Тело ноет. Глубоко, изнутри, будто кости отбили, а мышцы пытались срастись на бегу. Особенно под рёбрами и в плече — боль пульсирует, цепляется за каждый вдох.

Где-то за дверью — шаги. Чёткие, размеренные. Я не двигаюсь.

Регенерация идёт, но медленно. Не сработала как обычно. Значит, было хуже, чем я думала.

Голова гудит. Мысли не складываются. Не понимаю, где я, что с Райном, что с детьми… Только одно ясно — я выжила.

Пробую приподняться — и тут же замираю. Боль пронзает бок, резкая, жгучая, как будто в кожу вонзается нож. Лёгкие будто схлопываются, воздуха не хватает, в горле встаёт стон, но он застревает, не выходит. Кажется, что само тело против — заставляет замереть, чтобы не добить себя.

Щёлкнула дверь.

Ровный, спокойный звук, но по коже сразу пробегает холодный ток. Я не поворачиваю голову — слишком тяжело. Просто лежу, слушаю.

Шаги. Медленные, тяжёлые, уверенные. Тот, кто идёт, не спешит — не нужно. Он заходит, закрывает за собой дверь, будто отсекает меня от всего мира.

— Не шевелись, — голос накрывает сразу. Низкий, ровный, холодный. Это не Райан, с которым можно спорить, отшутиться или упрямо спорить. Это альфа. И тон у него без вариантов.

Он ещё не подошёл, но уже здесь — ощущается так же ясно, как гравитация. Присутствие давит, воздух становится плотнее. Он дышит медленно, почти спокойно… слишком спокойно, чтобы это было настоящее спокойствие.

— У тебя трещина в ребре. Порвана мышца, — говорит, будто констатирует протокол. — Ещё сантиметр — и даже твоя регенерация не справилась бы быстро. Осталась бы хромой.

Пауза тянется. Хруст — он сцепляет пальцы, сдерживает зверя.

— В незнакомый лес. Одна. Без подмоги.

Райн стоит у кровати. Кулаки сжаты, плечи каменные. В глазах — хищный блеск.

— Ты пошла туда, откуда не выбралась бы, — он делает шаг, и воздух будто тяжелее. — И сделала это, нарушив приказ. Мой приказ.

Голос не громкий, но он заставляет воздух дрожать. В нём нет злости, только холодная, как сталь, уверенность.

— Ты понимаешь, что могла не вернуться? Хоть раз задумалась, что я увидел, когда пришёл? — он склоняется ближе, почти в лицо. — Тебя. В кольце чужих. Волк держал тебя за загривок, как добычу.

Я пытаюсь что-то сказать — он не даёт. Его пальцы обхватывают мой подбородок, резко поднимают вверх.

— Не опускай глаза. Смотри. — Взгляд жёсткий, прожигающий. — Я не альфа ради красивого слова. Я держу стаю. И тебя.

Он отпускает подбородок. Садится рядом, тяжёлым весом продавив матрас.

— Ты — моя пара. Только поэтому жива, — он рычит коротко, глухо. — Но права на самостоятельные решения у тебя больше нет.

Я замираю, не в силах произнести ни слова. Губы дрожат, мысли путаются.

Он наклоняется ко мне, его пальцы впиваются в плечо, прижимая к кровати. Хватка не сильная, но ощутимая: я понимаю, что если он захочет, я не смогу пошевелиться.

— В этой стае порядок. Правила. И все подчиняются. Даже ты. Особенно ты, — его голос сух, дыхание горячо у виска. — Ты не просто вышла за границу. Ты поставила под удар стаю. И меня.

Я отвожу взгляд — он сразу возвращает его своей хваткой.

— У нас неповиновение не прощают, — тихо, но так, что внутри всё сжимается. — Никогда.

Он резко отпускает, встаёт. Его фигура в проёме перекрывает свет, и от этого становится только темнее.

— Запомни, Белла. Последний раз я списал твою глупость на то, что ты моя пара. В следующий — не стану.

Пауза. Его взгляд обжигает.

— За неповиновение у нас одно наказание. Изгнание. Без права вернуться. Без стаи. Закон одинаков для всех.

— Но ты спасла детей, — он делает шаг ближе, и каждое слово падает, как приговор. — И ты моя пара.

Он не смягчается. Не даёт надежды. Просто выносит решение.

— Поэтому останешься. Здесь. Но запомни: с этого дня ты не выйдешь без моего слова. Ни шага. Ни взгляда за порог. Никакой воли. Пока я не решу, что ты умеешь слушаться.

