— Тогда третья.

— Это уже ближе к истине. А рука что, совсем не беспокоит?

— Какая рука?

— Левая, та что с переломом.

— Дык зажило всё давно.

— Точно зажило?

— Точно, только на непогодь реагирует. — Сдаю я себя уже по полной (и откуда эта «сучка крашена» всё про меня знает, вроде ничего лишнего не говорил).

— Вот видите, ещё и рука. Так что через недельку посмотрим, а пока лечитесь.

— Ну, товарищ военврач, отпустите. Кто же вместо меня воевать будет?

— Успеете ещё навоеваться, товарищ сержант. Пока лечитесь. А что, разве вам у нас плохо?

— Хорошо, очень хорошо. С вами я бы тут на всю жизнь остался, но мне надо в часть. — Вспыхнувшая до корней волос женщина, так меня ожгла своим взглядом, что я чуть заикой не стал. А когда понял, что увлёкся и допустил бестактность, было уже слишком поздно.

— Идите к себе ранбольной, больше нам не о чем разговаривать. — Отойдя к окну, и повернувшись ко мне спиной, усталым голосом сказала Таня. — Лечишь их, лечишь и вот она — благодарность…

Дальнейшего я уже не слышал, так как вышел из дома, на ходу надевая шинель и ругая себя последними словами. — Вот же болван, и нахрена мне сдалась эта выписка раньше срока. Войну и без меня выиграют, сидел бы себе на попе ровно и не жужжал. Нет, взял и обидел женщину, да ещё ни за что. — Хорошо хоть нашего разговора никто не слышал. Под свой кабинет Татьяна выбрала самую маленькую и невзрачную хату, там же она и жила. Медсестра ушла ещё до начала нашего диалога, так что надеюсь, лишних ушей поблизости не было.

Желая остудить свою горячую «финскую» голову, сразу в своё «логово» я не пошёл, а повернув влево под прямым углом, вышел на центральную улицу и потопал направо. Дойдя до края, увидел на выезде из деревни часового, вооружённого штыком от немецкой винтовки и всё. Ни гранат, ни какого-либо ещё оружия у постового не наблюдалось. Парнишка делал какие-то непонятные танцевальные па ногами и руками, изображая из себя танцора, которому что-то мешает. Подойдя ближе и увидев соплю, свисающую с носа болезного, я догадался, что таким образом он пытался согреться.

— Здорова, парнище!

— Ступай себе мимо.

— Ты чё бля, Некрасов?

— А? Что? Да нет, красноармеец Лопухов. — Мне даже показалось, что он хотел добавить «к вашим услугам». — Вот это ни хрена себе, сказал я себе, — подумал я про себя. — Каламбур, однако.

— А где твоя винтовка, товарищ Лопухов? Пролюбил? Тогда что тут делаешь? Ищешь?

— Нету винтовки, не выдавали. А здесь у нас пост. Охраняю въезд в деревню.

— От кого?

— От противника естественно.

— Куда ведёт эта дорога?

— Известно куда, в Савеловку.

— Если немецкие мотоциклисты появятся со стороны Савеловки, что будешь делать? Убежишь.

— Нет. Буду сражаться до последней капли крови.

— И что ты им сделаешь своей ковырялкой? Колесо проткнёшь. — Боец задумался. Продолжаю его грузить.

— Эта дорога, одно из самых вероятных направлений движения противника, а ты стоишь тут как голый на Красной площади. Кстати давно стоишь?

— С утра. — С утра, а время уже к обеду, какой-то странный пост, да и начкар ещё тот чудак на букву эм.

— И что за мудак у вас начальником караула?

— Сержант Петренко. Только он не мудак, она.

— Она — мудак? Ты русский вообще?

— Я русский. Она Петренко — женщина, точнее девушка.

— Так бы сразу и говорил, что баба, а то она мудак, да ещё девушка на букву мэ, совсем ты меня запутал. И чего, оружия в карауле совсем нет?

— Есть три винтовки и штыки к ним, но у нас два склада и ещё три въезда, вот самый ближний к лесу и охраняет часовой с винтовкой.

— Это тот, который на севере?

— Он самый. — А север там где мох и штаб армии, самое опасное направление в этой песочнице. — Негромко ворчу я себе под нос.

— А кто сержанта Петренко в караул поставил?

— Старшина Сухоручко.

