Рот и тело работают синхронно, без проблем, но вдруг над головой лопается пузырь и внезапно Нола видит себя сверху, с осветительного оборудования.

Игру жизни на расстоянии, себя в чучеле из тряпок и пудры, едва ли вообще там находящуюся. Пронизанную прожектором: оттенённую красным, зелёным, затем жёлтым, ярким и горящим.

Пустые шаги хореографии, предполагавшие придать ей привлекательный вид, или сексуальный, или товарный, или какой-там ещё.

Горячая кожа, нежное покалывание под одеждой.

Знаешь, мне хочется,

Мне хочется узнать тебя.

Но теперь она не могла контролировать соотношение текст/рот должным образом, вообще никак. Её губы продолжали шевелиться под запись и вдруг стали растягиваться слишком медленно. Попытка за попыткой взять себя в руки, пока режиссёр не заорал на неё. Это всё только усугубило.

Запинка, пропуск такта. Стук её туфель по дереву.

В горячке вырываются слова:

Мне хочется (мне просто хочется) по-настоящему узнать тебя настоящего.

Всего. Всего тебя. Дай мне шанс.

Мне хочется касаться тебя, тебя, только (хочется) касаться тебя.

Тебя настоящего, мне просто хочется

Идти за тобой и укрывать тебя.

(Прошу) дай коснуться тебя

Мне только хочется

Мне просто…

Рот Нолы отказывался повиноваться. Другие слова лезли в голову, одерживая верх, насильно выблёвываясь: злые слова, непотребные слова. Ей пришлось сжать губы, чтобы предохранить новый текст от всеуслышания. Её тело дёргалось и крутилось в рутине танца, как надломленная марионетка. Она не чувствовала реальной связи с живой песней как музыкой, как мелодией или смыслом, а лишь как набором специально закодированных фраз и жестов, разработанных триггеров для нажатия на нужные эмоциональные и физические кнопки определённого целевого демографического подкласса.

Хочется… хочется…

хочется… приблизиться… чувствовать… тебя…

дай мне… всего…

хочется хочется…

Слова распадаются и скользят, музыка пульсирует в её ушах словно внутрикровяная песня.

Снопы света, нет изображения.

— Народ, тут какая-то поломка. — говорит режиссёр из контрольной будки. — Да что же это? Ну пожалуйста.

Монитор залился, пронзительно завизжал.

Живот Нолы стал зудеть,

а затем — гореть.

Её глаза крепко зажмурились.

Выскальзывание. Плавное высвобождение. Музыка растворяется в далёком треске, чистом статическом электричестве, искрах нагрева. Боль. Чей-то голос, обращающийся к ней, шепчущий в близи. Но что ей сказали?

Она не могла расслышать.

Что ей было сообщено? Какая-то информация или история.

Откуда ей было знать?

Говори со мной. Говори со мной! Громче!

В ответ пришёл только шепчущий выдох.

Что ты мне говоришь?

И тогда Кристина взяла её за плечи и повела к краю съёмочной площадки, спрашивая, всё ли с ней в порядке. Нола могла отвечать с трудом. Она обхватила себя руками, прикрываясь, ёжась, внезапно смутившись собственного тела.

Кристина снова спросила.

Нола отстранилась.

— Мне нужно немного времени. Пару минут.

— Конечно. Конечно, они у тебя есть.

Нола кивнула, улыбнулась.

Спасибо тебе.

Она покинула пространство студии, прокладывая дорогу к туалетам вниз по коридору. Стены поплыли у неё перед глазами, она поскользнулась и чуть не упала. Живот потяжелел. В ушах роились звуки, создавая гудение, осадок. Пыль на языке, металлический оттенок. Чудной привкус. Наконец, она достигла женской уборной, где ей удалось ввалиться в одну из кабинок, как раз когда её вывернуло, разразившись обильным рвотным фонтаном на белый кафель.

— Иисусе. Что со мной?

А живот всё болел и резал.

Руки поднимаются. Рубашка, задранная,

сдёрнутая набок.

(брррр)

(боязно взглянуть…)

Синяк.

(вот… дерьмо… ох… нет…)

Синяк вырос.

