Кризис в СССР развивался продолжительное время и носил более системный характер, что выражалось в падении темпов экономического роста и расширении пропасти, разделявшей общество и правящий режим в течение нескольких десятилетий. Этот кризис продолжался и после декабря 1991 г., что особенно наглядно проявилось в длительной конфронтации между президентом Ельциным и оставшимся преимущественно коммунистическим парламентом. Безусловно, кризис продолжился, учитывая непрерывное падение экономики, недостаток доверия населения к посткоммунистическим институтам и не прекращавшиеся споры вокруг Конституции в связи с тем, что она была принята в декабре 1993 г. после расстрела из танков непокорного парламента.
Двойственный характер изменений режима в России сопровождался лишь частичной сменой правящих элит. Поначалу президент Ельцин был вынужден назначить в своё правительство министров, карьера которых не связана с администрацией Горбачёва. В результате у него остался весьма ограниченный выбор кандидатов на места в его первом правительстве, в котором вследствие этого доминировали политически малоопытные учёные, очень скоро убедившиеся в том, что «опыт управления научными лабораториями нельзя считать подготовкой к управлению страной или её регионами»[803]. Менее заметные перемены произошли в администрации президента, которая расположилась в тех же зданиях и пользовалась теми же средствами, что и свергнутый партийный аппарат[804]. Ещё меньше перемен наблюдалось в регионах, где местные первые секретари партийных комитетов сумели сохранить свои лидирующие позиции и в большинстве случаев узаконили свою власть посредством выборов, за голосованием на которых надзирали опытные политтехнологи, знавшие, как это делается, независимо от их идеологии или прошлой карьеры. На самом деле, учитывая монополию КПСС на власть, длившуюся до конца 1980-х гг., и отсутствие религиозных, профсоюзных, деловых и иных конкурирующих с нею элит, в тот момент было сложно отыскать источники пополнения посткоммунистического руководства. Поэтому после кризиса конца 1993 г. и шокирующих результатов последовавших за ним выборов, Ельцин был вынужден проводить более сбалансированный подбор руководящих кадров, покончив с «антигорбачёвской кадровой блокадой», сопровождавшей первые годы пребывания его у власти, и оставив лишь малое число интеллектуалов-реформаторов, занимавших ранее самые влиятельные посты в правительстве и его собственной администрации[805].
В результате к концу 1990-х гг. в стране образовалась сложная смесь нового и старого. Наиболее значительными фигурами в российской посткоммунистической политике зачастую были прежние члены горбачёвской номенклатуры. В то же время их взгляды и принадлежность к тем или иным группам изменились, а их положение теперь зависело от народного выбора, а не от исполнения указаний единственной партии. Наряду с этим правительство было подотчётно президенту, а не избранному народом парламенту, и существовало очень мало механизмов, с помощью которых можно было заставить президента и отдельных министров считаться с мнением рядовых россиян, не согласных с их действиями. Пример тому — чеченская война в 1994–1996 гг. Россияне меньше, чем народы других посткоммунистических стран, были удовлетворены теми свободами, которые они обрели, и мало кто из них считал, что они в состоянии сильнее, чем прежде, влиять на деятельность правительства, выступавшего от их имени. Напротив, очень многие полагали, что их возможности влиять на власть сократились[806]. В то же время интересы элиты сместились от власти в сторону обладания собственностью, и хотя власть не потеряла для неё своего значения, но это скорее касалось не политической власти, а судебной, защищавшей процесс приватизации государственных активов, который, по общему мнению его противников и защитников, являлся скорее политическим, нежели экономическим[807]. В свою очередь, это налагало ограничения на демократические изменения, поскольку люди, выигравшие от перехода к посткоммунистическому обществу, с трудом могли допустить, чтобы выборы угрожали их вновь приобретённой собственности. Как заявил журналистам один из ближайших сподвижников Ельцина весной 1996 г., «…почему нужно рисковать всем просто ради того, чтобы люди имели возможность бросить листок бумаги в так называемый ящик для голосования?»[808] Президентские выборы того года были близки к отмене, а когда они всё-таки состоялись, ельцинская избирательная кампания опиралась на неограниченную финансовую поддержку ведущих банкиров и промышленников. Размеры этой поддержки были таковы, что предвыборные расходы Ельцина вышли далеко за пределы, разрешённые законом. Люди, поддерживавшие его, дали ясно понять, что он должен в любым случае остаться на посту президента[809].
В соответствии с преобладающей в общественной науке традицией, установление либеральной демократии всегда связывают с доминированием капиталистов. Как утверждал Баррингтон Мур, «нет буржуазии — нет демократии»[810]. И для многих появление в России группы могущественных и богатых новых русских стало обнадёживающим в этом смысле явлением. Считалось, что защитив собственное положение, новая доминантная группа будет иметь все основания, чтобы выступать на стороне власти закона и других перемен, которые ведут к более упорядоченному и демократическому политическому процессу. Но опыт первых лет существования посткоммунистической России убеждает в неуместности или по крайней мере преждевременности подобных ожиданий. В образовавшемся обществе, по словам социолога Татьяны Заславской, «доминирующие позиции принадлежали «вновь возникшей олигархии»», состоявшей из наиболее предприимчивой и удачливой части старой номенклатуры, сумевшей захватить власть и значительную часть общественного богатства. И просто несерьёзно верить в то, что группировка подобного рода, в которой никогда не было ни одного демократа и присутствовало совсем немного либералов, когда-либо пожелает поделиться с рядовыми людьми уже распределёнными между собой властью и богатством, захваченными в процессе приватизации государственной собственности[811]. Коммунистическая элита владела политической монополией, но её убедили в необходимости поделиться ею под давлением народа, требовавшего политических изменений, указав на открывшиеся возможности «ухода» во владение частной собственностью. Её посткоммунистические наследники столкнулись с не менее суровым вызовом. Они рисковали потерять собственность или даже подвергнуться уголовному преследованию после удаления из правительства в результате избирательного процесса, приверженность к которому у них была весьма условной. В то же время они вынужденно объявляли о своей преданности демократии, на которой основывалась их власть, точно также как их предшественники вынуждены были клясться в верности коммунизму, невзирая на то, имели ли хоть какое-то отношение их убеждения к установлению бесклассового общества.
Библиография
Архивы
Центр хранения современной документации (ЦХСД), Москва
Фонд 89: коллекция рассекреченных документов
Российский центр хранения и изучения документов новейшей истории (РЦХИДНИ), бывший Института марксизма-ленинизма, Москва
Фонд 17: Центральный Комитет КПСС
Фонд 48: XI съезд (1922 г.)
Фонд 50: XII съезд (1923 г.)
Фонд 52: XIII съезд (1924 г.)
Фонд 54: XIV съезд (1925 г.)
Фонд 56: XV съезд (1927 г.)
