— Сделаем всё, что в наших силах, — пообещал я.

Мы побрели по деревне к тому месту, где лес стыковался с рекой. Я смотрел по сторонам на заборы и то тут, то там видел выломанные доски.

— Чё-то хрень какая-то, — остановился я.

На меня посмотрели вопросительно.

— Вы гляньте. Все доски наружу выломаны. И следов снаружи нет, как будто изнутри кто-то пнул.

Егор, заинтересовавшись, подошёл к одному забору, наклонился.

— Или крюком дёрнул, — услышал я его тихий голос.

— Чего-чего? — подошёл ближе.

— Смотри-ка вот, видишь? На целой доске свежая выщерблина. Как будто кто с размаху крюком меж двух досок саданул — и дёрнул. Да и на этой, сломанной… — Егор доломал доску. — Видишь? Вот сюда он и втыкался…

Я уж было хотел спросить, откуда такие познания и выводы, но тут выскочил хозяин забора. Парень примерно моих лет, только в два раза здоровее, с бешено вьющимися белыми волосами.

— Вы это чего⁈ — прикрикнул он, помахивая поленом. — Средь бела дня чужие заборы ломать⁈

— Ничего, здрав будь, хозяин, — протянул ему через забор обломок Егор. — Вот, смотрим, как странно сломано.

Парень разглядел наши мечи и перчатки. Полено сунул подмышку — сделал вид, что всегда так прогуливается.

Протянул:

— А-а-а. Здорово, охотники! Меня Афоней зовут.

— Афанасий? — уточнил я.

— Да Афоня, чего там… А заборы — да. Две ночи подряд уж на улице шум, гомон, стук, бряк. Выскочишь, глядь — а никого. И никто не знает! Отродясь такой беды в деревне не было. Все душа в душу жили. И вдруг… Да ещё девки у Семёна пропали. И сам куда-то сгинул.

— По ночам — шум, гомон, а выходишь — никого? — переспросила Земляна. Вздохнула. — Н-да… Ну, теперь хоть понятно, кого искать.

Нам с Захаром ничего не было понятно, а вот Егор помрачнел.

Оставив Афоню мараковать над забором, мы отошли чуть в сторону.

— Ну, и? — спросил я. — Что за нечисть? При чём тут выломанные доски?

— Шуликуны, — сказал Егор, и Земляна кивнула.

— Не в первый раз слышу, — сказал я. — Что это за твари?

— Мерзкие, — сказала Земляна. — Сама не видела, но слыхать доводилось. Их ещё святочной нечистью называют. Человечки такие мелкие, ну, вот, может, с локоть высотой. То ли шапки у них острые, то ли головы. Они этими шапками лёд пробивают и вылезают из реки, как раз под Рождество. А потом чудят.

— Заборы ломают?

— На санях катаются с крюками. Люди попадутся — они этими крюками людей в прорубь утягивают. А нет — так просто портят всё, до чего дотянутся.

Я посмотрел на Афоню и хмыкнул.

— Ну да, похоже… Блин, сколько ж ещё на Руси всякой нечисти водится, а?

— Много, — был краток Егор.

— Ладно. Убить их как?

— Да никаких премудростей. Меч да Знаки. Только сперва догнать нужно. Они, по слухам, уж больно шустрые.

— Манок?

— Манок. Только всего верней — ночи ждать придётся.

— Чего это? Людей днём похитили.

— То-то и странно, что днём. Как будто…

— Дай, угадаю. Как будто они не сами вылезли, а кто-то их поднял?

— Ну… да. Они ж сами-то только в ночь перед Рождеством вылезают. А чтоб раньше — странное то дело.

Я вздохнул.

— Опять, значит, колдуна искать…

Егор пожал плечами.

— Не обязательно. Может, это из-за того, что в потустороннем мире шут знает что делается. Оно ж как? Там что творится — у нас отражается. У нас творится — там аукается.

— Ладно, — кивнул я. — Значит, так. Идём к реке, исполняем Манок. Дальше смотрим по обстоятельствам. Если что — зависнем на ночь. Афоня! У тебя на ночь можно зависнуть?

— Отчего ж нельзя? — откликнулся Афоня. — Оставайтесь. Только в бане кому-то ночевать придётся, в избе места мало.

— Добро. Кобылу тебе пристрою сейчас, чтобы с нами не моталась? Её накормить надо человеческой пищей. Заплачу хорошо, не обижу.

— Человеческой? — озадачился Афоня.

