Я снимаю маску. Срываю всё, что днём служит фасадом. Роль сына. Наследника. Контролёра — это лишь видимость, когда солнце заходит за горизонт. Наступает моё время.

Ночь — это когда зверь выходит на охоту. Когда не нужно притворяться. Когда правила устанавливаю только я.

Клубы, жара тел, запах пота и громкая музыка, долбящая в виски — вот где я по-настоящему живу. Здесь нет стаи, нет правил, только я — и мой зверь, который берёт всё, что хочет, сколько хочет и когда захочет.

Я выхожу — и самки текут сразу, стоят в очереди, ловят взгляд, будто от этого кончат. Им не нужно имя — хватает запаха и того, как я смотрю, будто уже раздеваю. Каждую ночь — новые тела, новые стоны, и плевать, одна ли, две — если хочу, беру всех.

Я теряюсь в коже, в стонах, в ногтях, оставляющих следы на спине.

Они шепчут, просят, стонут, цепляются, но я не слышу слов. Только звук удара тела о матрас, только жар, только вгрызание зубов в чужую шею. Меня не интересуют имена. Я даже не смотрю в глаза.

Они приходят на одну ночь — чтобы я их трахнул так, как никто раньше не мог. Я вбиваюсь до упора, не спрашивая, не жалея, пока не начинают стонать, царапать, умолять не останавливаться. Я не обещаю ласки — только жёсткий, звериный секс, от которого сбивается дыхание и трясёт бёдра. После меня им уже никто не нужен — потому что сравнивать не с кем.

Старики ворчали, друзья хохотали, но меня это только подстёгивало — я жил на своих правилах и не собирался меняться ради чужого комфорта.

Я сидел у камина, в одном из кресел, раскинувшись вальяжно. Тепло било в спину, в руке — телефон, палец лениво листал ленту. Через час собирался в бар: выпить, размяться, оторваться. Ночь звалась на вкус, и я был готов.

Отец молчал. Он сидел в соседнем кресле, ближе к огню. Привычно прямой, с тем выражением лица, которое высекается, как камень: ни тени эмоций, ни намёка на слабость.

Мы давно не говорили по делу. Но он пришёл — значит, разговор будет.

— Стая ждёт пару, — сказал спокойно, не отрывая взгляда от пламени.

Я не поднял головы.

— Пусть ждёт. Я не поведу первую попавшуюся, только чтобы они там успокоились.

Пауза затянулась. Он ответил не сразу, но я почувствовал: сейчас что-то произойдет. От него всегда исходила уверенность, весомость. Она не давила, но вжимала в кресло, если возникала мысль возразить.

— Ты помнишь её?

Теперь я оторвался от экрана. Встретился взглядом.

— Кого?

— Беллу. Дочь Кары.

Память вспыхнула картинкой — живой, яркой, будто прямо сейчас: маленькая девчонка с кудрявыми светлыми волосами, вечно с растрёпанной косой и коленками в ссадинах.

Шмыгающая носом, неунывающая, с глазами, в которых больше упрямства, чем в половине моих сверстников. Она постоянно находилась рядом. Следила за каждым шагом. Смотрела, не отрывая взгляда. Шла по пятам, как щенок, который решил, что теперь ты его хозяин.

Я дразнил её, а она не отставала. Молчала, сжимала кулаки, но шла за мной снова. И каждый раз — с этим колючим, цепким взглядом снизу вверх.ьКак будто знала, что однажды догонит.

Кара — омега, которая посмела уйти, увела дочь и исчезла без разрешения, будто стая для неё ничего не значила. Это был плевок в порядок, в иерархию, в саму суть нашей природы. Стая возмущалась, кипела, требовала её вернуть — но отец просто захлопнул дверь и велел забыть. Её имя вычеркнули, о ней не говорили, будто никогда не существовало. Но я помнил — и ту дерзкую женщину, и девчонку с кудрявой головой, что ходила за мной тенью.

— Смутно, — отозвался я, отводя взгляд. — Маленькая была. Кажется, на три года младше меня?

— На четыре, — уточнил отец, всё так же спокойно. — Щуплая, упрямая, с характером — вылитая мать.

— И к чему эта экскурсия в детство? — бросил, пряча телефон в карман и откидываясь в кресле.

Тон был ленивый, но внутри уже щёлкнул замок.

— Она возвращается к отцу, — сказал он просто.

— С чего вдруг? — фыркнул я. — Кара увела её к людям.

— Кара умерла, — отрезал отец. — Три дня назад.

