Грёбаную четвёрку, добил Мишкин расчёт, стреляя в левый борт танка, но и сам пострадал, не досчитавшись половины личного состава. Да и атаку эту мы в конце концов отбили. Наша пехота на этот раз не побежала, а может быть и не успела, так как танки очень быстро проскочили передний край и нарвались на наши сорокапятки. Ну а наступающих пеших гансов, красноармейцы встретили ружейно-пулемётным огнём, а потом, контратаковав, взяли на штык. И было уже не важно, «на каком глазу тюбетейка», или у кого больше пулемётов, сказалось пока ещё наше численное превосходство. Но и дальше шоссе фрицы нас не пустили, положив на землю как своих убегающих, так и чужих догоняющих из станковых пулемётов. Из девяти танков наша батарея уничтожила семь, но досталось это дорогой ценой. Первый взвод погиб вместе с комбатом, а в нашем осталось только одно орудие.

С наступлением темноты шуршим по нейтралке, собирая оружие, боеприпасы, да и в сухарных сумках жмуров, шарить уже не стесняемся. На ужин был только хлеб и кипяток, так что небольшой приварок не помешал бы. С патронами теперь проблем не было, ополченцы были вооружены польскими трофеями, а также винтовками системы Лебеля, которые пролюбливали в первую очередь. А с убылью личного состава, оставшиеся бойцы старались заменить французские на польские — в девичестве магазинная винтовка Маузера образца 1898 года. Пулемёты были в основном системы «Браунинг» под патрон 7,92×57 мм, так что боеприпасами обеспечили нас немцы, которые в отличие от наших тыловиков, были рядом. С тылами вообще творилось что-то непонятное, приехавший вечером старшина батареи, так никого и не нашёл, по крайней мере, на старом месте, в лесу у станции Балабаново, никого и ничего уже не было.

Ночью пехотинцы сменили позиции, бросив свои ямки у шоссе и, оттянувшись назад, используя подбитые танки, как бронированные огневые точки, выкопав под ними окопчики и установив там ручные пулемёты. Естественно танков на всех не хватило, поэтому большая часть бойцов окапывалась на открытом месте, от «БОТа» до «БОТа», так что оборонительная линия была довольно замысловатой. На левом фланге оборона проходила по опушке лесного массива, приближаясь к шоссе на сотню, а где и ближе шагов и загибая фланг, утыкалась в небольшую речушку, возле деревушки Пекино. Трасса плавно отворачивала на юг, а наша оборонительная линия, соответственно на восток. По другую сторону дороги, тянулся овраг, который повернув под углом девяносто градусов, впадал в реку Протва.

Наш полк находился на стыке с 5-й дивизией народного ополчения, поэтому дальше на юг, Боровское шоссе контролировала уже она. После того как немцы заняли село Ермолино, ширина стыка соответственно увеличилась, мы откатились на север, а 5-я ДНО на восток, так что локтевой связи между нами не было, и разрыв составил около километра, а может и больше. Но и воспользоваться этим разрывом, фрицы особо не могли, лес, речка и болота, такой возможности не давали. Небольшие подразделения, конечно, могли просочиться и «пошалить» в тылу, но нам на эти шалости было глубоко насрать, всё равно от этих тылов толку было ноль целых, хрен десятых, мы их и сами найти не могли, так пусть хоть противник поищет. Нам бы со своими проблемами разобраться.

Пока пехота улучшает позиции, мы ищем снаряды и хороним своих погибших. Приехавший старшина, развил бурную деятельность, поэтому выделив в его расположение людей, в основном примкнувших к нам пехотинцев, а также ездовых, формируем расчёт нашего единственного орудия. Из оставшихся людей создаём нештатный пулемётный взвод, командиром которого Ванька назначает меня. Как единственный выживший «офицер», он поднялся до командира батареи. Во взводе у меня три пулемёта, один из которых мы сняли с подбитой четвёрки, да и патронами нас мёртвые панцерманы обеспечили. В отделении у сержанта Волохова выжили только наводчик, заряжающий и Малыш, который окаянил где-то с пулемётом, поэтому передаю Мишке всех недостающих номеров, забрав себе одного Емелю. Вместе со мной теперь четверо пулемётчиков, снайпер, плюс ездовый и запряжка с передком, вторых номеров я планировал назначить из пехотинцев, но когда вернулась с раскопок бригада «ух», то старшина привёл с собой двух выживших батарейцев из первого взвода, то проблема разрешилась. Один был подносчиком а второй ездовым, причём из разных расчётов. Они-то и рассказали нам о гибели взвода, так как видели всё своими глазами.

Из их сумбурного рассказа, перемежаемого нецензурными выражениями одного, а также охами и ахами другого, поначалу ничего путного понять было невозможно. Но расспросив их по одному, и собрав воедино все их показания, я добавил немного своих предположений, и получилась более-менее, связная история.