— И чего этот Суходрочко, совсем больной?

— Не знаю, говорят, он таким образом её добивается. Девчонка из нарядов не вылезает.

— Значит задрочил в нарядах, а она всё равно не даёт. Ну и порядочки у вас. Ты сам-то, боец, давно служишь?

— Месяц уже.

— Пять минут как с поезда. Всё ясно с тобой. Звать-то тебя как?

— Алик.

— Доброволец.

— Да.

— Ладно, служи Алик-доброволец. Только не маячь на дороге, а встань за угол вон того сарая, прикинься ветошью и не отсвечивай. А увидишь кого, тогда выскакивай и громко кричи, — может хоть напугаешь.

Часовой нарушил все буквы устава, да ещё и выдал «страшную» военную тайну. Нет, я догадывался, что внутренняя служба в тылу организована не ахти, но не думал что — Так всё плохо!!! Особенно когда обошёл по периметру всю деревню и проверил посты. Алик конечно чудак ещё тот, но и остальные караульщики были не лучше. До этого я видел часовых возле складов, так они стояли с винтовками и близко никого не подпускали, а вот что творится на въездах в деревню, я не знал. Ввалившись в свою хату, нахожу разведчика и с ходу гружу его нашими проблемами.

— Слышь Гена, ты в курсе как у нас с охраной?

— А что у нас с охраной, дневальный всю ночь бдит.

— У нас бдит, а деревню бабы с ножиками охраняют. И командует ими сержант Петренко.

— Пороть надо этого сержанта.

— Вот один старшина и пытается отпороть Петренко, отсюда и все проблемы. После обеда надо с Макарычем пообщаться и подумать, как нам жить дальше.

По-быстрому разобравшись со своей порцией и помыв котелок, цепляю с собой Черкасова, и уже вместе идём искать Макарыча.

— Никола, хоть покурить дай. — Возмущается разведчик.

— Успеешь ещё, накуришься. Идём уже, пока я волшебное слово не сказал.

— Какое слово?

— Быстро! Одна нога здесь другой не вижу, ёрш твою…

— Так бы сразу и сказал, — после моего малого боцманского загиба, въезжает в ситуацию Генка, надевая шинель.

— А я как говорил?

— Да всё про каких то баб, я так и не понял что к чему.

— Сейчас-то понял?

— Ага.

Макарыча мы нашли в расположении хозвзвода, и с помощью наводящих вопросов, выудили из него всю необходимую информацию. Оказалось, что и оружие, а так же люди в медсанбате были, только функции караула взвалили на комендантское отделение, хотя там по штату всего семь человек. Вот его и усилили, добавив ещё трёх санитарок. Пока боевые действия шли интенсивно, шёл большой поток раненых, все были заняты по своей основной специальности, и это как-то оправдывалось. Тем более в караул заступали и легкораненые с карабинами, да и часть бойцов поступала со своими винтовками. Как шофёры, так и водители кобыл, выполняли свои непосредственные обязанности. А когда всё устаканилось, и на фронте наступило относительное затишье, для комендачей всё осталось по старому, зато остальной народ страдал от безделья.

Весь медсанбат в деревне не поместился, часть служб находилась в лесу, в основном это конечно автомобили и транспортные повозки, вот там водилы охраняли себя и свой транспорт с оружием. Зато комендантское отделение подчинялось старшине батальона, и несло службу по охране и обороне. О чём и чем думал этот Суходрочко, оставив в отделении только три винтовки, нормальному человеку не понять, только наставить его на путь истинный, нужно было в первую очередь. Тем более оружие ещё было, и валялось на вещевом складе. В процессе разговора с Макарычем, черновой план у меня созрел, оставалось только провести рекогносцировку и уточнить некоторые детали.

Посовещавшись с Генкой, операцию решаем провести после отбоя, во-первых, темно, а во-вторых, народу по улице меньше шастает. Проведя рекогносцировку на местности и договорившись обо всём, расходимся. Я обеспечиваю материальную часть, а Гена наше алиби. Это на всякий случай, всё-таки наши действия попадали под несколько статей УПК. Пошарив в амбаре на нашем подворье, я нашёл холщёвый мешок. Проверив его на наличие дырок, и хорошенько выхлопав, в амбаре же и оставил. В печурке нашёл шило и положил в карман шинели. Ну и несколько обрезков парашютных строп достал из своего вещмешка.