Тишина навалилась сразу. Не глухая. Напряжённая. Не жалость. Не боль. Просто — факт.

Я уже собирался что-то бросить — мол, не моё дело, не моё прошлое — но он продолжил, обогнав меня на полслова:

— Кара увела Беллу не просто так, — продолжил он, глядя прямо. — С самого начала было ясно: она твоя истинная. Её запах, её реакция на тебя — всё это подтвердилось почти сразу после рождения.

Начало разговора явно не сулит не чего хорошего.

— Совет знал ещё шестнадцать лет назад, — продолжил отец. — И Кара знала. Она поняла раньше всех. Связь между вами была слишком явной. Даже в детстве — слишком.

— Тогда почему никто не сказал?! — бросаю, и голос выходит резче, чем планировал.

Отец не вздрагивает и не реагирует на мои слова. Он, кажется, предвидел, что я вспыхну. И продолжает говорить спокойно, сухо и холодно, словно режет по живому, не обращая внимания на боль.

— Потому что Кара взбесилась, — произносит он. — Решила, что у неё есть выбор. Что сможет вырвать Беллу из стаи. Из‑под тебя. Из‑под власти, которую ты даже ещё не осознавал.

Резко поднимаюсь, ногой отшвыриваю кресло — оно с грохотом врезается в решётку камина. В комнате тесно от бешенства: грудь жжёт, в горле горчит, зверь внутри бьётся в клетке.

Меня использовали как фигуру в чьей-то игре, начавшейся шестнадцать лет назад — и только сейчас мне об этом сообщили.

— Ты знал. Все знали. И никто не сказал мне ни слова, — голос сорвался на шёпот, глухой, злой. — Ни тогда. Ни после.

Стараюсь успокоится .

— Мне было десять, — говорю, глядя в темноту. — Ровно десять. И я думал, что схожу с ума.

Помню, как тогда всё внутри рухнуло. Без объяснений. Без слов. Просыпаешься утром, и кажется, что не можешь сделать вдох. Живот скручивает, словно тебя выворачивает наизнанку, зверь мечется и носится по телу, будто загнанный в ловушку. Я не ел и не говорил. Часами лежал в темноте, потому что даже свет вызывал раздражение.

Мать тогда думала, что это просто возрастное. Гормоны, стресс, какая-то ранняя перестройка. Мы обошли всех врачей, обошли целителей, тесты, анализы — ноль. Никто не знал, что со мной. А она… не отходила.

Она была рядом, даже когда я сам не мог этого выносить. Когда меня трясло, когда я выл в подушку, когда зверь внутри рвал изнутри всё, что только мог, — она держала.

Не объясняла, не заставляла, не спрашивала. Просто гладила по спине, держала мою голову на своих коленях и шептала что-то — не слова, просто звук, чтобы я мог заснуть хоть на пару часов.

Я не знал тогда, что теряю её. А она знала. Понимала, к чему это ведёт. И всё равно осталась.

Она вытаскивала меня из той чёрной ямы, в которую я ежедневно погружался. Без упрёков, без страха. Потому что я был её сыном. Но потом… она просто ушла. Не сразу, а постепенно, как лампа, что слишком долго горела в темноте. Я остался жив, потому что она сгорела рядом.

— Я тебя ненавижу, — сказал глухо, но чётко. И это было последнее, что он от меня услышал.

Вышел, захлопнул за собой дверь, не оборачиваясь. В груди всё горело — не злость даже, а то, что пришло после неё: пустота.

Машина увезла меня в ночь. Прочь от стаи. От прошлого. От правды, которую вбили в меня, как нож между лопаток. Клуб принял меня, как всегда.

Громкий, душный, тёплый от перегретого воздуха и тел, сплетающихся в танцах. Запахи пота, алкоголя, возбуждения, чужой кожи — всё вперемешку. Свет резал глаза, дым щекотал ноздри, музыка вбивалась в виски тяжёлым ритмом.

Здесь не было Совета, не было правил, не было «пары». Здесь меня не звали Райаном из стаи Вальда.

Я не был здесь собой. Не был наследником. Я был лишь телом, движимым инстинктами. Зверь, который вырвался на свободу. Мне не требовалась компания, не нужны были разговоры. Мне нужно было выплеснуть всё — боль, гнев, разочарование.

Я хочу, чтобы всё было просто: поджечь, ударить, утащить в тёмный уголок ту, что сразу потечёт и заскулит от одного моего взгляда. Ей будет достаточно моего выбора, чтобы раздвинуть ноги.