– Всё будет хорошо, – пообещала себе Валентина и тут же услышала, как Кляпа ржёт:

– Это ты сейчас сказала или скачала из паблика с мотивацией? Проверь, вдруг на спине вырос лозунг: «Ты справишься, если не сдохнешь!»

Валентина зашла на работу, как в тёплую лужу после града – осторожно, с опаской и лёгкой уверенностью, что дальше только хуже.

В офис Валентина вошла, как шпион, впервые оказавшийся в толпе без инструкции. Сумочка болталась на локте, рука дрожала, сердце билось не от волнения, а от осознания собственной нелепости. Иван сидел на привычном месте – в наушниках, с кружкой и сосредоточенным взглядом, будто вёл переговоры с вселенной через строку кода. Валентина подошла к его столу с решимостью человека, у которого выбора нет, но есть кофе.

– Привет… Я тут… принесла… – голос предательски задрожал. Она поставила чашку, тут же задела рукой край стола, кофе плеснулось на подставку под мышку и мигом стало выглядеть как сцена преступления.

– Ой… извини, – пробормотала Валентина. – Я… я просто… кофеин делает нас ближе к Богу.

Иван оторвал взгляд от монитора. Посмотрел. Не с интересом, не с раздражением, а с тем выражением, каким обычно смотрят на тостер, который внезапно начал петь. Он вежливо кивнул, поблагодарил и потянулся за салфеткой.

Валентина осталась стоять, как пакет, не доехавший до мусорки. Надо было уходить, но ноги не слушались. В голове Кляпа уже включила голос инструкторши по флирту, но на уровне для начинающих:

– Сейчас главное – закрепить контакт. Шутка, взгляд, касание. Всё в пределах этики. Но с флюидом. Фронтальное внедрение флюида. Давай.

– Ты, наверное, такой… – начала Валентина и сразу пожалела. – Ну, обвешанный вирусами?

Иван слегка отодвинулся, будто его физически оттолкнула сила смысла. Он кивнул, пожал плечами и что—то пробормотал в стиле «угу». Валентина кивала в ответ – ритмично, как игрушечная собачка в машине. Шея затекала, щеки горели.

– Пора касаться, – подсказала Кляпа. – У него рука. У тебя рука. Делай мостик. Хватит быть станцией без контакта.

Она дотянулась до плеча Ивана. Осторожно. Будто трогала горячую сковородку. Он обернулся. Она уже трогала его за локоть. Потом – за запястье. В какой—то момент она почувствовала, что превратилась в странного массажиста, который ищет точки давления, но находит только неловкость.

– А ты с кем живёшь? – вырвалось из неё. Почти шёпотом.

– С котом, – сказал Иван ровным голосом, не проявляя ни удивления, ни интереса, как будто этот вопрос был для него таким же обычным, как прогноз погоды.

– Мальчик или девочка?

– Мальчик.

– А… как кот относится к женщинам?

Возникла неловкая пауза, за которой последовало внутреннее короткое замыкание в голове Валентины, словно её сознание одновременно вспыхнуло и обрушилось, не выдержав абсурдности момента.

– Нейтрально.

Кляпа шипела:

– Ты как стажер ГРУ, только без подготовки. Следующий вопрос – про любимую позу в шахматах. Или спроси, как он относится к теории привязанности. Господи, ну не так. Хотя бы не взрывайся.

Валентина чувствовала, как под ней рассыпается всё – пол, самооценка, здравый смысл. Иван сидел как человек, который хочет быть вежливым, но не уверен, нужно ли спасать собеседника или звать специалиста. В его взгляде читалась забота. Но не такая, как у мужчины к женщине. А такая, как у библиотекаря к сломанной лампе: не трогай, пусть стоит.

Она продолжала говорить. Руки жили своей жизнью, жестикулируя то ли радостно, то ли в панике. Кляпа скомандовала:

– Держи дистанцию, но не как в ковид. Ближе, чем друг. Дальше, чем заноза. Примерно в зоне «смущающе интимной корпоративности».

С каждым движением тело Ивана напрягалось. Он не отстранялся, но и не сближался. Он не флиртовал, он выдерживал. А Валентина уже не соблазняла – она дрейфовала. Как бумажный кораблик по офисной канализации, уносимый потоком стыда и испорченных фраз.

