— Идите, товарищ старший сержант. И впредь, докладывайте сперва по команде, а не занимайтесь самодеятельностью. — Отчитывает меня полковник.

— Есть. Докладать по команде. — Отвечаю я и с задумчивым видом выхожу из кабинета.

— Ну что, намылили тебе холку? — спрашивает Важенин, увидев моё состояние.

— Ещё как. — Иду я впереди него и чешу затылок.

— То-то, это тебе не там… — Как-то загадочно, и с многозначительным видом сообщает он.

«Ласты мне завернули» уже в прихожей, причём даже одеться не дали, гады. Два мордоворота, делая вид, что пошли на улицу, скрутили мне руки и в позе ласточки вытолкали за дверь, открыв её моей головой. Причём ничего не объясняя. Спустили с крыльца и закинули в подвал, как я понял в дальнейшем, в камеру предварительного заключения или злоключения. А вот таких перемен я точно не ожидал.

Глаза не успели привыкнуть к полумраку, так что почти ничего не вижу, зато чувствую, как меня подняли с бетонного пола и, прижав лицом к кирпичной стене, грубо обыскали, вытащив всё из карманов. Я, конечно, не девка, но с такими наклонностями этим пидоркам только в гей-клубе работать, или это профессионализм называется. Снова больно вывернули руку, и один из обыскивающих куда-то ненадолго отлучился. Через несколько минут входная дверь снова хлопнула и в подвал спустились уже двое. Слышу, как кто-то чиркает спичкой, после чего меня разворачивают лицом к свету, который пробивался сквозь небольшое зарешёченное окошко под потолком. Под окошком стоял стол, а за ним сидел и курил какой-то горбоносый орёл в комсоставовской шинели. Рядом стоял гургеновский рюкзак с кирпичами, а на столе лежала граната (немецкое яйцо М-39), которой я типа заминировал кирпичи. Причём колечко было оторвано, и если бы это была наша «лимонка», она бы обязательно бахнула. У немецкой взрыватель находится с другой стороны. Защита от дурака.

— Рассказывай, тля. — Выдохнув дым. Говорит горбоносый. Молчу, нагло разглядывая его рожу. Я же не тля. Но долго молчать мне не дали.

— Оглох? — получаю я болезненный тычок в левую почку, от стоящего слева абрека. — Тэбэ говорят.

— А я думал тэбэ. — Пародирую я его акцент. И тут же получаю ещё.

— Гавары твар. Или плохо будэт, как собак здохнешь. — Упрашивает меня этот гад.

— Ещё раз ударишь — умрёшь. — Обещаю я и тут же кривлюсь от мощного крюка по другой почке, а в правый висок мне упирается дуло нагана.

— Рассказывай, куда ты дел всё содержимое этот мешок. — Почти без акцента требует оперок.

— А чей это мешок? — удивляюсь я.

— Гургенидзе.

— Вот у него и спрашивай. Я тут при чём. — Тяну я время в ожидании полковника Васина. Ну должен же кто-то меня искать, в конце-то концов, из конца в конец, и концом по концу. Нарываться не хочется, но и пресмыкаться перед этими гребнями у меня нет никакого желания. Тем более на допрос это не похоже, какой-то эксцесс исполнителей.

— Я же гаварил, чито сперва его дирька жёпа нада бальшой делать, тагда он свой пасть будет правильно аткрыват. — Не унимается глиномес слева, не забыв угостить меня пивом (снова ударив по почке).

— Заткнись, Биджё. Жена свой будешь указывать. — Затыкает горбоносый своего нукера. — А ты гавари, или твоя галава как арбуз лопнет. Считаю до три. Адын. — Тут же начинает отсчёт он. Я молчу.

— Два. — Слышу противный щелчок взводимого справа курка. Но три этот гребень сказать не успел. Дверь с грохотом открывается и в неё вваливаются несколько человек. Разведчик Андрюха с автоматом, а следом и остальная кавалерия, Иваныч и самый Тихий из лейтенантов.

— Не дёргаться. Всем оставаться на местах. Бросить оружие! — громко командует Тихий.

Дуло от моего виска отнимают, и револьвер падает на пол. Выдыхаю и, развернувшись влево, со всей силы бью согнутыми фалангами пальцев в кадык глиномесу. Сдохнет он или нет после удара, мне похуй. Но дышать точно через раз будет. Я же ему обещал, вот и сделал. Если ты большой и здоровый, то должен быть добрым, и нехрен нас маленьких обижать, тем более с такими наклонностями в органах ему не место, садистскими, да и петушиными тоже.

