Слишком тяжким был день. Да и вся луна, если уж на то пошло. Пора было отдохнуть, пока дорога не заглотила их вновь.

***

— Уже придумал, куда пойдём дальше? — спросил Нотонир издалека.

Стоял он, конечно, близко — всего лишь по другую сторону стола — но выпитый хмель овил Йору тягучим, глухим коконом.

— Даже если придумал? — Йору фыркнул и утёр осевшую на губах слюну с привкусом пива. — Ты уже что-то придумал на этот счёт, и хрен ты отступишься.

— Вот, значит, как ты обо мне думаешь? — спросил Нотонир с ухмылочкой.

Он рухнул и разложил локти опустевшем столе. Один только Йору остался в большой комнате в поздний час.

— Тална с нами, если тебя волнует, — проговорил колдун, разглядывая разбросанные по столешнице косточки. — Во всяком случае, пока что.

— Мы все тут «пока что», — Йору отмахнулся. — Но я даже рад, что она пока с нами. Пропадёт же одна.

— Это точно.

Нотонир тарабанил пальцами по столу, и по пьяной голове этот звук разносился болезненным эхом. Наконец, натаращившись вдоволь, он добавил:

— Быть без Хлада тебе идёт. Жаль, это ненадолго.

— Идёт? — Йору переспросил со смешком. — До первого боя, может быть. У меня пока — ни меча, ни Хлада. Жалкое зрелище…

— Так, никто и не смотрит, — Нотонир улыбнулся и задиристо подмигнул. — Кроме меня, конечно, но я повидал всяких.

— Повида-ал, — повторил Йору нараспев. Образы из снов хлынули в память. — Марадо, например. Помнишь такого?

— Блядь, — колдун опустил глаза и нервно облизнул губу. — Кто тебе рассказ о нём? И, главное — что?

— Никто, — Йору икнул и постучал костяшкой у виска. — Я сам всё видел, вот эт-тими же г-глазами. Как будто сам стоял н-на его месте, чувствовал его Хлад. В Олони, в Роще.

— И Хлад отворять научился у него же?

— Угу. Убил какого-то Борроса, что-то у него забрал…

— Себе на голову.

— …Ты тоже там был, — Йору выкатил глаза, впился взглядом в складки на лице колдуна. — Ты убил его. Или меня? Насрать. Главное, ты там был. Очень много лет назад.

— С Хладом такое бывает, — Нотонир размашисто кивнул. — Он помнит куда больше, чем его хозяин… Больше, чем следует я бы сказал. Всякий раз Хлад надеяться открыться, проявиться, стать сильнее — и это естественно. Жить взаперти мало кто любит.

— Хватит нудеть… — Йору застонал и принялся растирать лоб. — Просто скажи, как всё было.

— Но ты и сам всё видел, мой друг. Марадо зашёл слишком далеко в поисках того, чем владеть был недостоин… И я убил его, пока не стало только хуже. Когда-нибудь я расскажу тебе больше, но для начала… Хм, протрезвей хотя бы.

Йору поджал губы. Вот так просто?

— Сорок лет назад, — поправил он. — Вот, когда ты его убил.

— Да нет, чуть поменьше, — возразил Нотонир с обидой. — Но всё же — давненько, ты прав.

— Сколько ты говорил тебе лет? — Йору напрягся, вспоминая очередной кряхтящий афоризм. — «Полвека стучится в висок сединой?»

— Ну, может и побольше, — Нотонир развёл руками и выбрался из-за стола. — Тебе пора отдохнуть, Йору. Поспи, протри глаза, подготовься к дороге. Думаю, стоит заглянуть в Калактан. Проверим ферму, проведаем Авалу, да и меч тебе прикупим понадёжнее, чем в эти краях можно найти.

Йору хотел откинуться на спинку, но её не оказалось. Пришлось хвататься за край стола под звон разложенной посуды. Хмельная от таких манёвров пошла кругом.

— Нотонир, — окликнул он старого товарища. — Если меня решишь убить, хоть предупреди пораньше.

— Непременно, — колдун учтиво кивнул. — Ты же… Когда Хлад вернётся и намёрзнет крепче прежнего, подумай дважды, стоит ли его отворять, покуда сдерживать не умеешь. Я не для того окружил тебя целой Сворой, чтобы ты поддавался холодным шёпотам.

— Разве они не для того, чтобы просто тебя забавлять?