Прежний пурпурно-розовый теперь сменило многоцветие, основные цвета растворились во множестве других оттенков: красные, жёлтые, несколько мазков оранжевого. Он всё ещё был округлой формы, на вид более трёх дюймов в ширину, затушевал пупок Нолы.

Он разрастался.

Чудные голоса продолжали доноситься в её ушах. Исходили они изнутри головы или из внешнего мира?

Один голос рос заметнее.

Нола могла различить пару слов там-сям, на фоне шелухи и статического шума:

…Каждую ночь… враги вторглись… наши ребята делают всё, что могут… неожиданное нападение…

Её пальцы коснулись живота, надавили.

Тёплая плоть, влажная.

Она нагнулась, чтобы исследовать синяк поподробнее. Двигался ли он? Двигался ли он под её пальцами, или, что ещё более причудливо, двигался живя собственной жизнью?

Внезапная волна боли глубоко внутри.

Чёрт. Дерьмо.

Нола запаниковала. Она хлопнула тыльной стороной двери о стену кабинки, бросилась к зеркалу над рядом раковин.

Рубашка широко распахнулась.

Пуговицы свободно выскальзывали. Одна, две.

Её тело прижималось к стеклу так близко, как только могло.

Вот сейчас. Вот оно.

Он снова сместился.

Синяк был живым.

Живым…

Он переливался психоделическими узорами, цвета менялись и перетекали друг в друга. Они то кружились, то распадались и перестраивались, двигаясь как одно целое, постоянно меняясь. Нола коснулась поверхности, нежно, в страхе. Её пальцы снова стали липкими и горячими. Она заворожённо наблюдала, как движения странного ушиба наконец замедлились и объединились, приняв определённую форму. Нола немного отошла от стекла, чтобы лучше разглядеть эффект.

Это было

Это был…

Это был рот.

Губы. Язык. Зубы. Дёсны. Слюна…

Изображение рта.

Отлично сформированный, если не брать в расчёт слегка преувеличенный размер, человеческий рот, занимавший более или менее всю площадь синяка. Тонкие красные губы открываются и закрываются. Шершавый язык влажно облизывается, проводя по зубам и нёбу, образуя слоги. И голос, звучащий в голове Нолы, казалось, совпадает с движениями губ.

Из живота Нолы вслух говорит человек.

Последние данные ясно показывают, что поддержка среди средних классов падает…

Нола схватилась за ближайшую раковину, ища опору. Её пальцы пытались вгрызться в фарфор. Её собственный рот открылся, чтобы завизжать или хотя бы заорать, но ничего из неё не вырвалось, ни звука, ни облегчения. Только рана на животе продолжала, теперь уже другим голосом, другая пара губ, губ женщины.

Нола узнала звучание.

Это была Долли Темпл, растрёпанная неряха из Сквер Пег Авеню. Долли Темпл, королева Дневного Мыла, назидающая, выплёвывающая слова из своих розовых полированных губ.

Ты. Убирайся. Вон. Сейчас же. Оставь меня. Я не выношу таких, как ты.

Долли шипела и пыхтела.

Никогда. Ты слышишь меня? Никогда больше я не буду спать с тобой!

Нола простонала. Она собралась. Она прижала обе руки к животу, чтобы удержать образы внутри, не дать им вырваться наружу.

Это было бесполезно.

Белая кафельная облицовка пульсировала синюшными брызгами по мере того, как открывались и закрывались её глаза.

— Нола? Ты здесь? Нола?

Голос Кристины. Шаги.

Нола запаниковала. Она бросилась обратно в кабинку.

Нельзя, чтобы меня увидели, не в таком виде.

Слишком поздно. Кристина стукнула кулаком в дверь, зовя её по имени.

Не подходи!

Дверь с размаху открылась.

Кристина уставилась на неё.

— Всем интересно, куда это ты запропастилась.

Нола запахнула рубашку, зажав в кулаке обе стороны отворота.

— Я… Я… Я занята. — её голос запинался. Ей удалось застегнуть пуговицу.

— Ну да. Я вижу. — Кристина посмотрела на неё. Холодно. Холодные глаза. — Просто одна съёмочная группа волнуется о времени и обо всём таком, что придётся оплачивать.