лапами — тёплая, шуршащая. Пахнет корой, хвоей и… жизнью.

Мелкая дичь не интересует — вон те следы, совсем свежие. Косуля.

Молодая, одинокая. Не травмированная — но медлительная. Возможно, просто отстала от стада.

Я замираю. Слушаю. Волчица внутри тянется вперёд. Спокойно, уверенно.

Сначала шаг — потом ещё. Мгновение — и я вижу её. Она пьёт воду у ручья. Шея вытянута. Ничего не подозревает.

Рывок. Прыжок. Всё быстро, без лишней боли. Она падает сразу.

Я стою над добычей, дыша часто.

Сердце гремит в груди. От понимания: это не просто мясо. Это — дань. Подношение.

Пища для стаи. Символ того, что я могу быть частью. Что не вернусь с пустыми лапами. Подымаю голову — небо уже в звёздах. Пора домой. Не успеваю пройти и полпути, как воздух меняется.

Резкий запах. Медведица.

Выходит прямо на тропу. Шерсть дыбом, тяжёлое дыхание. Не нападает, но явно раздражена. Ищет. Возможно, потеряла медвежат — тогда она в ярости.

Не отрываю взгляда. Она обнюхивает воздух. Рычит. Делает шаг в мою сторону.

Я глухо рычу, но без вызова. Хочу показать: уйду, но не боюсь. Но она так встревожена, что не реагирует. У меня проблемы.

Сегодня Белла станет моей женой. Омегой. Луной. С утра весь на нервах, хоть я и не подаю виду.

Отец с рассвета на ногах — лично проверяет место обряда, расставляет охрану, координирует старейшин. Всё должно пройти безукоризненно. Он гордится. Это видно. И, как ни странно, это приятно.