Открываю рот, пытаясь выдохнуть хоть что-то, но его тень накрывает меня с головой.

— Ты решила, что выше приказа? — его голос низкий, тяжёлый, будто рык. — Что выше стаи? Выше меня?

Он наклоняется ближе.

— Запомни, Белла, — шипит он прямо в ухо. — В следующий раз я не спасу. И никто не спасёт. Потому что цену за твои вольности заплатят все.

Медленно выдыхаю, ощущая силу альфы и страх.

— Ты моя пара. И только это удержало тебя здесь, а не за воротами. — Он смотрит сверху вниз. Глаза свирепые, лицо каменное. — Но с этого дня ты моя не на словах, а по закону.

Я едва слышно:

— Райн…

— Тихо, — обрывает он, голос сухой, без жалости. — Сказал всё.

Разворачивается. Дверь хлопает так, что дрожат стены.

Остаюсь одна. Ломит тело, сдавливает грудь. Но страшнее всего — это пустота, которую он оставил после себя.

Сижу за столом. Бумаги, отчёты, задачи на завтра. Пытаюсь читать — буквы расползаются, слова не держатся в голове. Всё пустое. Потому что за стеной — её тихие всхлипы.

Белла старается быть незаметной. Думает, что я не услышу. Но я слышу каждое дрожащие дыхание. Каждая слеза, которую она сдерживает, кусая губы, чтобы не выдать себя вслух. И каждый звук — как нож, который снова и снова ранит меня.

Я был жёстким. Грубым. Но иначе нельзя. Не со стаей. Не с ней. Если я сейчас дам слабину — завтра кто-то другой решит, что можно ослушаться. А потом — хаос.

Перед глазами снова вспыхивает картина: она в кольце чужаков. Рычащая, загнанная, но всё же бросившаяся на одного из них. Её хватают, руки ломают, кровь струится по губам, крик разрывает воздух. Я — всего в шаге от неё. Один только шаг. Но я опоздал.

Этот шаг стоил ей трещины в ребре. Стоил мне — спокойствия.

Я сжимаю кулаки, и бумаги под моей ладонью хрустят. Внутри меня бурлит ярость, но направлена она не на неё, а на себя. Я должен был всё предусмотреть, я обязан был успеть.

Но она тоже должна понять. В стае нет «если». Нет «можно». Есть приказ альфы. Есть порядок. И я обязан этот порядок держать. Даже если для этого приходится быть жестоким с той, кого люблю.

В дверь стук. Не требовательный — осторожный. Но уважительный.

Я даже не поднимаю головы. Знаю, кто это.

— Входи, — говорю ровно. Голос звучит холодно, но внутри всё клокочет.

Брендон заходит тихо. Закрывает за собой. Ждет. Не садится. Откладываю документы в сторону. Всё равно не читал ни слова.

— Новости уже дошли до всех, — говорит он наконец. — Щенки рассказали.

Я молчу.

— Стая… впечатлена.

Тихая пауза. Он выбирает слова.

— Омега, бросившаяся защищать чужих детей… Это запомнится.

Я поднимаю глаза. Медленно. Жестко.

— Ты хочешь, чтобы я похвалил её?

Он выдерживает мой взгляд. Не опускает глаза.

— Я говорю, как есть. Даже те, кто раньше сомневался… сейчас уважают её.

У меня напрягается челюсть. Вижу перед собой ту сцену снова. Перед глазами всё ещё она. Одна. В кольце волков. Рычит, кидается, получает удар. А я — опоздал. На этот проклятый миг.

— Щенки хотят её увидеть, — говорит Брендон. — Спасибо сказать.

— Нет, — мой голос срывается ниже обычного. — Сейчас — нет.

Подхожу к столу. Ладони на дереве, пальцы врезаются, будто хочу сломать к чёрту эту поверхность. Дышу — медленно, но каждый вдох как нож в лёгких.

— Я не позволю, чтобы её выходку приняли за подвиг, — выдавливаю. — Нарушила приказ — и точка.

Брендон молчит. Смотрит внимательно. Слишком хорошо знает меня, чтобы не заметить то, что прячу.

— Она спасла их, — тихо напоминает.

— И едва не погибла, — взрываюсь. — Одна. Без прикрытия. В лесу, которого не знала. Против тех, кто сильнее её.

Слова жгут горло. Я замираю. Тишина давит, и только тогда выдыхаю:

— Я пришёл поздно.

Эта фраза прожигает изнутри. Выпрямляюсь, провожу ладонью по лицу, но бесполезно — картинка никуда не уходит. Её крик, кровь, чужие лапы на ней.