Вместе с тем оставалась некоторая неопределённость в отношении прав, которыми, как полагали члены ЦК, они обладают. Например, поскольку их права не были достаточно чётко прописаны в уставе, было не ясно, могут ли они призывать к ответу партийных чиновников на местах[600]. «В лучшем случае, — говорил один из членов ЦК на партийном собрании, — если они тебя уважают, то могут как-то учесть твоё мнение, но не более того»[601]. Историк Рой Медведев, избранный в ЦК в 1990 г., обнаружил, что его в течение двух месяцев просто игнорируют. Когда он пришёл в здание аппарата ЦК, чтобы узнать, что происходит, ему предложили переписать перечень возложенных на него обязанностей. «Аппарат имел обыкновение командовать членами ЦК, не имевшими собственных кабинетов во властных структурах», — заметил он[602]. Работница химического предприятия из Башкирии Галина Абельгузина жаловалась, что у неё не осталось практически никаких воспоминаний после восьмимесячного пребывания в составе ЦК. Она почти не получала информации о деятельности Политбюро или Секретариата ЦК, а комиссии ЦК, в которые она входила, собирались наспех перед самым открытием пленумов, не имея достаточно времени для полноценных дискуссий[603]. Как сообщали другие члены ЦК, выступающих на пленумах в любом случае подбирали заранее, чтобы быть уверенными в том, что они поддержат уже сформировавшуюся позицию руководства[604]. Анатолий Бузгалин, избранный в состав ЦК в 1990 г., обнаружил, что не имеет возможности выражать свои взгляды в партийной газете, и не может добиться помощи в получении кабинета в здании ЦК или в копировании нужных ему документов. По его словам, «в Центральном Комитете не было бумаги». Более того, ему не удалось добиться права проходить в здание ЦК через главный вход[605].
Члены Центрального Комитета были согласны с необходимостью большей демократизации его деятельности. Для начала следовало увеличить продолжительность его заседаний, повестку дня которых должны готовить избранные самим ЦК комиссии, а учитывая ограниченность времени, выделяемого на проведение пленумов, члены Политбюро и Секретариата должны выступать пореже[606]. Безусловно, как считал первый секретарь Волгоградского обкома Владимир Колесников, создание комиссий стало шагом вперёд, но члены ЦК, как он полагал, зачастую оказывались не в курсе идей, которые рассматриваются комиссиями. «Возьмём, к примеру, публично озвученное предложение о восстановлении автономной республики советских немцев на территории Волгоградской области, — продолжал он. — Никто не озаботился тем, чтобы хотя бы посоветоваться с нами, а вместе с тем работники центрального аппарата рассуждали так, будто решение по этому вопросу уже принято»[607]. Документы Центрального Комитета должны были бы доходить до членов ЦК своевременно, но зачастую они их получали с задержкой на два-три месяца после принятия и даже после того, как эти документы опубликовали в газетах. Члены ЦК должны были получать больше поддержки на местах, где им приходилось полагаться на добрую волю местных партийных комитетов, когда им требовался транспорт или иные ресурсы, вплоть до писчей бумаги[608]. Существовала также очевидная потребность в лучшем налаживании информационных потоков, оживлении практики рассылки писем Центрального Комитета в местные партийные организации и систематического информирования самих членов ЦК. Трудности в обмене информацией испытывали даже члены высшего руководства партии. Например, Егор Лигачёв весной 1990 г. не сумел распространить среди членов ЦК два заявления с изложением своих взглядов[609].
От членов Центрального Комитета мало зависели как их собственное членство в этом органе, так и состав высшего руководства партии, которое они номинально избирали. Напротив, зачастую они последними узнавали обо всех переменах. Например, в апреле 1989 г. их никто своевременно не предупредил о намеченном выводе из состава ЦК почти сотни его членов, которые были избраны съездом партии всего три года назад[610]. И в сентябре 1989 г. кандидаты на избрание в Секретариат ЦК узнали о своём выдвижении только накануне пленарного заседания, на котором предстояло утвердить их назначение[611]. Среди членов ЦК началось недовольство, когда были названы фамилии кандидатов, поскольку не все из них были достаточно хорошо известны, а один из кандидатов, первый секретарь Татарского рескома Гумер Усманов поднялся, чтобы объяснить, что произошло недоразумение, поскольку его никто и никогда не спрашивал, желает ли он занять пост в Секретариате ЦК (вскоре его отправили в отставку)[612]. В декабре 1989 г. первый секретарь Куйбышевского обкома партии жаловался на то, что «…на пленуме мы слышали немало слов о предстоящих изменениях в руководстве партии, но не было сделано попытки предложить нам кандидатуры на выбор». «Почему, — возмущался он, — Центральный Комитет, требуя «демократизации» от остальных, сам подаёт столь дурной пример?»[613] Другой случай, произошедший годом позже, описывает первый секретарь Ленинградского обкома Борис Гидаспов: «Как-то Горбачёв в беседе на ходу в коридоре спросил меня, что я думаю о профессоре Владимире Калашникове как о возможном кандидате в Секретариат ЦК. Я ответил, что Калашников — один из честнейших и образованнейших людей, но… «Отлично, отлично», — прервал меня Горбачёв, и Калашников был довольно скоро назначен»[614]. Последний в истории пленум Центрального Комитета состоялся в июле 1991 г. Несмотря на все официальные заявления о намерениях расширить полномочия членов ЦК, ни на одном этапе его существования в годы перестройки им не было позволено выразить голосованием свои предпочтения на выборах руководства.
Безусловно, Центральный Комитет в последние годы коммунистического правления стал более активным и полномочным органом. Расширились права его членов, особенно благодаря развивавшейся системе комиссий, им было предоставлено по крайней мере формально право назначать главного редактора «Правды»[615]. Но у Центрального Комитета не было никаких средств контроля политической повестки дня. Например, ни разу за годы правления Горбачёва ЦК не рассматривал вопросы внешней политики в свете противоречивых изменений в международном окружении СССР[616]. Также Центральный Комитет оказался не в состоянии взять под контроль деятельность номинально избираемого им руководства партии. На съезде 1990 г. он утратил даже номинальный контроль над определением состава руководства, когда Устав партии был изменён таким образом, что выборы генерального секретаря и его заместителя (вновь введённый пост) стали прерогативой съезда, а не ЦК. Напротив, формирование нового Политбюро было почти полностью выведено из компетенции съезда, поскольку оно стало создаваться по должностному принципу из глав республиканских компартий, и только посты генерального секретаря и его заместителя замещались на основе прямых выборов[617]. Эти изменения не являлись следствием усиления влияния рядовых членов партии на её политику; как вспоминает один из бывших партийных работников, оно, очевидно, оставалось незначительным. Почти в столь же бесправном положении находились члены руководящих партийных органов от райкомов до Центрального Комитета, игравшие роль своего рода демократического прикрытия для неограниченной власти постоянных работников центрального партийного аппарата[618].