– Ты же понимаешь, – шептала Кляпа, – ты сейчас как женщина, у которой горит срок годности. Через три дня начнёшь клеить объявления: «Отдамся в хорошие руки, срочно». Со скидкой. С доплатой. С рекомендацией от участкового.

И в этот момент Валентина поняла: если бы кто—то сейчас подошёл, вручил ей грамоту за самую странную попытку сближения в истории человечества, она бы даже не удивилась. Она бы просто извинилась и подписала. Возможно, с девичьей фамилией. Или псевдонимом. И тихо растворилась бы в кондиционированном воздухе.

На лестничной клетке было прохладно и тихо, пахло табачным пеплом, чужими куртками и чем—то вечным, вроде бетона и безысходности. Иван стоял у окна, прислонившись к перилам, в одной руке держал термос, в другой – зажигалку, которую щёлкал с регулярностью автоматического дозатора. В наушниках играло что—то безмелодичное, скорее ритмичное, чем музыкальное. Вид у него был такой, будто он просто решил сделать паузу между собой и остальным человечеством.

Валентина шла к нему, как разведчик без карты. В голове шуршали мысли, как тревожный поток новостей. Каждая из них – катастрофа, но с заголовком в стиле «действуй, пока не поздно». Кляпа, в отличие от неё, была спокойна. Даже слишком.

– Дави харизмой, – подбодрила она. – Или хотя бы грудью. Хотя нет, не грудью. Просто дыши. Но сексуально.

Подойдя ближе, Валентина попыталась небрежно облокотиться о стену. В теории это должно было выглядеть как жест уверенной женщины, слегка уставшей от внимания. На деле она промахнулась, ударилась локтем об угол и выдохнула так, будто у неё из груди вырвали квартальный отчёт. Иван снял один наушник и посмотрел на неё, не удивлённо, а скорее с дежурной вежливостью человека, которого снова отвлекли от покоя.

– Ты часто здесь… э-э-э… куришь? – спросила Валентина, стараясь выглядеть заинтересованной, но вышло скорее как собеседница из передачи «Культура и дым».

– Ну, когда код компилируется долго, – ответил Иван, сделав глоток из термоса.

– Класс… люблю дым. Он как бы символ эфемерности и… тьмы.

Кляпа застонала, как театральный критик после третьей пьесы про абсурд.

– Ты только что сравнила его с фабричным выхлопом. Молодец, философ. Ещё пару таких ходов – и он испарится без следа, как аммиак.

Валентина сделала шаг ближе. Её тянуло не логикой, а нервной инерцией – как магнитом к утюгу, включённому в розетку отчаяния. Иван отступил на полшага, не резко, но как будто очерчивая границу. Валентина замерла, почувствовала, как у неё внутри всё сжалось, но выдохнула и, собрав последние остатки смелости, задала вопрос.

– Ты вообще, ну, в смысле… как ты относишься к… отношениям?

Вопрос прозвучал так, будто она предлагает поучаствовать в рискованной экспедиции с непредсказуемым маршрутом. Иван приподнял бровь, чуть нахмурился, взгляд стал внимательным, почти сочувствующим. Он молча снял второй наушник, будто специально, чтобы ничего не мешало услышать – и ответить.

– Валя, – сказал он мягко, без укоров, но и без обнадёживания. – Я вообще—то… другой… Но спасибо, это правда очень мило.

Тишина рухнула между ними, как декорация в плохо поставленной пьесе. Даже зажигалка, до этого щёлкавшая как метроном, застыла в его пальцах. Воздух вокруг стал плотным, как одеяло, которым накрыли стыд. Внутри Валентины что—то тихо треснуло, как тонкий лёд под сапогом – незаметно, но безвозвратно. Словно целая система оправданий, фантазий и надежд распалась, оставив её стоять в бетонной пустоте, без плана и без роли.

Тело Валентины окаменело, будто каждое слово Ивана проникло внутрь и застыло там цементом. В голове зашумело от унижения и абсурда ситуации, а по позвоночнику медленно сползало ледяное, острое чувство полного краха. Она смотрела на Ивана, пытаясь улыбнуться, но губы только вздрагивали, как при замыкании нервных окончаний. В груди расплывалось знакомое, старое чувство отторжения, словно она снова оказалась за школьной партой, где мальчики перешёптывались за её спиной, а девочки смотрели с жалостью, смешанной с брезгливостью.