— Как мне вас звать-величать? Не коллегой же?

Она не обиделась на шпильку, поглядела страшными дивными очами как на мальчишку (самое обидное, Данил так себя и ощутил).

— Мы разве не на «ты»? Можно просто Майя. Такое глуповато-весеннее имя, и немного похоже на то, как меня звали когда-то.

— Давно?

— Вопрос даме?

— А давай откровенность за откровенность, — Данил постучал по столу согнутым пальцем, проходящий кудрявый официантик в синем костюмчике сунулся к столу, красотка, скрывавшее в себе чудовище, шепнула что-то, он кивнул с искренней улыбкой — почти влюбленно. А ведь будь вы одни, она б тобой закусила, лопушок.

— Мои года мое богатство. Не меньше сотни. Я и сама уже потеряла точный счет, говорю не из кокетства.

— Да уж, зная твою истинную суть. Какое кокетство (он чуть не сказал «у самки богомола» но вовремя прикусил бедный язык, слабо его пришили в морге).

— А суть у нас одна, — она улыбалась, и Данил снова не мог воспринимать ее кровожадной тварью, как ни старался. Чертова магия. Сам ведь такой, да.

От нее не пахло духами. Вообще не пахло, ну да, хищнику благоухать ни к чему. Разве что легкое дуновение, тень прохладной ночной свежести. Даша тоже говорила ему «ты сам как эта ночь». Никакого разложения, ага, мы выше этого.

Они не выиграли. Заняли второе место — первое перехватила удалая группа бородачей-профессионалов игры. И Данил был уверен, ну почти уверен, Майя так поступила нарочно.

— И куда ее девать?

Они шли по почти пустынной набережной мимо похожих на полусвернутые яхтенные паруса белых светильников, еще не горящих. Над морем кровенела багряная полоса, ветер нес тоскливые стенающие крики чаек и запах соли, кажется, еще и тухлятины, вот что Данила не радовало, так это сверхобоняние, отнюдь.

Он нес выигранную бутылку шампанского. За горлышко, как палицу. Брют. Они с Дашей его не любили, сладкоежки.

— Можешь выбросить в пропасть, — предложила покойница. — Или в морскую пучину. Или просто оставь тут у скамейки, желающие потушить трубы найдут утром.

— Вроде того… — он осекся.

— Относись к этому проще. Кстати, не я его убила и гмм… погрызла. Фу, такого вонючего.

— Некрещеные младенцы вкуснее?

— Еще визга младенцев мне не хватало.

Как ни странно, он поверил, очень уж натурально ее передернуло. Не забывай, она великая актриса, жить среди людей и не спалиться сотню-то лет.

— Много вас тут? Умертвий?

— От умертвия слышу, милый. Не очень. Прости, пока я не буду раскрывать наши тайны. Ты еще мал.

— И глуп?

— Нет. Был бы глуп, я бы первая сказала — уберите его, испортит всю малину.

— Не боитесь солнца. И людей.

— И химеры совести. У меня ее нет, и давно. Но кое-какие принципы остались, веришь. В общем, посуди сам. Почти идеальное место для нас всех. И тебя, малыш. В сезон — толпы туристов, где никто никого не знает. И каждый год кто-то пропадает, тонут в море по пьяни, срываются со скал, попадают в дорожные.

В этом году уже тринадцать человек, семья, трое, в первый же день по приезде улетела с машиной в ущелье. А мы виновны только трижды. Не младенцы, не юные девицы. Нашу добычу ты видел. Они все равно загнутся через год-два. Намного мучительнее, в своих моче и дерьме в подвале или на каталке скорой.

— Серые санитары леса?

— Хочешь так думать, думай. Но не считай тупыми маньяками-убийцами.

— Ладно. Не маньяки. Упыри. Легче? И я тоже, конечно.

— Пусть упыри. Мы хотя бы войн по идиотским поводам не начинаем.

Она остановилась, мимо прошла симпатичная молодая парочка, с черно-белой французской бульдожкой на поводке. Данил приготовился к испуганному лаю-визгу. Ни черта. Собачка подсеменила к модельным босоножкам красавицы и села, преданно глядя ей в глаза.

— Извините, она еще…

— Маленькая, — успокоила Майя блондинку-хозяйку в шортах и пестрой ветровке, — конечно мы еще маленькие, нам сколько, годик?

— Восемь месяцев, — истинные собачники как мамаши, «НАМ восемь месяцев, МЫ покакали».

