— Откуда ты, сержант, знаешь эту немецкую шпионку? — задал он первый вопрос. Отмазки типа «от верблюда» уже не прокатывали, так что пришлось «колоться», и рассказать всё как на духу, про наши похождения с Генкой Черкасовым, и обстоятельства знакомства с Анфиской. Только немного не договаривая и опуская детали и подробности. Например про вербовку старшины и другие шалости.

— Пошлите запрос в особый отдел 33-й армии, там всё это подтвердят. — Заканчиваю я свой рассказ.

— Послали уже. Вот только тридцать третья дерётся в окружении, и особый отдел там же, вместе с командармом. — Проговорился полковник.

— Вот блядь! — не выдержав, матерюсь я.

— Где? И причём тут падшая женщина? Что-то ты снова темнишь, сержант? Рассказывай. — Продолжает допрос полковник.

Пришлось и дальше поведать про свои подвиги. Всё равно же всё выяснят. Тем более запросы на меня отправлены по инстанциям.

— Когда наш партизанский отряд соединился с отрядом майора Жабо и мы начали вести совместные боевые действия, меня и ранило, а потом ещё и контузило при бомбёжке.

— Почему ты про это не говорил раньше?

— Потому что никто не спрашивал. Да и помню я не всё после контузии. — Почти не вру я.

— Это как так?

— А вот так. Тут вот помню, а тут не помню. Мне так прямо один доктор и сказал, «Голова — предмет тёмный, и исследованию не подлежит».

— Что за доктор? Имя? Фамилия? — то ли прикалывается, то ли проявляет профессиональный интерес полковник.

— Не помню. — Отмазываюсь я. Хотя и можно было сказать, что это Леонид Броневой, он же Мюллер, он же Штаубе, пускай ищут, но я не рискнул. Вдруг найдут.

— Дальше.

— Что дальше? В госпитале мы вместе с полковником Васиным лежали, можете у него спросить.

— С каким полковником? — лопухнулся капитан государственной безопасности, задумавшись о чём-то своём.

Молчу, жду когда он раздумается.

— Хорошо. Значит сейчас всё, что ты мне рассказал, подробно запишешь, плюс свою биографию, а может и ещё чего вспомнишь. К обеду чтобы закончил. Вот тебе бумага, перо и чернильницу найдёшь в соседней комнате. Иди, работай. — Выпроваживает меня из кабинета начальник. Запирает дверь на ключ и, одевшись, уходит.

— Вот не было печали, купила баба порося. — Ругаюсь я вслух, усевшись за стол в светёлке у Светы.

Шариковой ручкой или карандашом такой объём ещё можно написать, а вот пером… Но пришлось изгаляться над бумагой. Ничего, справился. Тем более мыслью по древу не растекался, а изложил всё кратко и без подробностей.

— А это зачем? — спрашиваю я, передавая своё сочинение на заданную тему полковнику, когда они с Тихим пришли на обед.

— Надо. — Прочитав только мою биографию, убрал он бумаги в папку и положил в сейф. — Сейчас поедим, с нами пойдёшь.

— Что делать?

— Бунтует твоя подруга. Молчит. А нам некогда с ней возиться, других проблем хватает. Но без её показаний всё дело встало.

— А что случилось? Она же соловьём разливалась.

— Да дубаки эти… всыпали ей по первое число вчера ночью. За своего отомстили.

— Так всыпьте ещё. Чтобы не капризничала. Клин клином вышибают. — Даю я вредный совет.

— Сдурел? Она и так чуть концы не отдала. У меня Тихий этих дебилов сам чуть не перестрелял, хорошо, что у него пистолета не было.

— А ваши дубаки в курсе, что они себе смертный приговор подписали?

— Они не мои. Сколько тебе объяснять.

— Да какая разница. Кстати, мне тогда хоть какой-то документ нужен, чтобы в ваши застенки попадать, а то впустят, и не выпустят. Это же не ваши люди.

— А я могу тебя и в камеру по соседству с твоей подругой поселить. Будешь там жить и работать. — Устроит такой вариант? — предлагает полковник. Пошутил, типа.

— Если вам нужен ещё один узник, садите. Жить я там буду, недолго. А вот работать, как бы помягше-то выразиться…

— Ладно. Будет тебе документ.

— С печатью?

— И с печатью тоже. — Достаёт он из сейфа бланк и записывает в него мои паспортные данные, сверяясь с какой-то бумажкой.

— Теперь осталось тебя только щёлкнуть и печать поставить.

— Не надо меня щёлкать, я можно сказать только жить начинаю, вчера только из госпиталя.

— Да из фотоаппарата щёлкнуть. Фотографию сделать. — Начинает мне пояснять свою мысль полковник.

— Ну, ежели из фотоаппарата, тады можно. — Чешу я в затылке, вспоминая почтальона Печкина, дядю Фёдора и его банду зверских отморозков. — Я про другое подумал.

— И всё-таки плохо ты думаешь, про наши внутренние органы, товарищ сержант. Что-то в тебе явно не так.

— Просто Ваши внутренние органы, товарищ полковник, я только с внешней стороны знаю, лечить их надо. А не на задержания с операми ездить. А то доработаетесь, и уже ни какой доктор вам не поможет. А только аналогопатолог, который вскрытие будет делать. — Включаю я дурачка.

— Как, как ты его назвал?

— Аналогопатолог. Который трупы лечит. — Поясняю я с умным видом.

— ⁉.

— Может всё-таки патологоанатом? — отсмеявшись и вытерев слёзы, уточняет полковник.

— Может. А какая между ними разница? — продолжаю я гнуть свою линию.

— Встретишься, узнаешь. Пошли перекусим. — Посмеивается полковник, убирая все документы в сейф.

Пока обедали, вернулся Иваныч. Привёз из госпиталя Светкину одежду, а также мои вещи и документы, принятые на хранение в госпитале. Вот только вещевой мешок и документы мне не отдали, всё это вместе с записной книжкой, полковник Васин убрал в свой кабинет. Мне перепала только пачка махорки, початая коробка с дешёвыми папиросами, ну и мыльно-рыльные принадлежности.

— Рыжий там один, за тебя сильно переживает. Пришлось ему привет от тебя передать. Вот он и вернул твоё барахлишко из тумбочки. — Рассказал мне Иваныч о своём вояже, когда мы курили на крылечке.

— Это который на костылях ходит? — на всякий случай проверяю я.

— Да нет, у этого рука в гипсе.

— Тогда это Сашка, корешок мой. Как хоть он там?

— Да нормально. Узнал, что с тобой всё в порядке, обрадовался.

— Готов, сержант? — выходит из дома полковник.

— Готов. А к чему?

— Там узнаешь. Пошли.

— Иваныч, сгоняй в город, достань оружие из тайника, привези сюда, проверь, почисти и снаряди магазины, если успеешь.

— Всё оружие доставать? — Уточняет водила.

— Да всё. — Глянув на меня, подтверждает Васин. Предчувствие у меня понимаешь, нехорошее.

В штабной «избушке» меня сфотографировали анфас, в профиль не стали, видимо на стенд — их разыскивает милиция, мой портрет вешать не собирались. Затем полковник проводил меня в подвал и определил в нужную камеру.

— Меня в допросной найдёте. Как только закончите с этой заключённой, — кивает он на дверь, — вызовете охрану, вас проводят.

— Хорошо, товарищ капитан государственной безопасности, — навеличиваю я Васина, входя в образ.

Козырнув мне, полковник уходит. Я же по привычке отдаю воинское приветствие, но вспомнив, что я без головного убора, просто чешу за ухом.

— Ты эта, стучись, ежели што. Я тут недалеча буду. — Подбадривает меня немолодой, лет пятидесяти, контролёр. — Ох и лютая девка, а с виду не скажешь. Вчера двоих наших в лазарет отправила.

— Во врёшь! — подначиваю я цирика. — У вас эвон какие мордовороты, а она ж баба, да ещё и стерлядка худосочная.

— Вот те крест. — Подносит руку ко лбу мужичок привычным жестом, но опускает, воровато оглядевшись по сторонам. — Не такая уж она и стерлядка. Фигуристая. Она одному из наших карандаш в ногу засадила, а второго вообще чуть инвалидом не сделала. — Переходит он на громкий шёпот.

— Как так?

— А вот так. Наш начальник сказал её примерно наказать, чтобы не бузила. Вот мужики и закинули её в карцер, да хорошенько помыли из брандспойта, а потом ещё и выпороли верёвкой по заднице, больно, но и следов почти не оставили. Пообещали каждую ночь так делать, если и дальше кобениться будет. Девка после этого стала как шёлковая, кобениться перестала, а потом начкару нашему чуть достоинство не откусила. Мужики говорят, насилу челюсти у неё разжали, до того крепко вцепилась.