— Одно другому не мешает, — Нотонир взмахнул ладонью, и все свечи, взвившись на миг, погасли. — Доброй ночи, Йору.

Талаги устала. Она и так уже прожила дольше, чем отмерили ей предки: на сотню болезненных вдохов, на целые сажени, которые пришлось ползти, волочась коленями по земле. Но раз продержалась — чего бы не побрыкаться и дальше?

Ноги уже отнялись. Волна забвения проглотила всё по самые ягодицы и пробиралась выше куда быстрее, чем ползла сама Талаги. Но руки ещё слушались: она удерживала весь свой вес на локтях, чтобы не уткнуться вспоротой грудью в землю, не набить земли в раны.

«Ёбанный Йору,» — думала она вновь и вновь. На большего обескровленного тела не хватало.

Талаги не знала, куда ползти. Зрение сузилось до меркнущего тоннеля, полного бурой лемийской земли. Куда ни глянь — почва и деревья, деревья и почва. Сухие слипшиеся комья неспешно хрустели вслед, подыгрывая мерному стуку задыхающегося сердца.

Надо было уйти отсюда. Ещё тогда, двумя годами ранее, Талаги высказала Йору всё: о Лемии, об охотниках, о неблагодарных дорогах, утопленных в крови, которые приходилось топтать по жаре и слякоти. Обещала же никогда больше не видеться с чёрствым сотторийцем и его надменным наставником.

Вернулась бы в Немф. Покаялась бы, приняла кару — уж вряд ли бы казнили. Да даже если так, сгореть на жертвенном столбе всяко быстрее, чем истекать внутренностями по проклятому лесу, которого и быть не должно.

Но она вернулась. Решила, что дело было в охотнике, а не в охоте. Без Йору всё пошло бы иначе. Артаис ценил её, расплёскивал восхищение её характером, её крепким телом, диковинными рунными клинками. Но только это он и умел.

Закончилось всё там же, где началось. Под бледно-голубым взором, полным зябкого инея.

«Не могу больше.»

Талаги перевернулась на спину, раскинула руки. Остатки заговоров Артаиса почти испарились, и она чувствовала, как ширится рана, что рассекла живот и грудину. Крови вытекало всё больше. Ещё чуть-чуть, и внутренности придётся ловить руками.

Она вжалась затылком в землю, позволила почве принять обессилившее тело. Хруста больше не было: только стук. Слишком сильный, чтобы исходить от едва ворочающегося сердца.

«Блядство. Решил добить?»

Свора прошла всю Долину пешком, как помнилось. Решение здравое: громоздкий пугливый конь лишь помешал бы в такой проклятой чащобе.

«И кто же это тогда?»

Талаги уже не сомневалась: к ней мчался всадник. Вряд ли то был сельчанин: местные деревенщины бы и носа не высунули так близко к рокочущему полю боя. Да и конь показался слишком роскошным для Олони: крепкие ноги, иссиня-чёрный волос — в холке как две рядовые кобылы.

Разглядеть наездника мешала пелена боли на глазах: Талаги он показался неподвижной чёрной статуей. За миг до того, как всадник остановился, тяжёлые веки сомкнулись.

— Ты меня слышишь? — прорвался глухой голос поверх грузных шагов. Талаги попыталась кивнуть.

Лязгнула сталь. Вспоротая грудь ощутила тяжесть его руки и через один вялый вдох заполнилась жарким зудом. Талаги будто тянули за волосы из густого кипящего масла, а кровь с рокотом развернула ход по онемевшему телу.

— Этого пока хватит, — грохнул голос над самым ухом. — Постарайся уснуть.

— Ебать!

Талаги судорожно глотала воздух ртом. Внутри всё пересохло: даже глаза будто покрылись шелухой, как сгоревшая на солнце кожа.

— Вот так, сразу к делу? — ответил женский голос: тягучий, обволакивающий, как мёд.

Земли больше не было. Деревьев — тоже. Талаги лежала на жёсткой кровати в глухой комнате, озарённой трезубцем опалённого подсвечника. За прорезью окна в дощатой стене начиналась непроглядная темнота лемийской ночи.

— Я ж умерла? — уточнила она первое, что пришло на ум. — Почему я тут?

Женщина, причём совсем не молодая. Она была из тех, кто, старея, покрывается аккуратным слоем инистой седины и тонкой паутиной морщин. Казалось, тряхни её — и вся старина опадёт в один миг, возвращая задремавшую красоту.

Но Талаги взволновало другое.

— Кто ты, блядь, такая?