«Первым вступило в бой орудие, находящееся в деревне, мужикам удалось подбить один танк, правда не с первого выстрела, поэтому свою позицию они раскрыли, и больше им ничего сделать уже не дали. Сначала их расстреляли оставшиеся танки, а потом по позиции отработала миномётная батарея, накрыв как огневую, так и запряжку с зарядным ящиком. Выжил только один из подносчиков, который в это время бегал за снарядами (как он утверждает) и попал между двух огней. Его же, командир роты, обороняющей деревню, и послал с донесением к нашему комбату. Вот поэтому-то орудие снялось с основных позиций, галопом переместившись на запасную, в деревне. Два танка расчёт всё-таки уничтожил, а вот третий (скорее всего четвёрка) расстрелял всех из пушки и пулемётов. Последним к орудию встал комбат, ему удалось выстрелить и даже попасть, но снаряд раскололся о лобовую броню, не причинив танку вреда, а вот ответный огонь не оставил капитану никаких шансов.»

Фактически батарея перестала существовать, от неё остался один наш взвод, в котором осталось только одно орудие, и две трети личного состава. Но нас никто не расформировывал, и задачи по противотанковой обороне полка с нас не снимали, поэтому будем их выполнять. Остальные сорокапятки были разбиты также как и моя, поэтому в батарее у нас осталась одна пушка, зато с тремя передками, и можно было составить из универсальных ходов зарядный ящик, а не возить бэка на повозке. Но снарядов оставалось немного, поэтому используем обе упряжки с передками, как двуколки для моего нештатного пулемётного взвода.

На следующий день отбиваем несколько атак противника, но какие-то они были вялые, «без огонька», да и без танков. Огня-то как раз хватало, как с земли, так и с воздуха, а вот потыкавшись несколько раз в разных местах немцы, получив отпор, отходили даже не попытавшись продолжить или развить атаку. Зато ближе к вечеру мы получили приказ, отойти за реку Нара, а вот тут-то и начались танцы с бубнами.

Отступление — самый сложный вид боя. А кто и когда учил этому в Красной армии? Учили в основном наступать и воевать малой кровью, на чужой территории. Вот с точностью до наоборот и воюем уже четвёртый месяц. Грамотно отходить, прикрываясь арьергардами, толком никто из командиров не умел, 4-я ДНО с момента своего формирования занималась только тем, что много копала, ещё больше ходила, когда её перебрасывали с одного участка фронта на другой, и больше месяца сидела в обороне на восточном берегу озера Селигер. Так что в походы люди втянулись, копать тоже умели хорошо, да и кричать «Ура» научились, а вот воевать, что солдаты, что командиры, учились уже непосредственно в бою. И учителя были хорошие — немцы. Как мне стало известно из разговоров с красноармейцами, дивизия была сформирована в городе Москве из добровольцев и, получив обмундирование, снаряжение и шанцевый инструмент, в середине июля была передислоцирована на строительство оборонительных рубежей в район Вязьмы и Сычёвки. Поначалу в дивизии было около 6000 человек личного состава в трёх полках, а вот боевое оружие стали выдавать только в конце месяца всё, что завалялось на складах Московского военного округа. Как старые винтовки, так и пулемёты системы «Браунинга» требовали войскового ремонта, не все конечно, но большая часть из них, да и боеприпасов было не лишку. Но, несмотря на все трудности, бойцы и командиры дивизии смогли приступить к боевой подготовке, правда, задачи по строительству рубежей обороны никто не снимал. В результате к концу августа на «отлично» стреляли два — три человека с роты; на «хорошо» — пять — шесть; большая же часть бойцов в мишень вообще не попадала. И это в мишень. А попробуй, попади в перемещающегося по полю боя опытного солдата? Вот и обучались в основном штыковому бою и кричать «Уря», бегая в атаку, под руководством молодых командиров — выпускников военных школ. Небольшой боевой опыт некоторые бойцы получили только на Селигере, там же в конце сентября дивизию довели до полного штата, пополнив семью тысячами призывников и артиллерией, обозвали 110-й стрелковой и в начале октября отправили в район Ржева. Естественно за десять дней, ни о какой слаженности подразделений не могло быть и речи, молодое пополнение всего лишь распихали по взводам, доведя их до полного штата. Бойцы знали только своего командира взвода, в лучшем случае командира роты, своё командование батальонов и полков знали в лицо только ополченцы. Ну и с политруками рот и комиссарами батальонов многие из «старослужащих» здоровались за руку. Сколачивали полки уже под Боровском, тут дивизия и получила настоящее боевое крещение, и училась, как надо и как не надо воевать. Обороняться и «наступать» вроде как научились, теперь учимся — отступать. Приказ на отступление мы получили с опозданием. Оказалось, что соседний полк давно уже отступает-драпает под ударами превосходящих сил противника, ещё с обеда, именно там немцы нанесли основной удар при поддержке танков. Ненамного отстал от него и третий батальон нашего полка, отойдя на «запасные позиции» вместе с полковым начальством. Командир второго батальона — капитан Лобачёв, объединив под своим командованием полтора батальона (свой и всех, кто остался из первого) приступил к выполнению приказа, оставив для прикрытия один взвод, а также нашу батарею. Всех раненых он забрал с собой и, определив нам маршрут движения, приказал отходить через два часа. Слава богу, уже стемнело, а то немцы подловили бы нас на отходе.