— А потом мы вырастем большие и грозные, — сказала упыриха, нежно, матерински улыбаясь, булька забила коротким хвостиком и сунула ей головенку погладить. Кажется, жмурясь от удовольствия, пока та ласкала ее за ушками-парусами, черным и белым.

Нагладившись и кивнув хозяевам, она пошла дальше. Данил молчал, удивленный.

— Думал, нас всякая живая тварь боится? Фигушки, — она показала вполне нормальный розовый язык, — я собак всегда любила. И они меня. Еще у папа пропадала на псарне. Он сердился, хотя больше для вида.

(На псарне. Волчица ты, хах, тебя я презираю, в овечьей шкуре. Это сколько уж годков ликвидировали большевики эту нетрудовую роскошь? И отправили собак охранять границы и беломорканалы?)

Следующие слова ее стукнули Данила как обухом меж глаз.

— Я тоже любила живого.

— А?

— Я тоже любила живого. Когда была уже вот такой как сейчас. Неизменной. Холоднокровной.

— Он жив?

— Не знаю. Наверное, уже нет. Время. Но он выжил чудом. Я сорвалась, Даня. Как ты. Иначе с чего ты сбежал из своего Питера, а? Нет, я не читаю мысли, у тебя все на лбу написано. Новичок.

— И что ты мне хочешь доказать?

— То, что ты и так знаешь. Заталкиваешь в глубину себя, но знаешь. Ты главная для нее опасность.

— Ну конечно. Спасибо.

Ему внезапно стало холодно теплой южной ночью, шум прибоя внизу показался отвратительно резким, как рвущаяся под пальцами чья-то плоть.

— Не за что. Кстати, я категорически запретила нашим причинять ей вред. Напротив, попросила приглядывать. Ты себя так не мучай. Она славная, я понимаю. И любовь у вас настоящая. Ведь она тебя подняла?

— Да.

Запретила. Всем. И они послушались. Данил ей верил, вот ведь как. Значит, ее статус или как еще, позволял ей просто взять и приказать. Кто ж ты есть, дворянка-собачница? Княжна ночи? Королева мертвых?

— Подняла из могилы, рискуя всем, и жизнью, и, если верить набожным лопушкам, спасением души. Нет, она настоящая героиня. Не то что ты, прости.

— А я спорю? — ему было приятно ее отношение к Даше. Дьявол, она ведь так говорит, чтобы сделать ему приятно, наверняка. Как ей верить, дохлый ты остолоп?

— А если ты ее убьешь? Ладно, не ты. Оно, Вендиго, чертенок, бабайка, и так мы иногда говорим, вырвется, как тогда? Повоешь, да обратишь ее в живой труп и всюду будешь таскать с собой? Молодец, возьми пирожок с падалью.

А ведь у нее нет даже сумочки, подумал Данил, где она прячет…

— В себе, дурачок. Ой, да не телепатия, я же старше тебя на сотню с гаком лет. Я таких десятки знала. Прости, уникальный ты наш. С нашим заживлением вложить анк, мы так зовем, в себя совсем просто. Один разрез, дел на пять минут. И ты свободен, птица большого помета.

— Это мысль.

— Бери, пользуйся. Видишь, какая я полезная? Никто у тебя ее похищать не будет, обещаю. Ты САМ должен понять. И решить.

— А другие… убивали своих живых? Ты знаешь?

— Не всякий о таком скажет, студент. Но про двоих я знаю…почти точно. И веришь, мне, дохлой кровожадной суке, их жаль было невыносимо. Думай, вагант. Сам. Мы еще встретимся.

В темном небе давно висела умирающая луна, белый серпик. Данил не заметил, как они ушли с набережной к старому парку поблизости. Обычно тут полно отдыхающих, но в этот раз — пара нерезвых теней, да проехал глухо урчащий мотоцикл с парочкой в шлемах, так многое напомнив.

Они подошли к парковке под старыми липами. Одна машина, вторая, темные, не живые-не мертвые… и на всех нагадили чертовы птицы, вороны, наверное. Место неподходящее, но другого в этой летней толчее нет.

Только одна машина стояла чистенькой и блистающей. Темно-синий БМВ-кабриолет с закрытым верхом.

— Подвезти до дому? — она снова улыбалась.

— Нет, благодарствую, — Данилу хотелось прогуляться под луной и подумать. Даша, наверное, спит давно. Впрочем, он ведь испросил себе эту ночь «для кое-каких дел», она не обиделась, и расспрашивать не стала. Повезло ему, дураку-покойнику.