— Ну, она яйца любит, пироги, пышки. Бухла не давай, что б ни говорила!

— Говорила? — совсем уже обалдел парень.

— Бывает у неё, ага. Не обращай внимания. Где парковать, покажи?

Я завёл Тварь на двор и сдал с рук на руки Афоне. А сам вместе с охотниками двинул к реке.

— Точно, шуликуны, — пробормотал Егор, указывая на ряд прорубей недалеко от берега.

Я насчитал полтора десятка. Проруби были небольшие — вроде лунок, которые некоторые странные люди просверливают во льду прудов и речек, чтобы сидя на морозе долгими часами на них медитировать. Как мне рассказывали, делается это в странной надежде извлечь зимой рыбу из таких мест, откуда она летом не больно-то извлекается. Такого рода мазохизм называется подлёдной рыбалкой. Относительно результатов процесса мнения экспертов расходятся. Кто-то говорит — одна рыба на сотню попыток, кто-то — одна на миллион. Но как бы там ни было, рыбаки не сдаются.

Лично мне даже представлять не хочется, насколько хреново человек должен чувствовать себя дома — для того, чтобы вместо лежания в тепле на диване часами просиживать на льду, таращась на поплавок. Как вариант, это единственный законный способ прибухнуть так, чтобы жена не грызла. «Ты куда?» «На рыбалку!» И утопал. Почти как в гараж, только на рыбалку. Формально — придраться не к чему… Хотя, может, и другие резоны есть. Люди в принципе — существа загадочные, с этим фактом я давно смирился.

Мы спустились к реке, рассмотрели лунки поближе. Ну да, так и есть — размером чуть больше кулака. Проруби уже частично затянуло ледяной коркой. Мороз в этой деревне и впрямь стоял крепкий, я мысленно похвалил себя за правильно подобранную экипировку.

Спросил у Егора:

— А холод такой — тоже из-за шуликунов?

Тот развёл руками:

— Да кто ж их поймёт. Может, и из-за них. Твари-то, считай, неведомые. Всего раз в год появляются.

— Должны появляться раз в год, — поправила Земляна. — А они — вишь, — кивнула на проруби.

— Угу, — сказал я. — Всё понимаю, одного не понимаю. Люди-то куда пропали?

— Под лёд их утащили, — удивился Егор. — Сказано ж тебе!

— Да мне-то сказано. Только в эту, прости-господи, прорубь, кулак — и то фиг пропихнешь, а здорового мужика в зимней одежде подавно. Как могла эта ваша нечисть утащить людей под лёд, не оставив следов?

— Так и их самих следов нет, — встрял Захар. — Я слыхал, что шуликуны бегают, вовсе земли не касаясь.

— Окей, допустим. Но люди-то следы оставляют?

Охотники переглянулись.

— Идём дальше, — скомандовал я.

Мы двинули вдоль берега. Благо, тропинка, по которой шли за хворостом две дочки Семёна, а потом сам Семён в компании соседа, была хорошо утоптана. От деревни мы отошли на приличное расстояние, ни дома, ни церковь уже не виднелись. И по мере удаления от деревни мороз становился всё крепче.

— Ух, холодает, — обронил Захар. Надвинул пониже меховую шапку.

— Есть такое, — согласился Егор. И запахнул тулуп.

А я смотрел вперёд и понимал, что происходящее нравится мне всё меньше.

Река постепенно расширялась. У деревни — совсем небольшая, как большинство местных речек, дальше она становилась всё шире. А берег, вдоль которого мы двигались, всё круче. Если у деревни шёл почти вровень, то здесь поднялся уже метра на три. Для того, чтобы спуститься к заснеженному руслу, теперь пришлось бы катиться с горки. А вокруг нависла зловещая белая тишина.

— Даже птицы смолкли, — пробормотала Земляна.

Значит, не только мне обстановка не нравится.

— Верно, — охнул Захар. — И чем эти Семёновы девки только думали? Неужто поближе к деревне хворосту набрать не могли?

— Тихо, — одёрнул я. — Смотрите! — махнул рукой, указывая направление.

Я шёл первым. Охотники, сойдя с тропинки, поравнялись со мной.

— Полынья! — ахнула Земляна. — Да какая здоровая!

Вдали на льду реки виднелось тёмное пятно.

— Нашли? — спросил Егор.

— Похоже на то. Быстрее!

Мы побежали.

Чтобы спуститься с берега к полынье, я, Егор и Земляна скастовали Полёт. Захар, выругавшись, съехал на заднице. И обомлело пробормотал: