— Нет.

Олег сжал кулаки. Ногти врезались в ладони. Глаза горели.

— Слушай… я очень плохо себя чувствую, — голос Олега звучал глухо, словно сквозь глухой ватный занавес. — Я разваливаюсь на части, и у меня сильно болит голова. Я понимаю, что ты этого не почувствуешь, но… если ты будешь мне врать, я раскурочу твой чёртов терминал и достану это оттуда. Руками.

Он говорил ровно. Почти. Ассистент уже успел выбить его из равновесия своими виляниями, и на этом фоне головная боль ощущалась как предатель, работающий изнутри.

— Олег… я бы не хотел напоминать тебе о договоре об эксплуатации и нарушении пункта—

— Заткнись. Что у меня в голове?

— …мозг, — спокойно ответил ассистент.

Олег шумно выдохнул. Хрустнул шеей, будто пробовал сбросить давление. И вдруг почувствовал это — лёгкое пульсирующее… нечто.

Что-то внутри терминала.

Пульсация была слабой, но чёткой — и она резонировала с его собственной. С тем угольком, что весь день жёг череп изнутри. Как будто этот жар был настроен на какую-то волну — и эта волна шла из терминала.

Он ощущал это.

Олег откинулся в кресле. Медленно вдохнул. Раз. Два. Три.

"Сконцентрироваться "

На угольке. На ощущении.

— Олег, остановись, — голос ассистента прозвучал внезапно.

— Заткнись, — с закрытыми глазами ответил парень.

Он вспомнил занятия по медитации. Тогда, много месяцев назад, они учили концентрироваться на внутренних ощущениях. Прицельно расслаблять спазмы и зажимы. Один раз ему даже показалось, что он ощутил собственные кишки, и он тогда бросил. Но суть помнил.

Сейчас — это пригодилось.

— Олег, не делай этого.

"Что не делать? "

— Это. Это запрещено, Олег.

"Останови меня ", — подумал он.

— Я не могу тебя остановить.

— Ты же понимаешь, что отвечаешь на мои мысли, кретин?

— Это неважно, Олег. Не лезь туда.

Он почти добрался. Лёгкость. Спокойствие. Как будто впервые за этот херов, перегруженный день. Уголь потух. Или… раскрылся?

Он сосредоточился. И почувствовал…

Кровь текла из носа.

Плевать. Он был уже почти там.

Внутри головы, в том самом месте, откуда, казалось, прорастала боль, что-то… завибрировало. Оно. Та штука, о которой во сне говорил Джеймс. Она всегда была там. Просто раньше она пряталась. А сегодня — начала включаться.

Теперь она не болела. Теперь она… слушала.

— Ого, — прошептал Олег.

Он ощутил это. И теперь он понимал, почему болела голова.

Оно было большим.

В это мгновение — будто щелчок.

Он подключился.

Как это произошло — он не знал. Просто — случилось. Без команды. Без согласия. Как будто система устала ждать и сделала это сама.

Сознание затопило. Не шумом. Не светом. Потоком. Информация хлынула — не словами, не образами.

Просто данные. Как те, что он считал памятью о детстве. Не воспоминания, а данные.

Они не требовали интерпретации. Они встраивались. Как кирпичи в стену, которую он всегда считал своей.

И вот теперь — она стала цельной.

Воспоминания о детстве, которого не было. Но он знал их — как свои. Он знал, что так же знали и десятки других. Таких же, как он.

Братьев.

У некоторых из них детство действительно было. У тех, кто появился раньше. Им повезло.

Ему — не очень.

Но теперь всё встало на свои места.

Всё, что раньше казалось безумием. Паранойей. Навязчивыми идеями. Треснутой психикой.

Всё это было просто неполной картиной.

Теперь она собралась.

Картина разрасталась. Как опухоль, как кровавое пятно у него на груди. Как та самая штука в мозгу.

Он почти видел всю картину целиком. Почти понимал. Он не должен был этого знать. Ни один человек не должен. Потому что если хоть один — всё рухнет.

Джеймс?

Он был рядом.

Вспышка. Такая же, как когда он сидел с Леной на диване. Только сильнее. Жёстче. Не свет — боль.

Всё исчезло.

Мозг будто залило расплавленным свинцом.

Олега выгнуло в кресле. Он рухнул на пол, лицо перекосилось от агонии, судорогой свело челюсть и шею.

Он должен был заорать. Но не смог — челюсти свело наглухо.

Лишь протяжный охрипший стон, выдыхающий остатки воздуха из лёгких.

Уголёк в голове вдруг стал морским ёжом. Он пронзил мозг — во все стороны, во все уровни.

"Неконтролируемая гипертрофия."

Вот она.

Олег попытался вдохнуть. Не смог. Диафрагму свело. Лёгкие сжались, как скомканный пакет.

Боль в груди? Её даже не чувствовалось — всё меркло на фоне того, что происходило в голове.

"Надо было идти в больницу… "

Но сейчас он знал: даже если бы пошёл, это дало бы ему час. Может, два. Может, в коме.

Процесс было не остановить.

Он знал.

Мозг, сдавленный разросшимся нейроэмпатическим имплантом, передавал петабайты информации.

Он буквально разрывался.

Остатки разума, сгоревшие дотла, успели подумать: да, это происходит физически. Не метафора.

Высокая активность запустила лавинообразный рост тканей. Рост, несовместимый с жизнью.

Он умрёт.

Сейчас.

И это невыносимо больно.

Следующий имплант будет с ограничителем. Джеймс уже работает над этим. Уже понимает, в чём ошибка.

Олег знал.

Но его это уже не коснётся.

Первый блин — комом.

Анна. Она идёт к кабинету.

Олег увидел её через объективы камер. Он всё ещё подключён. Камеры — как его глаза. Информация идёт напрямую.

Ему просто не дали почитать мануал.

Возможно, одиннадцатый советник сейчас смотрит на это. На конец своего эксперимента. Возможно, с сожалением. Возможно… даже с болью. Ведь Олег и остальные были для него как дети.

Анна. Она у двери. Входит.

Она будет плакать.

Она была сильной, но она плакала. Как в тот вечер в кино, когда он видел, как она украдкой утирает слёзы, отворачиваясь. Думала, он не заметил. А он — всё видел.

Он так и не сказал ей. Что любил её всю свою жизнь.

Ведь это и была вся его жизнь. До колледжа его не существовало.

Он был создан семнадцатилетним.

Память — просто файл. Загрузка.

Щелчок. В черепе. Что-то порвалось.

Он перестал чувствовать правую руку. Пальцы, что вжимались в голову, теперь — мёртвые.

Следом ушла вся правая половина тела.

"Всё. Конец "

Дверь распахнулась.

Он увидел её глаза. Расширенные от ужаса. Она ожидала другое.

Следующее мгновение — муть.

Олег уже не видел. Только размытые пятна, как через запотевшее стекло.

"Не плачь обо мне. Я люблю тебя. Прости, что всё так… "

Левая рука дрожала, как лист. Но он смог её поднять. Хотел коснуться её щеки.

Хоть на мгновение.

Анна застонала, приходя в сознание.

Неприятно. Всё неприятно. Она лежала на чём-то мокром и холодном. Подушка?

Голова гудела, как заброшенный трансформатор.

Она попыталась открыть глаза — не вышло. Ресницы слиплись, веки будто покрылись коркой. Она провела пальцами по глазам, содрала эту сухую маску, пытаясь не застонать от боли от вырываемых ресниц.

Сколько же вчера они выпили…?

Она не помнила. Кажется, три бутылки на двоих. Или больше? Она ведь принесла антипохмелин — для него, для себя… разве нет?

— Олег… — прохрипела она, голос срывался, гортань горела, как обожжённая. Сухие, воспалённые гланды будто прилипли к нёбу. Пить. Надо было хотя бы глоток воды.

Нужно было разлепить глаза. Увидеть. Стереть мутные образы ночного кошмара, что ещё не успели оформиться в воспоминание. И не хотелось — не сейчас.

Почему он ей не ответил?

Анна дотянулась до лица, протёрла глаза сильнее. Ресницы всё же разлиплись. Она открыла глаза.

Ночник на прикроватной тумбе стоял целый, невредимый. Свет в комнате — тусклый, серый, такой бывает только в дни сильных снегопадов. Снаружи не было ни тени, ни света. Только белёсая равномерная пелена.