Подобрав брошенный наган, подхожу к замеревшему особисту, забираю со стола свои документы и личные вещи, чисто случайно прихватив пачку «Беломора» и коробок спичек. Своя махорка ещё осталась, но японские папиросы завсегда скуснее, потому что «чуджие». Пожонглировав трофейной гранатой, я чисто случайно уронил её на стол с громким криком. — Бах!!!

Эффект превзошёл все ожидания, оперок громко обделался, так что забираю гранату и первым выхожу из подвала, полной грудью вдохнув воздух свободы. Тяжёлую, обитую железом дверь, мы запираем на щеколду, вставив в проушину ствол затрофеенного револьвера. Будут пытаться открыть дверь, сломают или погнут, но таким петухам и сломанного ствола за глаза.

— Ты где потерялся, товарищ старший сержант? — начинает возмущаться Васин, когда мы с Тихим вошли в дом.

— Так мы эта, шпионов немецких споймали. — От неожиданности отвечаю я.

— Каких шпионов? Где они? Откуда взялись? — спрашивает подпол, стоящий рядом с Васиным. Как я понял — начальник особого отдела НКВД.

— Пособников фашистского диверсанта Гургенидзе. Товарищ подполковник. Мы их в подвале заперли. — Объясняю ему все расклады я.

— В каком подвале?

— Под этим домом.

— Наряд в ружьё! За мной! — первым выскакивает из помещения подпол, а вооружённые самозарядками дневальные следом.

Я же спокойно одеваюсь, вооружаюсь и выхожу на крыльцо. Вот теперь меня точно хрен кто возьмёт голыми руками, да и одетыми тоже.

— Вечно ты куда-нибудь вляпаешься, Доможиров. На секунду тебя одного оставить нельзя. Скажи спасибо ефрейтору, кивает он на Андрюху. Это он подсказал, куда тебя повели, да и помочь вызвался. — Отсчитывает меня Васин.

— Спасибо! — киваю своему недавнему провожатому.

— Чего они от тебя хотели? — продолжает расспросы полковник.

— А хрен их знает? Приволокли мешок Гургенидзе с кирпичами. Спрашивали, где ещё взять. Печку наверное класть собрались. — Развожу я руками, давая понять, что разговор не для посторонних ушей.

— Ладно, пойду с местным руководством объясняться. Старшина, присмотри за ним, а то ещё что-нибудь учудит.

— Есть, присмотреть. — Отвечает Иваныч.

— Закурим трофейных. — Угощаю я сообщников. — Пока начальники все проблемы утрясают.

— Это можно. — Сминает гильзу папиросы Андрюха. — А ловко ты этого выпердыша уделал. Научишь?

— Научу, при случае. А тебе не влетит, от своих, ну, то что ты против них был? — спрашиваю я.

— Да какие они мне свои! Крысы тыловые, да шерсть кислая. — Сплёвывает он. — А эта троица вообще заплечных дел мастера. Опер ещё та сука, и эти двое вечно при нём.

— А как фамилия опера? — на всякий случай спрашиваю я.

— Гургенидзе. — Расставляет все точки над «е» Андрюха. И получается…

— Ёпть! — осеняет меня. Так вот она крыша нашего Гургена. — Пойдёшь ко мне в отделение, разведка? — решаю я вопрос с кадрами.

— Пойду, если отпустят. Я же уже не один рапорт о переводе писал. Не подписывает начальник. А на какую должность? — интересуется он.

— Станешь самым старшим разведчиком. Будем языков брать и немцу угольков за шиворот подкидывать.

— Тогда тем паче согласен.

Андрюху-автоматчика я выцыганил у начальника особого отдела взамен на то, что не буду придавать это вонючее дело огласке и обращаться с жалобой в военную прокуратуру. Тем более подпол пообещал мне разобраться с этой троицей, и наказать их своей властью, сжимая и разжимая пудовые кулаки. Я почему-то поверил. А заодно познакомился с самым грозным человеком в дивизии.

— Сержант, у меня от тебя потерь в отделе больше, чем от немцев за два месяца. Так что убирайся к себе в артиллерию, но если возникнут проблемы, обращайся. — Пожал мне на прощание руку главный «молчун».

— Зато от «пятой колонны» избавитесь, товарищ подполковник, и некому вам будет нож в спину всадить.

— Эх, твои бы слова, да богу в уши, сержант. — Вздохнув, ответил он и пошёл разбираться с подчинёнными.